Кора Антарова - Две Жизни
Нельзя жить в ожидании, что некое провидение само позаботится решить судьбу человека и повернёт руль его жизни в ту или иную сторону. А он будет только подбирать зёрна милосердия, падающие ему с неба. Милосердие, которое может войти в судьбу человека, это только его собственный труд. Его труд в веках, труд в единении с великими и малыми людьми, труд любви и благородства.
Честь человека, его честность, красота и доброта, которые пробуждал он в сердцах встречных, а не ждал, чтобы кто-то их ему принёс, – вот что такое вековой труд человеческого пути, пути живого неба и живой земли. Не в далёкое небо должен улетать человек, чтобы там глотнуть красоты и отдохнуть. Но на грязную, потную и печальную землю он должен пролить каплю своей творческой доброжелательности. И тогда в его земной труд непременно сойдёт Мудрость живого неба, и он услышит его зов.
Тот, кто принёс земле свою ноту песни торжествующей любви, кто благословил свой день обагрённым страданием сердцем, тот войдёт в атмосферу новых сил и знаний и ясно увидит, что нет чудес, а есть только та или иная ступень знания.
Мягко и нежно, как ласкающая рука матери, звучал голос Флорентийца. Его прекрасное лицо казалось нездешним в свете мерцающих свечей и пробивавшихся в комнату лунных потоков. Капитан, неотрывно глядевший на него, был всецело поглощён воспоминанием о своём видении в Константинополе. Алиса снова точно переродилась, и в глазах её сверкала такая воля, что мистер Тендль, случайно взглянув в это новое и незнакомое ему лицо, не мог прийти в себя от изумления. Только у Наль и Николая лица были простые и радостные, такие радостные и светлые, точно слова Флорентийца говорили им о чём-то привычном, что постоянно составляло их внутреннюю жизнь простого дня.
Проводив гостей и пожелав им спокойной ночи. Флорентиец вернулся в кабинет и в задумчивости опустился в кресло, стоявшее у открытого окна. Он словно кого-то ждал. И действительно, через некоторое время под окном выросла стройная женская фигура, молча ожидая зова.
– Войди, Дория, я давно знаю, что ты бродишь по саду, ждешь и томишься. И если я тебя не звал, то только потому, что ты сама должна была решить свои вопросы, я ничем не мог тебе здесь помочь. Теперь ты всё решила сама, отбросив наконец мысль, что кто-то со стороны, я или другой, могут решать и действовать за тебя. Войди же, поговорим, друг.
Войдя в комнату, Дория села в низенькое кресло у ног Флорентийца и тихо сказала:
– Как трудно мне было, дорогой Учитель и друг! Все эти годы разлуки с Анандой, среди дневных забот, мысль о нём не покидала меня ни на минуту. Когда я жила подле него, мне казалось, что всё решается так легко. И если Ананда говорил мне: "Подумайте, Дория, прежде чем сделать, чтобы потом не упрекать себя в легкомыслии", – казалось странным задумываться над тем, что мне ясно, как день. Теперь же требования мои к себе так возросли, что я подолгу не могу собраться с мужеством ответить на любой свой вопрос, потому что поняла, как мало я сделала. И очень хорошо вижу, как мои же собственные качества мешают мне встать рядом с теми, кто для меня идеал, святыня и единственный путь.
– Напрасно так угнетаешь себя, друг мой Дория, мыслями о собственной малости. Видишь ли, если ты хорошенько разберешься и в этих своих чувствах, то увидишь, что они тебе ни в чём не помогли. Корень их, – как это ни покажется странным, – всё та же гордыня. Истинное смирение ничего общего с самоедством не имеет. Истинно смиренный отчётливо понимает своё место во Вселенной. Он так свободен внутри, что никакие сравнения с чужой жизнью, с её величием или малостью, ему и в голову не приходят. Он просто идёт данное текущее мгновение, не вовлекаясь в мысли о сложности и замысловатости дел, которых не понимает и не видит ясно до конца. Только тот и идёт свой творческий день верно, кто не умствует, а действует так, как подсказывает его сердце, а потому и просто, весело, легко.
Не страдай, стараясь кардинально решить вопрос, как жить тебе, чтобы вновь встретить Ананду. Отдай себе отчёт в другом: я ставил перед тобою несколько задач, давал дела и поручения. Упрекнул ли я тебя хоть раз за недостаток усердия? Я давал тебе обдумывать сложные проблемы и решать их самой, но не предлагал залезать на лестницу по гнилым ступеням. А ведь если ты строишь свой завтрашний день на слезах, сомнениях и скорби сегодняшней, ты никогда не построишь его цельно и прочно. Только прожив день со всей полнотой чувств и мыслей, можно завтра попасть в атмосферу полноценного существования. День же, строящий эту атмосферу, это день, прожитый легко, радостно, без мусора слёз и скорби, вызванных всегда землёй, одной землёй, в забвении живого неба. Кроме того, не забывай, что чем больше совершенствуется человек, чем выше он может видеть и лучше сознавать духовное творчество людей, тем яснее он понимает беспредельность этого пути. Это его не угнетает, а только бодрит, заставляя гореть и мчаться, тогда кик другой – с понятиями мелкими и плоскими – останавливается в раздумье, медля и хныча.
Проходя последнее время в роли слуги Наль и Алисы, ты ни разу не споткнулась о зависть и гордость. Ничто мелкое тебя не тревожило, ни одной недоброжелательной мысли у тебя не возникло. Даже ежеминутное благоговейное воспоминание об Ананде не носило горечи. Разлуку, и ту ты благословляла, потому что поняла, как многому научилась, потеряв своего великого друга. Почему же теперь, уже более трёх недель получив моё распоряжение присоединиться ко всему обществу как равноправный член моей семьи, ты медлишь? Почему на твои глаза набегают слёзы, на сердце лежит тяжесть и в сознании гудит пчелиный рой жалящих мыслей?
Флорентиец нежно гладил по голове Дорию, точно вливая в неё тот особый покой и уверенность, которые каждый испытывал в общении с ним. Долго молчала Дория и наконец, подняв склоненную голову, посмотрела в глаза Флорентийцу и просто, легко сказала:
– Я понимала, что опять действую не так. Ведь я ждала, считая, что внутри всё что-то ещё не готово, всё не так ещё ясно и крепко. Ждала, чтобы созрело. И вот сию минуту совершенно ясно поняла, что и тут была неправа, потому что сосредоточилась на себе, а не на той задаче, которая была мне дана. Какое-то стеснение, какая-то тревога меня мучили. Всё казалось, вот Ананда должен приехать, что вот каждую минуту он может войти, и мне было страшно, хотелось бежать...
Давно умолк голос Дории, а рука Флорентийца все лежала на её голове.
– Если бы ты могла до конца понимать возникающие дела и встречи, ты немедленно бы принялась за дело, которое я указал тебе, внося в него свою доброту и усердие Ананда действительно едет сюда и скоро, очень скоро будет здесь. Для твоей с ним встречи было неважно, найдёт ли он тебя в роли слуги или леди. Это тебе Было важно, как встретить некоторых людей и быть им полезной, потому что вас связывает нелёгкая карма. Ты и Генри, а ещё больше – ты и Тендль, – это вековые костры, очень враждебные. Тем, что они тебя сразу не встретили как члена моей семьи, ты задержала погашение их вековой злобы. С завтрашнего дня изволь выйти в столовую, раз и навсегда забыв роль слуги кому бы то ни было. А в понедельник утром, вместе с капитаном Джемсом Ретедли, поедешь к матери Генри в Лондон. Ты отвезёшь ей моё письмо, купишь ей элегантное платье, пальто, бельё и шляпу и привезёшь её сюда гостить.
Ни ей, ни тебе больше знать ничего не надо. Но если выполнишь этот урок блестяще, – то заплатишь Генри за скорбь, огромную скорбь, причинённую ему когда-то в веках тобой. Не удивляйся, если заметишь в нём враждебность. Это проснутся отклики старой вражды, и их ты теперь сможешь покрыть своей любовью. Радуйся этой встрече.
Отправив просветлённую, тихую и счастливую Дорию спать. Флорентиец подошёл к стене, отдёрнул парчовый занавес и остановился перед группой портретов, к которой подводил капитана Джемса. Через несколько минут над портретом Ананды засветилось большое пятно, похожее на круглое светлое окно. Быстро, молниями, замелькали в нём линии, кубики, треугольники, точки, шары всевозможных цветов и другие огненные фигуры. То были мысли, которыми обменялись Ананда и Флорентиец, мысли, летевшие в эфир; они не нуждались в ином телеграфе, чем собственная воля и знания самоотверженной любви, летевшие для помощи людям, для их спасения. Улыбнувшись светившемуся образу Ананды, отдав куда-то вдаль глубокий поклон. Флорентиец задёрнул занавес над погаснувшей картиной и прошёл в свою спальню, куда никто, кроме его старого слуги и теперь ещё Артура, никогда не входил...
Дни промелькнули для капитана Джемса с такой быстротой, что когда вечером в воскресенье лорд Бенедикт попросил его отвезти завтра Дорию в довольно отдалённый район Лондона, он точно с неба свалился, насмешив всех вопросом, какой же это будет день. На уверения, что завтра понедельник, что именно завтра он встретит свою невесту, капитан разводил руками и утверждал, что пятница и суббота просто куда-то провалились.
