Майкл Эрард - Феномен полиглотов
С другой стороны, судьба все же помогла Меццофанти в изучении языков мира, послав ему еще в довольно молодом возрасте трех учителей. Все они были миссионерами-иезуитами, высланными из Испании в 1767 году. Вполне вероятно, что они могли давать Меццофанти уроки испанского, шведского, немецкого и французского. Они могли быть знакомы с тагальским, а также с некоторыми языками коренных народов Америки. Еще более мощный толчок к изучению языков мог дать юному отроку научный подход иезуитов, признававших язык не только средством обучения аборигенов, но и инструментом для экспорта культурных достижений западной цивилизации. Один из многих примеров связан с именем миссионера-иезуита Маттео Риччи (1552–1610), который перевел сочинения Евклида на китайский.
В возрасте пятнадцати лет Меццофанти при подготовке к экзаменам провел долгую бессонную ночь в библиотеке, после чего серьезно заболел. Он бросил учебу, и несколько последующих лет его жизни выпали из поля зрения историков. Чем он занимался все это время, неизвестно. Возможно, помогал своему отцу, плотничая в мастерской на улице Малконтенти. Восстановив силы, в 1797 году он все же окончил семинарию и в возрасте двадцати трех лет был рукоположен и назначен профессором арабского языка в университете Болоньи. На протяжении почти полугода он ходил по ступеням дворца Арчинназио, пока в его судьбу не вмешалась большая европейская политика. После того как молодой профессор отказался присягнуть недолго просуществовавшей Циспаданской республике, провозглашенной в 1796 году Наполеоном на отрезанной от папского государства части территории на севере Италии, он был жестко отстранен от профессорской должности.
Я упоминаю об этом, чтобы показать, насколько непредсказуемыми могут быть факторы, способствующие превращению человека в гиперполиглота. Если бы молодой Меццофанти продолжал работать в университете, он никогда не оказался бы в многоязычной социальной среде. С 1796 по 1800 г. армии Наполеона и австрийской династии сражались за стратегическое и политическое господство на севере Италии. В результате больницы Болоньи оказались переполнены ранеными, представлявшими все языковое разнообразие Австрийской империи. Это были люди, с которыми Меццофанти приходилось общаться по долгу церковной службы. Перемежая уход за больными с обязанностями священника, он значительно улучшил свой немецкий, а также освоил венгерский, чешский, польский, русский, фламандский. Он утверждал, что для знакомства с иностранным языком ему было достаточно четырнадцати дней. Процесс обучения заключался в том, что он просил своих пациентов повторять известные молитвы, слушая которые, мог запоминать слова и грамматические конструкции.
«В таких случаях, – объяснял Меццофанти Августину Манавиту, автору французской биографии кардинала, – я направлял все свои способности и всю свою энергию на изучение языка пациента, до тех пор пока не начинал понимать его речь. Обладая по милости Божьей определенными навыками и цепкой памятью, я овладевал не только основными языками, на которых говорили раненые, но разнообразными их диалектами».
В архивах Меццофанти я нашел записи, относящиеся к тому периоду его жизни. В 1798 году он получил итальянский диплом, в котором содержалась благодарность за помощь, которую он оказывал «всякий раз, когда больной говорил на неизвестном нам языке». В следующем году он получил еще одно благодарственное письмо за «неутомимое рвение» в качестве переводчика при лечении пациентов-иностранцев. Это подтверждает факт, что знание языков Меццофанти получал не из книг, а от людей, которые могли говорить с ним лишь на своем родном языке. Само по себе это не чудо. Торговцы, путешественники, миссионеры часто вынуждены иметь дело с людьми, которые говорят только на своем языке. В результате они постепенно овладевают чужим языком или создают гибридные языковые конструкции. Правда, пока у меня нет сведений, что кому-то удалось освоить таким образом столько языков, сколько, по-видимому, знал Меццофанти.
Потеряв профессорскую должность, Меццофанти зарабатывал на жизнь, поддерживал родителей, а также сестру и ее семью, преподавая языки иностранцам и детям из богатых семей. Позже он работал на эти же семьи в качестве библиотекаря частных коллекций. Кроме того, много общался с посещавшими Болонью иностранцами. «Владельцы гостиниц обычно извещали меня о прибытии в наш город иностранцев, – рассказывал Меццофанти Манавиту. – Поэтому у меня появлялись прекрасные возможности учиться, разговаривая с приезжими, опрашивая их, делая записи, узнавая от них правила произношения».
Был ли Меццофанти одаренным человеком? Многое указывает, что он обладал природным талантом к освоению языков, и, судя по имеющимся описаниям, при всех различиях в начальной подготовке (если в его случае вообще можно вести речь о какой-либо подготовке) он добился значительно большего успеха, чем другие молодые люди его времени, также обладавшие блестящими способностями. Огромные массивы лингвистической информации ему пришлось обрабатывать в очень раннем возрасте. Кроме того, он, несомненно, обладал невероятной способностью к концентрации внимания и завидным упорством в достижении своих целей.
«Я взял себе за правило изучать все попадавшиеся мне новые грамматические конструкции и неизвестные слова, – рассказывал он. – Я постоянно заполнял голову новыми словами и при любой возможности общался со всеми приезжавшими в Болонью иностранцами, независимо от их ранга. Я старался извлечь из этого общения максимальную выгоду, совершенствуя свое произношение с одним собеседником и перенимая новые слова и выражения от другого».
На протяжении большей части своей жизни ученый священник Меццофанти выглядел худым и бледным. «Весь его вид, – заметил один писатель, – указывал на болезненность». Те, кто был с ним знаком в последние годы его жизни, характеризовали Меццофанти как «веселого старика». Миссис Поликсена Пейджет описала его следующим образом: «Небольшого роста, сухощавый и нездоровый на вид. Его лицо постоянно пребывало в движении, как у обезьяны». Его веки дергались. Некоторые полагают, что именно из-за этого тика его считали слабым и болезненным.
Он мало ел, никогда не пил вина, а спал всего по три часа в сутки. «Ночи он посвящал своим исследованиям, во время чего никогда, даже в самую холодную погоду, не позволял себе разжечь огонь, чтобы согреться», – писал один из его биографов. Никому не удавалось убедить его разжигать хотя бы небольшой переносной мангал – «скальдино» (или «скальден», как называют его в Болонье), которым обычно пользовались итальянские студенты. Из скромности он не позволял людям целовать его кольцо, хотя это обычная церемония приветствия кардинала. Трижды за свою жизнь он заболевал настолько тяжело, что признавался в происходящем в его голове «смешении языков». После одной из болезней на какое-то время даже забыл все изученные языки, кроме болонского. В его биографии нет записей, каким образом он сумел восстановить знания.
Меццофанти выполнял функции confessore dei forestieri – духовника для иностранцев, поскольку только он мог понять их покаяние. Однажды власти города пригласили его в тюремную камеру, где содержались двое заключенных иностранцев, которых должны были казнить на следующее утро. Никто не понимал их языка, и потому им грозило отправиться на небеса без отпущения грехов. Вернувшись домой, Меццофанти за ночь выучил их язык, чтобы уже утром принять покаяния заключенных и отпустить им грехи, прежде чем они отправились на виселицу.
Так гласит история.
В другой раз к Меццофанти обратилась женщина с просьбой помочь: ее горничная, которая говорила только на сардинском языке (которого не знал ни один священник в Болонье), хотела исповедоваться на Пасху. «Дайте мне две недели, – сказал Меццофанти, – и я буду знать сардинский». Женщина со смехом согласилась, и каждый день горничная по часу беседовала с Меццофанти. Через две недели он объявил, что знает сардинский достаточно, чтобы отпустить горничной грехи.
При своем первом погружении в архив Меццофанти я был поражен обилием содержащихся там разноязычных записей. Я не мог представить, как физически слабому человеку удалось расчистить грамматические конюшни. Однако при дальнейшем изучении документов в мою голову все чаще стали закрадываться сомнения. Чего-то не хватало – каких-то следов проведения пусть и чудесного, но все же обучения. Я не мог найти ни описания метода, ни инструкций, ни обрывков записей, относящихся к учебному процессу. Возможно, конечно, они были уничтожены как не представлявшие исторического интереса или просто не сохранились. Или, обладая феноменальной памятью, Меццофанти запоминал все новые слова с первого раза и держал свои методы в голове.
