Атма Ананда - Культура сублимации: опыты самодостаточности

Сочетание. «Сочетание есть собеседование с представившимся предметом или образом, страстное или бесстрастное. Это действие или состояние безгрешно не совсем. Внимание сковано предметом, так что только и есть, что душа да предмет приразившийся и ее занявший», – так продолжается святоотеческий «психоанализ». Термин «сочетание» в древнегреческом производится от прилагательного, характеризующего каждую сторону как «соединенную браком или попарно» с другой. Относительность греховности состоит в законности соединения с прилогом, предполагающую мысленный брак или блуд, которые непросто различить. Отрешенность вырабатывается много позднее, как долговременный навык в том, что сопротивная сила и ум равномощны между собою, поэтому без единения с Господом душа не способна искоренить зло. Отсутствие всякой аффектации при встрече с прилогом способно обезопасить от воображения, облегчив отказ от греха.

Сосложение. Третья стадия искушения канонически грешна или безгрешна, смотря по состоянию подвизающегося, то есть в зависимости от меры подвига и противоборства. Сосложение бывает, когда «предмет, приразившийся и внимание занявший, возбудил желание, и душа согласилась на то – сложилась», причем само склонение души к зримому оком ума предмету происходит с услаждением. Поскольку сложение души с предметом предваряется сочетанием ума и сердца, подвигом будет саморазличение, допускающее присутствие предмета. Предмет остается субстратом самосочетания души, ведь сама она выделяется в процессе представления предмета от сердца к уму. Однако самостоятельное со-сложение души состоит скорее в отвлекающемся от ее собственного движения раз-ложении чувства предмета и его мышления. Разумное действие, заставляющее отделять себя от себя, не локализовано в способностях ума и души, и есть рефлексия.

Пленение. Переход от сосложения к пленению делает процесс «впадения в страсть» практически необратимым. «Пленение есть насильственное и невольное отведение сердца в плен, удержание в нем и слияние будто в одну жизнь с предметом пленившим, от коего слияния исчезает наше доброе состояние и теряется покой… Предмет взял в плен душу, возжелавшую его и как рабу связанную ведет к делу», вынуждая просто согрешить снова. Впрочем, святой отец делает оговорку, воспользовавшись которой можно повернуть все дело по-тантрически, а именно: «Пленение иначе бывает во время молитвы, и иначе не во время молитвы». Молитва к Богу создает любовь как такое благое расположение души, по которому она ничего из существующего не предпочитает познанию Бога, а воспринимает как его частные проявления. Высшая любовь рождается от бесстрастия, бесстрастие от упования на Бога, поэтому пленение вкупе с молитвой (мантрой) безгрешно.

Страсть. «Наконец, наступает страсть в силу частого повторения удовлетворения одного и того же желания и привычки к делам, коими оно удовлетворяется, вкачествовавшаяся в душе и ставшая чертою характера… Страсть вообще внедряется в душе долговременным пристрастием к какому-либо предмету, и она несомненно подлежит или равносильному противовесному покаянию или же будущей муке». Искоренение страсти составляло для святых отцов трудную задачу, ибо она связывалась с гордыней перед Богом и тщеславием перед людьми, которые обе основываются на упорствовании в личной самости. Cтарцы сравнивали эту духовную немощь с луком, который по снятии покрова оказывается опять покрытым другим таким же, затрудняя поддерживание бесстрастия в страсти. Однако победивший страсть монах не вспоминает о ветхом человеке со стыдом, а раскаявшийся в своей абстрактной замкнутости грешник воссоединяет Сатану с Богом.

Обретение целостности

Только змеи сбрасывают кожу,

Чтоб душа старела и росла…

Мы, увы, со змеями не схожи -

Мы меняем души, не тела…

Во всех традиционных духовных культурах сексуальные практики, направленные на сублимацию, носили предельно возвышенный смысл, а именно – спасение, освобождение или бессмертие (вплоть до телесной нетленности). Достижение каждой цели, разумеется, предполагает прохождение промежуточных этапов с осуществлением частичных задач. Одна из первичных задач для обычного социального человеческого существа состоит в обретении личностной целостности и основания в себе. Этот этап вполне обеспечивается тантрическими или даосскими техниками самоудовлетворения, позволяющие избавиться от бесконечных страданий по поводу своей отверженности кем бы то ни было. Равновесие в себе позволяет в дальнейшем удерживать равновесие и в отношениях, если вступление в них представляется желанным и разумным. Но сначала нужно позаботиться о вичаре – то есть «самовопрошании» не о том, «с кем быть», а о том, «кем быть».

Диалектическая логика взаимоотношения сил притяжения и отталкивания содержит следующий переход: «Отталкиваемое отталкивается, уходит обратно в себя, и обретает основание в своем собственном существовании». Автор приведенного умозаключения из области чистой философии отзывался о своей законной супруге так: «Я люблю ее за то, что она похожа на лучшую из женщин». Как известно, Гегель во многом развил теорию Канта, согласно которой именно интерпретация создает ту или иную действительность. Истолкование фактического одиночества делает его утратой и отвержением или же даром и благословением. Обретение основания в себе, необходимого для всякой деятельности, тем более для серьезной духовной практики, крайне редко бывает одноактовым, но почти всегда происходит как некий процесс. Напомним, что в тантрической традиции полное равновесие духа и тела обозначено термином самараса – единовкусие.

Практически, интериоризация ритуала жертвоприношения, приводящая к жертвованию низших желаний в огонь высших устремлений, приводит к состоянию самарасы. Другое дело, что развитие самих практик заняло не одно столетие, а воспроизведение их в своем собственном подвижничестве может занять не одно воплощение. Вот почему отчаяние почитается за самый смертный грех – это та самая прискорбная смена души ранее смены тела, которая лишает душу постоянства в развитии. На самом банальном уровне нужно просто перестать «хвататься» за кого-то не «испробовав» самого себя в одиночестве. Ведь большинство человеческих существ, особенно женщин, даже не задерживается в бытии самом-по-себе, а едва лишившись одних отношений с головой бросается в любые другие. Но без рефлективного установления самостности в промежутке между связями можно не сомневаться, что следующая связь будет воспроизводить предыдущую.

Если данные практики используются не ради устойчивости в санньясе и духовном росте, а просто для обретения целостности, позволяющей не терять себя в отношениях, то исходно следует делать акцент на развитие формы, а не содержания. Важно не просто уверенно проводить одну и ту же стратегию поведения последовательно во всех отношениях, пока, наконец, не найдется «адекватный партнер». Необходимо развивать саму «стратегию», то есть совершенствовать форму отношений, и именно для этого нужно вполне сознательно преобразовывать собственную структуру. Периоды одиночества представляются здесь незаменимыми, поэтому их желательно использовать по назначению, если они вдруг сами собой образуются – независимо от продолжительности. Одиночество длиною в год может быть столь же плодотворно, сколь и пожизненная санньяса. Дело не в том, что делать (пребывать в одиночестве), а как делать (обретать целостность).

Антон Павлович Чехов создал замечательное произведение на тему женских страданий: сюжет рассказа связан с банальнейшим переживанием по поводу измены мужа. Во время проведения приема гостей жена получает достоверное известие о том, что муж завел на курорте любовницу. Не имея возможности распустить вечеринку, она находит мужество продолжать улыбаться и отвечать на вопросы, ничем не выдавая внутреннего состояния, которое граничит с неподдельной истерикой. Горделиво вышагивая по гостинной плавной походкой, она непрерывно силится осознать реальность мысли, фонящей вторым планом в ее уме: «А он сейчас с ней…». Вечер затягивается, силы несчастной страдалицы на исходе, и, одновременно не уставая восхищаться собственной стойкостью, она ждет-не-дождется того момента, когда наконец-то остается одна и упадет в кресла, заливаясь слезами. Автор же тяжело вздыхает на последней фразе: «Черт знает на что идет силища!».

Подобные ситуации склонны создавать себе и сами авторы, причем на всю жизнь. Судьба «властителя дум» Тургенева, обремененного пожизненной славой, имела потрясающую личную изнанку. Неиссякаемая любовь к прославленной актрисе Полине Виардо, бывшей замужем, превратила его в вечного «друга семьи». Играя столь трагическую роль, он так и не стал жениться, но в его дневниках после смерти обнаружились иные откровения. Без всякой связи с объектом своего бесконечного поклонения он писал вообще: «Я отдал бы весь свой гений и всю свою славу только за то, чтобы где-нибудь на свете была женщина, которую волновало бы, опоздаю я к обеду или нет». Просто женщина. Скорее всего, сам он принимал подобные излияния за минуты слабости – таков был его сознательный выбор, который существенно повлиял на становление его творчества в смысле неиссякаемого источника энергии. Считать ли «автора судьбы» жертвой сублимации?