Роуч Майкл - Сад.Притча
Он вздохнул, закрыл глаза и, внутренне совершенно спокойный, снова опустился на траву в безысходности полного отчаяния за мою судьбу и судьбы мира.
Казалось, прошло несколько часов, а мы все лежали на траве.
Размышляя, я все пытался усвоить то, что услышал, постичь этот самый несчастный из миров желаний, описанный самым свободным от желаний существом. Воздух вокруг нас стал постепенно наполняться сиянием, пока наконец все пространство под сводом чинары не пропиталось мягким золотым свечением. Сначала я подумал, что наступил рассвет, и удивился тому, что совсем не чувствую усталости, хотя и должен бы, а потом понял, что это ярким, почти невыносимым раскаленным светом полыхает сам Майтрея, словно излучая новый солнечный свет для цветов и деревьев Сада.
Его глаза медленно и томно приоткрылись, как всегда наполовину, снова напомнив мне ее, всегда пребывавшую в недоступном моему пониманию состоянии таинственного наслаждения. Он широко улыбнулся мне и прошептал:
- Ну а теперь давай уже свой вопрос.
Ну и что можно спросить у существа, которое и так знает все, что я когда-либо говорил или собираюсь сказать? Однако наиболее очевидные вопросы, которые больше других мучили меня, вдруг так и посыпались на него.
- В чем же все-таки причина всего этого? И что это за силы, которые ты все время упоминаешь? Почему мы должны так страдать? Что заставляет нас страдать? Разве так будет всегда? - скороговоркой выпалил я.
Майтрея снова потянулся и сел, скрестив ноги прямо напротив меня; он положил мою ладонь себе на колени и бессознательно стал поглаживать ее. Меня это слегка смутило, и я предпринял слабую попытку вернуть ее назад, сам удивляясь своим сомнениям, размышляя о том, что во мне недостаточно любви, чтобы принять любовь даже такого совершенного существа, но его руки были сильнее. Он все гладил мою руку.
- Представь, - заговорил он, и свет засиял еще на порядок ярче, - казалось, мое лицо и грудь купаются в этом теплом золоте. - Как было бы здорово, если всякий раз, когда кто-нибудь из окружающих тебя людей получал то, что хотел, тебя охватывала бы совершенная радость.
Представь, что ты испытываешь такое же счастье, как и другой человек, когда слышит похвальные слова в свой адрес или когда ему достается какая-то труднодостижимая вещь, о которой он давно мечтал, или когда он обретает новую и очень близкую подругу или верного соратника.
Представь еще, что ты смог бы чувствовать себя так даже в том случае, если и сам давно надеялся заполучить для себя самого ту же вещь или эту же подругу; представь, что ты способен с таким совершенством разделять счастье и радость других людей, что вообще перестал отличать их от своих собственных чувств. Речь идет о том, чтобы прожить свою жизнь, полностью освободившись от эмоции… - тут он запнулся, видимо подыскивая слово, которое он веками не употреблял в разговоре и даже не вспоминал, -…зависти.
С этими словами он высвободил одну руку, протянул ее вперед и, мягко коснувшись моей головы, провел пальцем линию от макушки через лоб к точке между бровями. От этого его прикосновения я ощутил необычайное облегчение, чувство блаженного избавления от какой-то великой печали, а кожа на лбу расслабилась так, как еще никогда не расслаблялась с тех пор, как зависть, чьей жертвой я стал еще в младенчестве, впервые пропахала там глубокую борозду. В этот момент я смог отчетливо представить, как проведу остаток моих дней без зависти, как много времени это сэкономит, как много ограниченного пространства моего ума освободится для других, гораздо более светлых и радостных мыслей. Я почувствовал, как будто меня выпустили из какого-то душного чулана в огромную сверкающую огнями позолоченную залу, предназначенную лишь для изящных и веселых танцев.
- А теперь представь, - его лицо все больше расплывалось в улыбке, - что ты полностью понял наиглавнейшие силы, лежащие в основе самой реальности, а значит, в совершенстве научился получать от жизни все, чего тебе хочется, доставать любые вещи, каких бы тебе только ни захотелось. Тебе больше никогда не нужно будет слепо сражаться за то, чтобы достигать и удерживать желаемое, а достаточно будет просто с пониманием и удовлетворением ожидать соответствующих результатов своих добрых дел. Как же тебе объяснить, чтоб ты понял-то? Я ведь вот что хочу сказать: если вам, людям, полностью освободиться от той эмоции, которая так беспокоит вас, эмоции, которая делает вас столь несчастными и неполноценными, если вам перестать, - он снова зашевелил губами, подбирая слова, - желать вещи, хотеть вещей?
Эта идея была бесконечно труднее для моего восприятия, но рука Майтреи так нежно ласкала меня, что я сразу понял - не посредством его слов, а через вот эту ласку, - что именно он имел в виду. Ведь говорил он не обо всех видах желания или хотения вообще - вот хотел же он, к примеру, чтобы я его понял, ведь желал же он, чтобы я был счастлив, - а скорее о той разновидности желания, которое день за днем и каждую минуту терзает мое сердце, нарушает мой покой, насильно лишает меня чувства удовлетворения и счастья - тех самых чувств, которые, казалось, должно было даровать исполнение этого самого желания. И пусть я ощутил лишь слабый привкус того ощущения, о котором он говорил, но мне показалось, что из той танцевальной залы я вырвался к светло-синему небу: мой ум сам стал свободным и распахнутым, как само это небо. Когда же я подумал о своей будущей жизни, то мне показалось, что там меня, без сомнения, ожидает одно только умиротворенное счастье. Его ладонь лежала у меня на лбу - так мать прижимает прохладный влажный компресс, успокаивая мечущегося в лихорадке ребенка, - но я почти не ощущал ее.
- А теперь обратная задача, - снова нарушил он молчание, и его голос, казалось, слился с хором певчих птиц Сада, которые радостно приветствовали восходящее по случаю окончания ночи солнце. - Вообрази, что случилось нечто такое, что тебе не по душе, или, скажем, пришел кто-нибудь, лично тебе неприятный, - вообрази такое событие, представь себе этого человека. Что-то пошло наперекосяк, не так, как планировалось. Кто-то сказал тебе гадость. Ты не смог получить то, в чем нуждался. А теперь представь, что ты реагируешь с совершенной невозмутимостью; ты четко понимаешь основные причины этих событий - ты знаешь, что вызвало их к жизни, ты знаешь, чем все это закончится, и какое-то время просто наблюдаешь за происходящим, может быть, даже с печалью, но вот точно без этой эмоции, которую вы называете… неприязнью.
Мне снова дали осознать огромную пропасть, которая лежала между тем, как думает это золотое существо, и теми способами, которыми получалось думать у меня. Я послушно попытался представить, каким бы я стал, если у меня ни к чему не осталось бы неприязни. Инстинктивно я снова чувствовал более точное значение его слов; я знал, что он, пусть и своим просветленным образом, испытывает глубочайшую неприязнь к тому факту, что я и все окружающие страдаем. Я знал и то, что его неприязнь была скорее разновидностью сострадания, что свою заботу о нас он ощущает как благотворную милосердную радость, что он просто не способен испытывать смущение и обиду, которые мы переживаем вместе с неприязнью к раздражающему нас человеку или непредвиденному повороту событий нашей жизни.
Мне было ясно, что он не хочет сказать: «Представь, как здорово было бы не испытывать боль» или «Представь, как было бы хорошо, если бы ты мог не обращать внимания на боль, которую испытываешь». Нет, смысл его слов был такой: «Представь, как прекрасно, когда боль приходит к тебе, а ты ясно видишь в глубинах самой реальности те причины, которые причиняют тебе эту боль, и продолжаешь пребывать в глубоком, надежном и подкрепленном этим видением покое ума, радостно продолжая свое дело по полному искоренению этого и всех других видов боли навсегда».
Эта мысль еще больше освободила мой разум, мне теперь казалось, что из голубого простора земной атмосферы я лечу к далеким звездам на бархате ночного неба; я увидел всю жизнь впереди; мой ум, полностью освобожденный от тех мыслей и эмоций, которые прежде отравляли мое существование; я увидел в самом этом уме столько свободного пространства, столько свободного времени, чтобы любить, творить, отдавать другим… Я сидел под чинарой, глядя сквозь ее ветви в синее небо, в какой-то блаженной прострации, в состоянии полного восторга, забыв про все на свете, даже про самого Майтрею.
- Сделай паузу… - тихо засмеялся он, наслаждаясь моим наслаждением. - Все еще впереди.
И я снова обратил к нему свой взор и погрузил свое сердце в сердце Майтреи.
- Я буду говорить, а ты представляй, - улыбнулся он, - представляй себе мир, в котором ты просто дитя, невинное, вечно смеющееся, любопытное и очень счастливое дитя. Ты радостно шагаешь по жизни, открыто и охотно, с удовольствием учишься у всех окружающих. Ты находишь, чему поучиться у каждого, кто встречается на твоем пути, высоко ценишь эти драгоценные и полезные уроки - ты умеешь внимательно слушать - и внемлешь им, будто прислушиваешься к трелям одинокой певчей птицы в пустыне. В результате тебе неизменно достается алмаз или рубин понимания, который наполняет твое и без того уже переполненное знанием сердце. Все вокруг дороги тебе, как Учителя, каждый дарует тебе нечто драгоценное для твоей жизни. И снова я не знаю, как выразить это словами, которые были бы тебе понятны, но представь, что твой ум на всю оставшуюся жизнь будет полностью очищен от эмоции… как же вы нынче называете ее?… - Он озорно взглянул на меня, как будто ожидая, что я тут же угадаю все слово целиком. - Хоть бы первую букву назвал! - Но мне ничего не шло на ум, и даже его описание не сильно помогло. Наконец я сдался, а он произнес: - Гордыня.
