Дмитрий Морозов - Дваждырожденные
— Эти не побегут, — со странной гордостью сказал стоящий рядом со мной воин Магадхи, — наши кшатрии будут сражаться до последнего.
— А вы ими по-прежнему восхищаетесь? — резко спросил я.
Воин криво усмехнулся:
— Мы радуемся: значит, не уйдут от нас. Раз уж мы сегодня разбили этих дикарей с востока со всеми их слонами, то уж своих-то кшатриев… — добавив еще несколько нелестных слов о добродетелях всех царей и кшатриев говоривший воин покрепче ухватил копье и стал проталкиваться в передний ряд.
Самозваный царь Джаласандха стоял в своей колеснице гордо выпрямив спину и презрительно озирал пешие ряды напротив.
— Это же мои пастухи и земледельцы, — громко крикнул он Бхимасене, — кто тебе сказал, что они умеют сражаться? Разве дхарма не повелевает им подчиняться господину? Это вы, Пандавы, допустили смешение варн. Оно вас и погубит.
И Джаласандха громко захохотал. В этом смехе смешались гнев, гордость, наслаждение убийством, но не было в нем ни радости, ни снисхождения.
— Смейся, пока можешь, — грозно ответил Бхимасена, — так же будут хохотать гиены, пожирая твое мясо на поле боя.
Две колесницы рванулись навстречу друг другу в молниях солнечных бликов. Несколько мгновений потребовалось Бхимасене, чтобы поразить стрелами длинногривых коней царской колесницы. Соблюдая дхарму кшатрия, он тоже оставил повозку и сошелся с противником в поединке на мечах. Страшным синим племенем полыхнул клинок дваждырожденного, входя в золоченые доспехи, словно в свежее масло. С коротким вскриком рухнул на землю неудавшийся царь Магадхи. Могучие руки в сверкающих браслетах скребли землю. Тело властелина жаждало жизни.
Помутившимися в смертной истоме глазами смотрел Джаласандха, как бегут навстречу кшатриям крестьяне с длинными копьями, как падают, падают его воины. Несколько раз судорожно дернувшись, затихло тело того, кто почитал себя великим завоевателем. Так Бхимасена сделал для Джаятсены даже больше, чем требует долг союзника, — избавил его от соперника.
Теперь последний царь магадхов ликовал и клялся именами богов, что щедро вознаградит всех крестьян, проливавших кровь за его трон. Может быть, он бы и выполнил свои обещания, если б не пал на том же самом поле всего через несколько дней от руки одного из союзников своего брата.
* * *Все новые отряды вступали в битву. Людской поток менял русло, закручивался в водовороты, бился в плотины щитов, разнося их в клочья. Где-то в стороне, истошно трубя, рушились громады слонов. Человеческая волна приближалась к нашей шеренге, и сияющими бликами на ее гребне были обнаженные мечи. Мы пошли навстречу. Знамена Арджуны и Бхимасены развевались за частоколами копий, но мы явственно ощущали их присутствие.
Нас становилось все больше. Мы текли, как песок, уже ничего не видя из-за спин и шлемов шедших впереди. Мы с Кумаром вели свои отряды, полагаясь только на общий поток и нарастающий шум битвы. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Наша мудрость, наше воинское искусство потеряли смысл. Единственное, на что можно было уповать, — сила этого потока. Кто создавал его: воля Арджуны, преданность близнецов, порыв сотен дваждырожденных, мчащихся по воле Юдхиштхиры на колесницах или бредущих в пешем строю? Мы. Наши воля, ярость и вера текли, подобно струе жертвенного масла, на великий алтарь Курукшетры.
Сгустками пламени предстали моему внутреннему взору Бхишма и Дрона, Дурьодхана и Юдхиштхира. И над всем над этим с новой, недостижимой ранее ясностью я вдруг ощутил присутствие великой силы. Все эти огни брахмы (а я бы с ними и в них) сливались в один сияющий костер — «Уноситель жертв», великий Агни, разящее и творящее пламя конца юги.
А разве Царь справедливости не черпал силы в безграничной вере и преданности Митры Кумара? Это моя брахма вместе с брахмой сотен других дваждырожденных текла в его сердце широким потоком. Мы сами создавали его, и он нес нас вперед, придавая силы каждому воину.
Так что же вело нас?
Не к золоту и лотосооким рабыням рвались мы — дваждырожденные, питая мечи кровью своих братьев. Мы прорубали, прожигали, проламывали своими телами путь в будущее. Еще неоформившееся, невоплотившееся даже в слова мечты, оно влекло нас с безотчетной решимостью, уподобив стае саранчи, перелетным птицам, рыбам, идущим на нерест.
Но что же тогда вело наших врагов?
«Акшаукини магадхов погибает!» Этот крик бросил меня в самую гущу боя. Где-то у самой кромки поля свежие войска Кауравов окружили крестьянское ополчение. Теперь и до меня докатился неслышный зов, полный муки и мольбы, рвущейся из ощетинившегося копьями ежа, не успевшего прорваться к спасительному лесу. Там был Аджа, там были последние воины Магадхи, сражавшиеся в окружении. Повинуясь их зову, мы с Кумаром повернули свой отряд.
Какое счастье, что Крипа наделил меня клинком дваждырожденных. Другой бы давно зазубрился или сломался от таких ударов… Сознание целиком перелилось в лезвие меча, который двигался теперь с быстротой мысли. Тело же стало невесомым шлейфом, несущимся за пылающей кометой… Лишь удары сердца да ровный ритм дыхания каким-то необъяснимым образом сохраняли связь моего внутреннего существа с телесной оболочкой. Я ясно помню пронзительное ощущение свободы и радости, охватившее меня. В сознании разливался ровный нетелесный свет, словно открылись тайные двери, о которых так часто твердили риши, искушенные в йоге и сосредоточении. Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ДОСТИГ ПРОЗРЕНИЯ. И в то же время какая-то часть сознания, еще нерастворившегося в сияющих волнах, продолжала осознавать происходящее. Я наслаждался безупречностью своих действий, пытаясь насколько возможно продлить момент отрешенности от своего тела. Ведь возврат к страху или ожесточению вновь делал меня уязвимым для оружия врагов. Так вот почему смеются дваждырожденные ратхины, бросаясь в огонь битвы! Не обретают ли они здесь плод тысячи жертвоприношений и молитв?
Падает враг с расколотым шлемом. Проламывается панцирь. Узкой тугой струей бьет кровь. Что кричит тот человек под ногами? Новый удар. Падает напрочь отрубленная рука. Вместо человека на моем пути кричащий комок боли. Тут уже хватит толчка щитом. Кто следующий? Расходятся! В глазах ужас. Кто напугал их? Может быть, за моей спиной вздыбилась черная тень ракшаса? Невольно оглядываюсь. Там только мои воины, идущие по пятам. Как мало нас осталось! В их глазах тот же ужас. Они смотрят на меня. Я несу страх. Я перестал быть дваждырожденным, возможно, и человеком, но сейчас это хорошо. Пусть никто не встает на моем пути! Я спешу к Адже.
Рядом рубится Кумар. Что стало с моим другом? Невидящие глаза мечут пламя. Зубы ощерены в зверином оскале. Он тоже спешит на немой зов… Как мы не любили Аджу, смеясь над его леностью и трусостью! Может, еще успеем оправдаться, вновь возродить золотой поток меж нашими сердцами…
Но вот последний напор. Враги расступились. Горстка оставшихся в живых воинов Магадхи бредет нам навстречу. Они уже за пределом горя и радости. Кумар стоит над чьим-то телом. Ну еще бы, кожаные доспехи — какая на них надежда! Глаза Аджи уже закатились. Что там говорит Кумар? Кумар! Он не слышит тебя! Ему уже все равно, успели ли мы спасти остальных. До следующего воплощения он даже не узнает, чем закончилась эта битва. Мы унесем это тело в лагерь. Ему-то мы успеем сложить погребальный костер. Кому достанутся теперь его любимые поля?
— Пошли, Кумар…
* * *И потекли дни, похожие один на другой бесконечной тяжелой работой воина. Мы вновь и вновь сходились с врагами, рубились долго, терпеливо, с обреченным упорством. Мои южане несли потери, но хранили приверженность долгу.
Через многие воплощения пронес мой Атман колкое мрачное ощущение страха. Я видел длинные пики конницы Пятиречья, молочные бивни слонов, бешено крутящиеся колеса боевых повозок. Несколько раз в самых жарких участках сражения я видел знамя с изображением пальмы и сияющих звезд. Это могучерукий Бхишма, похожий на полуденное солнце, окруженное сотнями жгучих лучей, метал страшные стрелы, закрывая нашим войскам дорогу к победе. Преисполненный великой доблести и верный обетам, патриарх останавливал победный напор панчалов и ядавов. Способный переносить удары любого оружия, окутанный невидимым панцирем брахмы, старец обращал в бегство даже опытных ратхинов. За его колесницей вновь сплачивались ряды тригартов и гандхаров, мадров и куру. С возрожденной надеждой следовали они за знаменем Дурьодханы, на котором был изображен царь змей — великий Наг. Сияющие зрачки его вселяли ужас во всех, на кого падал взгляд немигающих бездонных глаз.
Но каждый раз, когда подавались назад доблестные панчалийцы или высокие духом ядавы, мчалась навстречу врагам белоконная колесница под знаменем обезьяны. Подобно дымно-знаменному огню, прожигал дорогу в рядах куру носящий небесную диадему Арджуна. Носорогом, попавшим в болотную трясину, ревел его несравненный лук. Стрелы, выпущенные из Гандивы, пробивали панцири и щиты, а пробив цель, почти по оперение уходили в землю, шипя как змеи.
