Пётр Валуев - Черный бор: Повести, статьи
Варвара Матвеевна на несколько мгновений остановилась; потом, бросив косой взгляд на Веру, прибавила:
— И Борис Поликарпович будет хвалить твою работу.
Вера смотрела на ковер и как будто не слыхала последних слов тетки.
Варвара Матвеевна сердито взглянула на нее и сказав, что сама переговорит с обойщиком, вышла из комнаты.
Глубокий вздох вырвался из груди Веры. Она простояла с минуту в раздумье перед ковром, потом подошла к окну, придвинула стул, села и, облокотясь на подоконник, стала всматриваться в бежавшие по голубому небу весенние облака. Их белые кучки неслись одна за другою, окрыляемые южным ветром и беспрерывно изменяя очертания своих полупрозрачных окраин. Так наши мысли в минуты душевных волнений меняют свой облик, сменяются одна другой, но подчиняются одному, над ними господствующему и их направляющему чувству. «Быстро несутся они, — думалось Вере, — быстро дни уйдут за днями; все позеленеет, все расцветет; все будут радоваться весне; мне одной она не на радость…»
Вера не заметила, что в комнату вошел Алексей Петрович. Он остановился в трех шагах от дочери, заботливо наблюдая за ней и как будто опасаясь внезапно прервать ее раздумье. Наконец, он сделал еще шаг вперед. Вера вздрогнула, увидела его и встала.
— Извините, папа́, — сказала она, — вы вошли так тихо, что я этого не слыхала.
Снегин поцеловал дочь и, усадив ее на прежнее место, сам сел у окна против нее.
— Я заметил, что ты задумалась, — сказал Алексей Петрович, — и я сам над тобою призадумался. — Это не в первый раз, Вера. Скажи мне, что с тобою? Ты изменилась, стала грустна, молчалива. О чем грустишь ты? Или что так заботит тебя?
— Ничего, папа́, меня особенно не заботит. Вы знаете, что мне часто случается не казаться веселой.
— Знаю, но теперь чаще и постояннее вижу то, что прежде замечал по временам и ненадолго. Теперь не одна Варвара Матвеевна тебя печалит.
— Вспомните, папа́, что на меня весна и лето как-то особенно наводят грусть. В прошлом году было то же самое.
— Было, но не так, как теперь, Вера. Вера, ты знаешь, что ты у меня еще постояннее в мыслях и сердце, чем на глазах. Живу для тебя, живу тобой. Ты одна моя радость, мое утешение. Я человек не хитрый, простой; но кто любит, тот и без хитрости видит. Ты знаешь, я сам грущу часто, и есть о чем мне грустить; но свою грусть легко выносить при Божией помощи, а твою видеть так тяжело, что и молитва не помогает.
Вера взяла отца за руку и несколько раз поцеловала ее.
— Добрый, милый папа́, — сказала она, — простите, что я вас печалю; хотелось бы только радовать, но Бог силы не дает. Гляжу на вас и вижу, какую вы ради меня тяжелую жизнь выносите. Мне и теперь думалось, что настанет весна, что все ей будут радоваться, что и тепло, и солнце, и зелень как будто для всех праздник устроят. Для вас и для меня мало будет простора на празднике. Вы будете летним тружеником, как были зимним. Я буду летней затворницей. Тетушка будет летом тою же самою, как была в зиму.
— Ее сердцу не дано согреваться, — заметил с горькой улыбкой Алексей Петрович, — но к этому ты уже успела попривыкнуть.
— Привыкла, папа́; но что жестко и холодно, то все-таки кажется холодным и жестким. Прошу вас об одном: сохраните меня при себе. Защитите меня от старания прочить мне сподручных ей женихов.
— Каких женихов? Неужели она опять заговаривает о сыне своего приятеля-благочинного?
— Еще сегодня она упомянула о нем; но я показала вид, будто не слыхала или не поняла намека.
— На этот счет будь спокойна. Я этому нахальному полубаричу довольно ясно показываю, что он мне не любезен, и он почти перестал ходить к нам.
— Перестал ходить, но не перестал думать о том, о чем и прежде думал. Не я ему нужна, а нужны деньги тетки, которые будто мне должны достаться.
— Ее деньги! Из-за них мы уже немало вытерпели, но судьба так указала… Ты знаешь, почему я прежде из ее рук не мог вырваться; знаешь, почему не могу вырваться и теперь.
— Знаю, папа́; но при вас терпеть легко. Только не отпускайте от себя.
— Не приведи Бог к тому, чтобы я с тобой расстался! Разве ты по сердцу сама найдешь жениха. Но Вера, Вера, нет ли еще чего-нибудь у тебя на уме? Будь откровенна со мною. Ты знаешь, что мне можно доверять во всем и все доверять.
Вера опустила глаза и молчала.
— Прошу тебя, — продолжал Алексей Петрович, — ради тебя самой. Тебе легче станет, если ты выскажешься и со мною поделишься твоими мыслями. В них ничего худого быть не может.
— Поверьте, папа́, — сказала Вера, — ничего худого у меня нет на уме. Но будьте снисходительны к тоске, которая иногда мною овладевает. Если бы пришлось что-нибудь вам сказать о себе, я сказала бы. Если придется — скажу.
— Обещаешь сказать?
— Конечно, обещаю.
— Хорошо, Вера; я буду ждать. Напоминать не буду; но ты сама помни обещание.
Алексей Петрович встал. Вера обняла и поцеловала отца.
— Добрый папа́, — сказала она, — как мне не помнить? Кому, если не вам, говорить то, что у меня на душе?..
— Теперь прощай, Вера; мне пора на службу. Ты знаешь, что я и там о тебе думать не перестану.
— Знаю, папа́, — сказала Вера.
Между тем горничная доложила Варваре Матвеевне о том, что пришла Татьяна Максимовна Флорова.
— Проси, проси, очень рада, — сказала Варвара Матвеевна и пошла навстречу г-же Флоровой.
— Она ей всегда рада, — прошептала горничная, пропустив Татьяну Максимовну в дверь, но не затворив плотно двери и остановившись за ней. — Змея знает, что ей угорь сродни.
Никто не знал в точности, кто Татьяна Максимовна и откуда она. Она слыла вдовой и даже значилась вдовой какого-то интендантского чиновника в своем виде на жительство; но никто не помнил ее мужа, и приезжавшие в Москву другие интендантские чиновники не помнили, чтобы какой-нибудь Флоров был их сослуживцем. Какие средства к жизни имела Татьяна Максимовна — оставалось неизвестным; когда именно и по какому случаю она появилась в Москве, было также неразрешенным вопросом. Ее первые знакомые, вероятно, были преклонных лет или не пользовались обычной долговечностью, потому что из них никого в живых не осталось. При наведении справок всегда оказывалось, что какие-нибудь покойный «он» или покойная «она» знали Татьяну Максимовну прежде всех, кто ее знал теперь, и им завещали выгоды этого знакомства. Таких выгод было немало, и у Татьяны Максимовны не было знакомых, кроме тех, которые ценили эти выгоды. Татьяна Максимовна была на все пригодна: для собирания и разноса вестей, для всяких осведомлений, поручений и посылок, для того, что просто называется компанией, и для живейшего участия во всех видах семейных радостей и печалей. Никто не бывал так часто на свадьбах, крестинах, панихидах и похоронах. Никто не плакал так легко и так охотно не радовался. Никто не вел такую подвижную, дружелюбно-рассыпчатую жизнь. Татьяну Максимовну трудно было застать дома. Она выходила с утра и возвращалась для ночлега. У нее были знакомые для всех часов дня, во всех частях города и почти во всех классах жителей, особенно среди приходского духовенства, чиновников, а также среднего и низшего купечества. В этих кругах Татьяна Максимовна даже усвоила себе особые, по ее суждению, для них пригодные оттенки речи и говорила полуцерковным языком у благочинного Фимиамова, полупромышленным у хлебного торговца Мешкова и полуканцелярским у столоначальника Газетникова.
— Ну что, милая Татьяна Максимовна, что узнали вы? — спросила Варвара Матвеевна, облобызавши свою гостью. — Пора было вам прийти с ответом. Вы с третьего дня праздника словно в воду канули.
— Нельзя было, матушка Варвара Матвеевна, вас навестить ранее. У меня на праздниках не вы одни на помине. Нужно было и там и сям побывать. Меня — сама не знаю за что, — а многие голубят. Вчера целый день на том краю была, на Разгуляе и в Басманных; третьего дня Замоскворечье объездила. Концы-то все какие! А вашего поручения все-таки не забыла. Еще сегодня наводила справки по соседству — да и явилась.
— Ну садитесь же, говорите — есть там под спудом что-нибудь или нет?
— Кажется, нет, Варвара Матвеевна. На первый взгляд и могло показаться — а как ближе всмотреться, так и выходит, что ничего, — разве мысли какие, но за мыслями не угоняешься.
— Да порядком ли вы справились? Мне, напротив, думается, что тут непременно что-нибудь творится и кроется.
— Крыться-то нечему, матушка. Я у людей узнавала, виду не показывая, что хочу узнать, и Клотильду Петровну как будто случайно спрашивала, и у старика Леонина в доме была. Там жена повара мне кума, Все ничего путного не выходило. Да, бывают, встречаются — но редко, и ни он ею, ни она им не занимаются.
— Да полно, так ли? Если встречаются, то почему же знают так досконально, занимаются ли они друг другом или не занимаются?
