Игорь Калинаускас - Преображение. Путевые заметки
Я в художники пойду. Пусть меня научат
Что может устрашить социум, и что он научился виртуозно использовать и потому в некоторый степени поощряет существование этого, хотя и скрывая истинное положение вещей? — Это беспощадный романтизм и беспощадный реализм нашей жизни. Кто становится неподконтролен социальным механизмам? Логик, дошедший в своем бесстрашном реализме до конца, и понявший, что любой механизм — это просто механизм, машина, которой можно управлять. И второй — романтик, дошедший в своем романтизме до отрицания этой машины, ушедший от нее на другую сторону жизни, на изнанку во внутренний мир и из него воплощающий себя.
И то, и другое страшит социум; и то и другое он научился использовать. Как? Посмотрим. Посмотрим на примере иллюзий, мотивирующих иллюзий, которые нужны как социуму, так и духовным искателям. Кто их создает? Романтики. И, прежде всего, художники.
Что объединяет всех художников независимо от их эстетических предпочтений, места и времени? Переживание. Как мучается человек от этого дара, или кристалла, или ноши! Что же в нем сокрыто, в этом даре? Он несет в себе способность переживать. Как только появляется способность к переживанию, активизируется вся субъективная часть человека. Активизируется задвинутый на задворки, никому до этого времени не нужный внутренний, субъективный мир. Только художник в состоянии явить свой субъективный мир миру внешнему и превратить его в произведение искусства.
Но беда, а часто и трагедия художников состоит в том, что, будучи полностью зависимыми от социума, художники хотят быть как все. Как хочет этого каждый человек: быть как все. Такая уж потребность у личности — быть вписанной в Мы. А у художника это не получается. Если он сдается и начинает загонять себя в общепринятые формы жизни — «как все», он может убить в себе художника. А убив в себе художника, становится последним из последних. Потому что больше у него ничего нет: ни нормальной социальной адаптации, ни нормальной социальной активности.
Эта проблема сводится в суровом профессиональном мире художников к дилемме: куда пойти, куда податься, кого найти, кому отдаться? Отсюда бесконечные мечты о меценатах, спонсорах, благородных опекунах, которые прикроют и защитят. История гениального Вацлава Нижинского, который, лишившись социальной опеки в лице Дягилева, стал просто нищим и кончил дни свои в сумасшедшем доме, история жизни Ван Гога и Микеланджело, Рафаэля и Леонардо да Винчи — неопровержимое и часто печальное тому доказательство.
Через воплощенные переживания художников в человеческую жизнь в различных формах: от самых низких до самых высоких жанров — внедряется романтизм, как противопоставление «суровому реализму». Почему же социум допускает внедрение романтизма, который с точки зрения здравомыслия совершенно не нужен и даже опасен?
Цель одна, и хотя она хорошо известна, социум упорно прячет ее, скрывая под все новыми и новыми названиями. Давно известно, что иллюзии, фантазии гения имеют мотивирующую силу. Ленин говорил: «Идея тогда становится силой, когда овладевает массами». Так вот, ради того и нужен романтизм социуму, чтобы овладевать массами и двигать их.
Чтобы подвигнуть огромные массы людей на безумное самоуничтожение во имя совершенно мистической идеи коммунизма, нужно было культивировать именно романтизм, скрывая под этим названием иллюзии. Этим же приемом воспользовались и идеологи фашизма. Такими же мотивирующими иллюзиями является романтизм спецвойск, диверсантов, разведчиков. Не зря бандиты любят спортсменов и артистов. Спортсменов — за культ физической силы, за то, что они служат своему телу, а артистов — за то, что они романтики. В данном случае романтизм служит оболочкой мотивирующих иллюзий.
Почему чистое знание, беспощадный реализм, беспощадный интеллект — смерть? Потому что, уничтожив все иллюзии, а это логическое следствие идеи знания, человек лишается полностью мотивации жить. Полностью! Потому что остаются три голых факта: родился, расплодился, умер — все!
И вот тут-то старик Гегель нам всем помог. А такие ли уж иллюзии то, что мы называем иллюзиями? Не содержится ли в этом нечто большее, раз они — часть реальности? И сказал тогда Гегель: «кажимость объективна». Может ли существовать в реальности что-нибудь, к реальности не относящееся? Простая формальная логика приводит нас к ответу: нет, не может. Иначе следовало бы допустить, что есть реальность и есть нереальность. Тогда реальность — это часть, вторая часть — это нереальность. А что же тогда целое? Мудрые индусы нашли ответ: целое — это пустота. Великая пустота. Великое ничего. Такова их версия. Но мы пойдем по пути романтизма.
Иногда неврастеничные, истеричные, неприспособленные, с неустойчивой нервной системой, с путаницей в голове, в менталитете, расхристанные, верящие во что угодно, романтики вдруг превращаются в существа под названием Воины Духа. Такая метаморфоза возможна.
В духовных традициях давно известно, что на пути трансформации, преображения и постижения есть момент, когда человек начинает видеть, как работает машина и от этого у него начинает разрушаться старая ориентировочная система, и он может попасть в жуткое положение. Ему ничего не хочется, у него исчезает мотивирующая энергия, нарушается мотивационная сфера. Кроме потребностей, нужды в нем никакой другой энергии в этот момент нет. Если мы видим человека в таком состоянии, мы понимаем, что он забрел «куды-то не туды». Увлекшись новой для себя возможностью реализма, то бишь знания, забыл об ученом незнании, как говорил Никола из Кузы. И вместо того чтобы стать Сократом, стал занудой, скептиком, циником, ипохондриком и потенциальным самоубийцей или, наоборот, убийцей других.
В этой ситуации у него только один выход — сознательно сформулированные мотивационные иллюзии, «контролируемая глупость».
Беспощадный романтизм
В чем состоит великий и беспощадный романтизм? Первое, самое главное — во внутренней убежденности в потенциальной безграничности единичного человека. Этот романтизм зафиксирован в знаменитом религиозном высказывании: человек создан по образу и подобию божьему. Или по-другому: каждый человек есть («есть» — хитрое словечко) проводник бесконечного океана знания и силы, лежащего позади него. Это абсолютно романтическое утверждение, абсолютно недоказуемое на уровне интеллекта.
Истинность или неистинность такой позиции по отношению к человеку — это дело веры, то есть субъективно пережитой истины. Это сфера той части человека, которую мы называем душой, чувствилищем. В старину называли… Красивое слово было в старом русском языке — чувствилище. Беспощадный романтизм — это эмоционально-чувственная убежденность в истинности этого утверждения. Слова в данном случае — только пароль входа. Некое переживание, в котором потенциальное величие человека явлено как абсолютная истина.
В чем же это величие? Среди словесных подсказок мы имеем только одно: каждый человек в своей субъективности есть маленькая вселенная, микрокосм, который соразмерен, подобен вселенной, макрокосмосу. Тоже абсолютно романтическое утверждение, потому что оно становится истиной только на уровне индивидуального переживания. Но поскольку индивидуальное, субъективное переживание этих ипостасей человека, что ни говори, доступно не всем, то появляется так называемый «сю-сю»-реализм.
Предположим, у человека не было субъективного переживания, что величие человека — это истина. Но ему нравится эта мысль, потому что она психологически компенсирует, создает некую мотивацию. Так создается псевдодуховность. «Псевдо» не означает, что она «ай-яй-яй, бяка» и ее нужно разоблачать, уничтожать. Нет. «Псевдо», потому что она основана на здравомыслии, а не на переживании истины. Вот и все. Такой «сю-сю»-реализм. Именно он породил в псевдодуховности идеи умаления — умиления: «небоскребы-небоскребы, а я махонький такой», трансформировал заповедь Христа о том, что все мы дети Божьи, в «рабов божьих», «слуг божьих».
Именно «сю-сю»-реализм породил церковную иерархию, как и иерархию мистическую. Для удобства реализации этой «сю-сю»-реалистической идеи строятся специальные социумы и, как ни странно, все они ведут свое происхождение от богемы. Понимая термин «богема» как микросоциум художников. То есть все это есть порождение искусства. Отсюда слово «искусственное», которое происходит от слова «искусное». Что, в свою очередь, происходит в русском языке от однокоренного слова «искус». То есть процесс искусывания, так сказать, извлечение куса из целого и выдача его за целое…
Так создаются маргинальные окраины великого среднего. Как говорится, «маленькая собачка до старости щенок». Чем меньше микросоциум, тем больше в нем гордыни, самости, чувства собственной исключительности.
