Дмитрий Морозов - Дваждырожденные
— Я видела, как ты притянул облака к нам в долину. Это чудо! Чудо! — повторяла Нанди, глядя на меня горящими от возбуждения глазами. — Ты действительно обладаешь брахмой.
При других обстоятельствах эти слова были бы амритой для моего сердца, но в тот момент они лишь напомнили мне о собственной беспомощности.
— Я не брахман. Я крестьянин, удравший из дома.
— Нет, ты — брахман, — упрямо возразила она. — Если бы ты видел себя со стороны, ты бы понял, как ты не похож на других людей. Какое это чудо — видеть твои отрешенные глаза, устремленные в небо, способные повелевать облаками…
Это чистая случайность, как ты не понимаешь! — воскликнул я.
А почему тогда я кожей ощущаю твое присутствие, даже когда не вижу глазами. От тебя идут токи теплой, доброй силы…
И вдруг в ее глазах, обращенных ко мне отразился страх. Я мгновенно обернулся, нашаривая рукой кинжал… Но это оказался всего лишь младший брат Нанди, несмотря на жару прибежавший из деревни. Он захлебывался горячим воздухом, смахивал грязной рукой пот с бровей и мучительно пытался что-то выговорить, но язык ему не повиновался. Я усадил парня на циновку и дал ему глотнуть свежей воды. Тогда он выговорил, с трудом преодолевая спазм в горле:
— Стражники убили отца!
Горестно вскрикнула Найди. Мальчишка тяжело сглотнул и продолжал:
— Они все еще в деревне. Приехали утром и грозились запалить хижины, если мы не скажем, где зерно.
Я представил себе, как ярко горит сухой тростник, покрывающий крыши домов.
— Отец все равно ничего не сказал. Тогда его стали бить, а потом их главный мечом отсек… — парень бросил взгляд на сестру и запнулся. — Потом пошел дождь. Если бы он пошел раньше, можно было бы отдать зерно… Засуха кончилась, но после убийства отца никто все равно говорить не стал. Они все еще там. Сказали, что не уйдут, пока все не обыщут. Страшно! Во всех словно вселились ракшасы. Женщины плачут! Мужчин, как скотину, согнали в одну хижину. Кшатрий, что убил отца, грозится перебить всех. Меня послали к вам крестьяне. Вы ведь брахман, может, вас солдаты послушаются или испугаются.
Мальчишка замолчал. В тишине было слышно, как за моей спиной всхлипывает Нанди. Я отрицательно покачал головой:
— Я не в силах помочь.
Что я еще мог им сказать? Ни мудрости, ни сил не хватит у меня, чтобы вынудить воинов покинуть деревню. Моя палка не собьет с седла всадника, кинжал не пробьет доспехов. Если крестьяне сами не могут схватиться за топоры, то что могу я? Учить их этому уже поздно. Давно уже поздно — это чувствовал Сомасундарам. Да и бесполезно сопротивляться, даже если бы крестьяне перебили этот отряд, из города подойдет подкрепление, и тогда уже не пощадят никого. Это и есть жестокая непреодолимость кармы. Но как объяснить это Нанди и этому мальчишке, ждущим от меня чуда?
— Мы никуда не пойдем, — сказал я. — И ты оставайся. Переждем.
Парень презрительно скривил губы, молча встал и, не глядя ни на меня, ни на сестру, вышел из хижины. Я смотрел, как его темная фигурка медленно удаляется, растворяясь среди холмов. На том конце долины на низких дождевых тучах метались красные блики, и я с ужасом подумал, что это пылает деревня. Но, приглядевшись, понял, что это редкие лучи заходящего солнца пробиваются среди облаков, как яркие языки огромного погребального костра.
Я вернулся в хижину и сел около очага. Нанди лежала на циновке, отвернувшись к стене. Я сидел в полудремотном настороженном состоянии у очага, поддерживая огонь. Смотрел, как алые языки пламени, то поднимаясь, то опадая, стараются развеять темноту предчувствий. Ожидание беды становилось нестерпимым, и, можете мне поверить, я почти обрадовался, когда сквозь треск костра и ночные шорохи за дверью хижины раздался звон оружия и ржание лошади. Вздрогнула Нанди, обернулась ко мне, широко распахнув глаза, в которых застыло отчаяние. Я вскочил на ноги и, подняв кинжал, метнулся из хижины. Непроницаемая тьма упруго подалась моему напору, затрепетала, стекла под ноги, открыв два чадящих факела над моей головой, красные блики, как брызги крови на шлемах и щитах. Кто это был? Сколько их? Я не думал об этом, желая только одного — убивать. Мой вскинутый кинжал поймал красный жгучий блик факела. Над головой взвизгнул клинок, вылетающий из ножен. Я шагнул в темноту навстречу фигурам, в которых не было ничего человеческого. Это были просто сгустки мрака, оживленные злой волей. Черные тени меня больше не пугали. Всхрапнула лошадь, чей-то хриплый голос выкрикнул проклятья, в зарослях жутко и протяжно вскрикнул павлин. Всадники поворотили коней, и только стук копыт указал направление их бегства. До сих пор не совсем понимаю, почему меня не зарубили. Может быть, в неверном пламени факелов я показался им лесным ракшасом с оскаленными зубами, жаждой убийства в глазах и огненным кинжалом. Как бы то ни было, опасность миновала, и я, опустив оружие, вошел в хижину, где меня ждала Нанди. Опустившись на циновку, я покровительственно улыбнулся ей. И тут ощутил, как озноб покрыл мою спину гусиной кожей.
Сидя у жаркого очага, я трясся, как от холода. Нанди порывисто вскочила и подала мне скорлупу кокосового ореха с водой. Потом села, поджав колени, и смотрела на огонь дремотными глазами, распахнутыми, как черные крылья ночной бабочки, летящей на огонь. Холодный липкий пот выступил у меня на лбу и никак не стирался руками. А в душе клубился страх, словно предощущение смерти. Я сидел перед чадящим тусклым костром и дрожал, подавленный внезапно открывшейся мне простой истиной. Могучий поток высшей воли обернулся цепью случайностей. Вокруг была тьма, и я не знал, куда идти. Измученный собственными страхами, я провалился в черную бездну сна.
Проснувшись от резкого стука, я сначала не понял, где нахожусь. Ночь отступила. Сквозь щели в хижину пробивались тонкие струи солнечного света. Рядом со мной разметавшись в тревожном порыве спала Нанди. Скорбные морщинки у края губ делали выражение ее лица торжественным и мудрым. Неутомимая маленькая ящерица — гекон, не успевшая закончить ночную охоту, бегала по стропилам за какими-то не видимыми мне насекомыми, азартно покрякивая. В дверь нетерпеливо постучали.
Осадок вчерашних страхов всколыхнулся в груди и опал. Я поднял кинжал, пролежавший всю ночь у моего изголовья, и убрал кол, подпиравший дверь. Она, скрипнув, открылась сама собой, словно волна солнечного света снаружи давила на нее. На границе света и полумрака моей хижины в рое золотых пылинок стоял человек, по воле которого я очутился в этом лесу. Прошедшие месяцы не изменили его облика. По-прежнему сияли серебряным светом волосы. Так же спокойно смотрели из-под седых бровей проницательные глаза, та же отрешенная улыбка пряталась в его бороде. Шкура антилопы служила ему плащом, а длинная ветка баньяна — посохом. Он бросил взгляд на мою правую руку и сказал:
— Значит, я вовремя…
Я пригласил его в хижину. Предложил ему утолить жажду и занялся растопкой костра, чтобы как-то скрыть смущение. Мне почему-то стало казаться, что он догадывается о моем вчерашнем состоянии, И мне было стыдно за многие свои мысли… Только тут я заметил, что за его спиной стоит младший брат Нанди, тот самый, что прибегал вчера звать меня на помощь.
«Значит, Учитель уже все знает», — подумал я с острым чувством стыда. Склонив голову, чтобы они не видели моих глаз, я пригласил их в хижину. Нанди проснулась и поднялась со своей циновки. Ни о чем не спрашивая, она поднесла гостям воды. А я, нарушая все правила приличия, задал вопрос, всю ночь мучивший меня кошмарами:
— Что в деревне?
— Воины ее покинули, — сказал Учитель.
— Это вы их заставили?
— Конечно. Они не хотели внять голосу разума, и я их заставил…
— Ха! Вы бы видели это! — вдруг воскликнул, не сдержавшись, младший брат Нанди. — Риши говорил, что нельзя забирать урожай, что нельзя правителю творить беззаконие, а кшатрий, тот, который командовал, не стал слушать. Он замахнулся мечом на самого дваждырожденного! Я же говорил, что в него вселился ракшас. И тогда с ним что-то такое сделалось, и он упал, и кровь полилась изо рта. Его воины подумали, что кто-то пустил стрелу ему в спину, перевернули его, но никаких ран на теле не было. Тогда все опустились на колени, устрашенные могуществом брахмы. А потом все сели на коней и ускакали…
Учитель жестом остановил парня:
— Все остальное ты расскажешь сестре по пути в деревню. Спешите, вас ждет мать.
Нанди, не глядя на меня, вышла. Я не пытался с ней заговорить. Какое это, оказывается, облегчение отдать нить своей судьбы в руки Учителя.
— Ну, вот и все, — вырвалось у меня, когда я с порога хижины смотрел вслед уходящим.
— Все еще только начинается, — тихо сказал за моей спиной Учитель.
— Вы думаете, я еще могу стать дваждырожденным? — спросил я.
