Соловки. Документальная повесть о новомучениках (СИ) - Ильинская Анна Всеволодовна
Летом 1929 г. на Соловки прибыло тридцать монахинь, в большинстве из Шамординского монастыря, что близ Оптиной пустыни. Они решительно заявили, что на Антихриста работать не будут. К инокиням были применены все принятые в таких случаях меры: ругань, голод, избиение, карцер — безрезультатно. Таких расстреливали или ссылали на Анзер, где они сами умирали медленной смертью. Но протест монахинь происходил настолько достойно, без скандалов и хулиганства, что сам начальник лагеря Зарин не мог перенести их смирения. Это были фанатички, ищущие страданий, и за это их все жалели.
Одного из соловецких врачей и доктора Жижиленко (епископа Максима Серпуховского) вызвали к начальнику санчасти Антиповой и рекомендовали признать монахинь нетрудоспособными, чтобы освободить от работ на законном основании. Врачи, как могли, пытались уговорить упрямых женщин, чтобы те разрешили признать себя больными, без медосмотра, но сестры стояли на своем, даже ссылка на работающих иерархов не помогла. «Спасибо, мы здоровы, просто не хотим служить Антихристу». Но через несколько дней согласились стегать одеяла для лазарета; при работе пели молитвы и псалмы.
Последний акт трагедии: на Соловки доставили священника, который оказался духовным отцом некоторых инокинь. На вопрос духовных дочерей он ответил категорическим запрещением трудиться на безбожную власть. Священника расстреляли, а их разъединили и отправили куда-то поодиночке. Они сгинули без следа[4]…
В коровнике на Анзере работала Варвара Брусилова, родственница знаменитого русского генерала Брусилова. Она была немолода, некрасива, поэтому ее сослали на черную работу. Вечерами Варвара подолгу молилась, уважала Столыпина и ненавидела коммунизм. И вот случилось несчастье: подохло двадцать коров. Ее заключили в каменный «мешок», который монахи использовали для хранения продуктов, а лагерное начальство приспособило под карцер. Следователь Царапкин пытал ее, вынуждал признаться в намеренном вредительстве. Отравление коров Брусилова отрицала, однако с удовольствием подписала, что в гибели России виноваты большевики. Следователя это устроило. Ей добавили 10 лет. Впоследствии, по одним сведениям, расстреляли за контрреволюционную пропаганду, по другим — сгноили на Беломорканале…
В конце 20–х годов на Голгофе в тайне и закрытости содержали духовенство высших иерархий. Их случайно увидела ссыльная О. В. Второва-Яфа, попавшая в лагерь по делу религиозного кружка «Воскресение». В Чистый Четверг, когда Святая церковь празднует установление Таинства Евхаристии, к Троицкому скиту, где она была заключена, с некоего засекреченного, как она пишет, пункта привели четырнадцать епископов и приказали расчистить площадку перед зданием. Не привыкшие к грубой работе, средних лет и совсем старые, слабосильные узники в рясах сосредоточенно скалывали снег, залежавшиеся куски крушили ломом, грузили в тачки и сбрасывали в овраг. Они работали молча, ничем не проявляя своих чувств. Заключенные Троицкого скита столпились у зарешеченных окон и, глядя на издевательство над иереями, не скрываясь, плакали.
«Я тоже смотрела и тоже плакала, — вспоминает очевидица. — Мне казалось, что страницы Четьи — Минеи ожили перед нашими глазами. Эти четырнадцать епископов не были сейчас в подобающем их сану облачении и не находились в храме, не участвовали в обряде «омовения ног» — этой ежегодно повторяющейся мистерии, символизирующей подвиг смирения, — но для меня было ясно: то, что происходит сейчас перед нами — гораздо больше и выше, ибо это уже не условный символ, не обряд, а подлинный подвиг смирения истинных пастырей церкви, самоотверженно и до конца твердо отстаивающих веру Христову»[5].
Если на Голгофе кто‑то умирал, труп стоймя ставили в притворе, где в древнехристианской церкви грешник кланялся всем входящим: «Прости меня, брат, я согрешил». Когда мертвецов набиралось достаточное количество, их выволакивали на улицу и поочередно сталкивали с горы. Смертность на Голгофе была ужасающая, только за 1929–1930 гг. от истощения здесь умерло 979 человек. Среди них был Петр (Зверев), Владыка Воронежский (16.111.1878—25.1.1929), который находился в сторожевой роте лагпункта Кремль, прошел Секирку, а затем отправлен на о. Анзер. Заключенный Осоргин тайно переправил ему мантию и Св. Дары, за что поплатился головой. Вскоре расстреляли и самого епископа. В 1928 г. на Голгофе окончил свои дни священник Дмитрий Николаевич Флерин из с. Волочок Тамбовской губернии, арестованный за то, что отказался сообщить властям содержание принесенной ему исповеди…
Нигде человека не ставили «на комаров» с таким удовольствием, как на Голгофе. Прикручивали к дереву, на ночь оставляли в лесу, и утром одним покойником было больше. А ведь когда‑то Анзер был островом милосердия, в скиты приходили звери, монахи кормили их из рук. Еще в 20–х годах на обочинах замирали непуганые зайцы, наблюдая колонны устало бредущих арестантов[6].
В 1932 г. Голгофа была закрыта. Оставшихся в живых вывозили разрозненно, под покровом тьмы. А Св. Мощи схимонаха Иисуса доныне покоятся в оскверненном храме со снесенной кровлей, куда не пускают даже туристов…
Когда я вернулась из поездки, моя знакомая, Светлана, рассказала мне следующее. Два года назад она водила экскурсии на Соловках. На Анзер без пропуска не попадешь, но их с подругой захватил рабочий баркас, и девушкам посчастливилось осмотреть оба скита, Троице — Анзерский и Голгофо — Распятский, хотя внутрь входить опасно', памятники нуждаются в реставрации, везде висят «живые» кирпичи. Впрочем, уместно ли слово «посчастливилось», если после этого осмотра им в буквальном смысле слова стало нехорошо? Храмовый интерьер оказался разбит на отсеки и камеры со следами тесно навешенных нар. Зловеще скрипели несмазанные двери с глазками и кормушками для еды. Стены были вкривь и вкось испещрены надписями: молитвы, просьбы, адреса. Находиться там неимоверно тяжело, дух мученичества тяжелыми испарениями стоит над землей, не выветривается: взывает, молит. Кого? И о чем?..
Гостьи обрели приют в охотничьей избушке, где по северной традиции обнаружили все необходимое для скромной трапезы, но заснуть так и не смогли, их до утра тревожил дух мертвых. Но самое удивительное: они заметили, что в ночи Голгофская церковь испускает свечение непонятной природы. Смутно белеющие на вершине горы руины являлись источником некоего света, из них исходили лучи, источались во все стороны темноты, обвевали купол и отсылали свет высоко в звездное небо…
III. ИХ ЖЕ ИМЕНА ТЫ, ГОСПОДИ, ВЕСИ
Осмотр Кремля начинаем с музейной экспозиции, которая сразу ошарашивает нас: под застекленными витринами лежат монашеские поми нальники, четки, даже мощевик. Это совсем не музейные экспонаты, разве можно на это «глазеть», не говоря о том, что святыни освящены? Когда‑то в Преображенском соборе хранилась 31 частица мощей святых. Каждый год в Великую Пятницу они были носимы на головах иеромонахов в Успенский собор, где после Царских Часов торжественно омывались. Может быть, этот мощевик тоже? Мы входим в музей с крестным знамением и по примеру отца Феофилакта ведем себя с освященными экспонатами, как это принято в церкви: положив по земному поклону, прикладываемся к мощам Угодников Божиих, вернее, к скрывающему их стеклу.
Соловецких икон в музее мало, большинство привезено из других областей русского Севера, хотя монастырские монахи были искусными иконописцами. Часть икон сгорела в пожаре 1923 г., оставшиеся перенесены в надвратную Благовещенскую церковь, где размещался музей Общества Краеведения. В 1939 г., когда Соловецкую тюрьму ликвидировали, вывезли и монастырскую живопись. В настоящее время соловецкое собрание разобщено, и никто толком не знает, где какие иконы находятся.
Над входом в последний зал висит большой матерчатый лозунг, где старой орфографией выведено: «Железной рукой загоним человечество к счастью». Здесь ни тени иронии, это один из действительных лозунгов СЛОНа. Два других — «Фронтов нет, а опасность есть», «Держи порох сухим» — были начертаны на знамени, полученном Соловецким особым полком войск ОГПУ от прокуратуры Верховного суда СССР. Зал посвящен Соловецкому концлагерю: времена изменились, теперь о замученных не только можно — рекомендуется говорить. Я внимательно рассматриваю фотографии, подписи, заношу в блокнот все имена, которые удается выудить из экспозиции: для панихиды, ради которой мы и прилетели на Соловки. Прошу всех, кому попадет в руки этот очерк, тоже помолиться за Новомучеников Соловецких: им нужны наши молитвы, но еще больше они нужны нам самим.
