Dmitry - Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь
А она такова, что, как выразилась Вики Уэллс: «Хроники никому не интересны». Она имела в виду следующее. Я прихожу к тебе со своей проблемой, мне надо поговорить, мне нужен совет, мне нужно, чтобы меня утешили. Мы разговариваем, ты мне очень здорово помогаешь, ты относишься ко мне с добротой и пониманием. Я чувствую себя лучше, а ты чувствуешь себя полезным. Но на другой день у того, кого я люблю, по-прежнему рак; в целом ситуация нисколько не улучшилась, а может быть, стала еще хуже. И мне на душе вовсе не хорошо. Я сталкиваюсь с тобой. Ты спрашиваешь у меня, как дела. Если я говорю правду, то отвечаю: отвратительно. И мы начинаем разговаривать. Ты снова очень помогаешь мне, снова относишься с добротой и пониманием, и мне уже легче... пока не наступает новый день, когда у нее по-прежнему рак и ничего не поменялось к лучшему. Проходит день за днем, но ситуацию в целом никак нельзя изменить (врачи делают все, что в их силах, но тем не менее она может умереть). Так, день за днем ты чувствуешь себя чертовски паршиво, и ничто не меняется. И вот рано или поздно ты обнаруживаешь, что чуть ли не все, кто не сталкивался с такой же ситуацией, начинают скучать или раздражаться, если ты заводишь об этом разговор. Все, кроме самых преданных друзей, начинают потихоньку обходить тебя стороной, ведь слово «рак» постоянно висит на горизонте черной тучей, которая готова излиться дождем на любое торжество. Ты превращаешься в какого-то хронического нытика, но никто не хочет слушать твое нытье; люди устали выслушивать одно и то же. «Хроники никому не интересны».
Так люди, ухаживающие за больными, наконец понимают, что их собственные проблемы размножились, а социальные способы их разрешения не срабатывают. Они начинают чувствовать себя абсолютно одинокими и брошенными. И в этот момент они либо сбегают, либо психологически ломаются, либо становятся алкоголиками, либо прибегают к помощи профессионалов...
Как я уже говорил, самое лучшее место, где можно поговорить о своих трудностях, — это, безусловно, группа поддержки для людей, ухаживающих за больными. Если вы послушаете, о чем говорят в таких группах, то убедитесь, что основное их занятие — собачиться по поводу своих любимых: «Да что он о себе возомнил, если считает, что мною можно так понукать?» — «С чего она взяла, что она такая особенная? Из-за того, что болеет? Так у меня и своих забот полон рот». — «У меня такое чувство, что я в своей жизни ничего не решаю». — «Надеюсь, эта скотина все-таки поторопится и помрет наконец». Примерно так — то, чего добрые люди не говорят на публике и чего в любом случае не скажут своим любимым.
Но дело в том, что за всеми этими дурными чувствами, за злобой и раздражением таится огромная любовь, — ведь в противном случае человек, ухаживающий за больным, давным-давно сбежал бы. Но эта любовь неспособна выражаться в открытую, пока гнев и раздражение преграждают ей путь. Как сказал Дже- бран*: «Ненависть — это неутоленная любовь». В этих группах поддержки звучит много слов ненависти, но лишь потому, что за ней таится много любви, любви неутоленной. Если бы это было не так, никто не нена- видел бы, всем было бы просто наплевать. По опыту общения с людьми, которые ухаживают за больными (и я не исключение), их проблема не в том, что они получают недостаточно любви, а в том, что им трудно вспомнить, как отдавать любовь, как быть любящим в трудной ситуации человека, заботящегося о больном. А поскольку, по моему опыту, исцеляет прежде всего любовь, то такой человек действительно должен убрать препятствия на пути любви — гнев, раздражение, ненависть, желчность, даже зависть и ревность (как я завидую, что у нее есть кто-то, кто все время о ней заботится... Я имею в виду себя).
И в этом-то группы поддержки и оказывают неоценимую помощь... Если это не помогает и даже если помогает, я бы порекомендовал дополнительно индивидуальную психотерапию — в первую очередь для того, кто ухаживает, но при этом еще и для того, за кем ухаживают. Ведь скоро ты понимаешь, что есть такие вещи, которые ни за что нельзя обсуждать с любимым человеком, и наоборот: есть вещи, которые он не должен обсуждать с тобой. Я думаю, что большинство представителей моего поколения верят в то, что «честность — лучшая политика» и что супругам необходимо обсуждать друг с другом все, что их тревожит. Это неправда. Открытость — вещь важная и полезная, но до определенной степени. В некоторых ситуациях открытость может превратиться в оружие, в обходной маневр для того, чтобы сделать другому больно: «Но ведь я говорю правду!» Я страшно зол и раздражен на то положение вещей, которое для нас обоих создала болезнь Трейи, но, если вдуматься, нет ничего хорошего в том, чтобы вываливать все это на нее. Она ненавидит эту ситуацию так же сильно, как и я, но в том, что случилось, нет ее вины. И все-таки я злюсь, я ненавижу, я раздражен. Так не надо «делиться» этими чувствами с любимым человеком, не надо вываливать их на него. Заплати психотерапевту и вываливай всю эту дрянь на него.
Преимущество здесь заключается в том, что у вас обоих появляется свободное пространство, где вы можете находиться вместе, но при этом тот, кто ухаживает, не таит невыплеснутой злости и раздражения, а тот, за кем ухаживают, — чувство вины и стыда. Ты уже вывалил очень много в группе поддержки или психотерапевту. Это дает тебе возможность овладеть тонким искусством благородной лжи вместо нарциссизма, заставляющего выкрикивать то, что ты «на самом деле чувствуешь», не задумываясь о той боли, которую ты можешь причинить другому человеку. Это не большая ложь, это тонкая дипломатия, которая не обходит реальные трудности, но в то же время предпочитает не шевелить осиное гнездо невысказанных претензий во имя так называемой «честности». Может быть, в один из дней ты особенно сильно устанешь, и тогда тот, о ком ты заботишься, спросит тебя: «Ну, как прошел день?». Ты ответишь: «День прошел омерзительно, и я хочу, чтобы ты как можно скорее сбросилась с моста». И это будет дрянной ответ. Честный, но по-настоящему дрянной ответ. Но можно попробовать иначе: «Солнышко, я сегодня зверски устал, но держусь». А потом отправиться в группу поддержки или к психотерапевту и выложить им остальное. Совершенно бессмысленно вываливать это на любимого человека, как бы «честно» это ни звучало...
Вот в чем странность: чтобы уметь более-менее хорошо поддерживать больного, надо быть для него прежде всего губкой в эмоциональном смысле. Большинство считает, что их задача — в том, чтобы советовать, помогать своим любимым справляться с проблемами, приносить пользу, оказывать помощь, готовить обед, возить их на машине и так далее. Но все эти дела отходят на задний план рядом с основной задачей — задачей быть эмоциональной губкой. Любимый человек, столкнувшийся с болезнью, возможно смертельной, бывает переполнен сильными эмоциями, страхом, ужа- сом, гневом, истерикой, болью. А твоя работа — в том, чтобы держать любимого человека за руку, быть рядом с ним и просто впитывать в себя столько этих эмоций, сколько сможешь. Тебе необязательно разговаривать, необязательно говорить какие-то слова (нет таких слов, которые реально помогут), тебе не надо давать советов (они все равно будут бесполезны), тебе не надо ничего делать. Просто надо быть рядом и дышать его болью, его страхом, его страданиями. Работать губкой.
Когда Трейя заболела, сначала я подумал, что смогу улучшить дела, если возьму все в свои руки, буду говорить правильные слова, помогу выбрать нужное лечение и так далее. Все это полезно, но не касается существа дела. Я думал, что, если она получит какую- нибудь особенно скверную новость — скажем, что у нее метастазы, — и начнет плакать, я тут же вставлю что- нибудь вроде: «Постой, мы еще ни в чем не уверены, надо еще раз сдать анализы, нет оснований полагать, что это как-то скажется на ходе лечения» и т. д. Но это не то, что нужно Трейе. Ей нужно всего лишь, чтобы я поплакал вместе с ней, и я так и сделал — чтобы пережить ее чувства и тем самым помочь растворить или впитать их. Мне кажется, что это происходит на телесном уровне, в разговорах здесь нет необходимости, хотя, если есть желание, можно и поговорить.
Может случиться так, что твоя первая реакция, когда любимый человек получает плохие новости, — попытаться сделать так, чтобы ему стало лучше. И я утверждаю, что в большинстве случаев эта реакция неправильная. В первую очередь нужно сопереживание. Решающий момент, как я начал понимать, — в том, чтобы просто быть рядом с человеком и не бояться ни его страха, ни его боли, ни его ярости; дать возможность пройти всему, что появляется, а самое главное — не пытаться избавиться от этих мучительных чувств своими попытками помочь человеку, сделать ему «лучше» или «отвлечь разговором» от его переживаний. Что касает- ся меня, то я пытался «быть полезным» таким способом только тогда, когда мне не хотелось иметь дело ни с переживаниями Трейи, ни со своими собственными; я не хотел соприкасаться с ними прямо и непосредственно; я просто хотел отстранить их от себя. Я не хотел работать губкой, мне хотелось быть человеком действия, сделать так, чтобы все изменилось к лучшему. Мне не хотелось признаваться в своем страхе перед неизвестностью. Я был так же напуган, как и Трейя.
