Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)
Свою личную боль и печаль Серапион не скрывает от слушающих его, но дело не в своей боли, а в болезнях своих других и в отчаянье, которое охватывает его, когда ему кажется (более того, когда он видит — вижю), что ничего и не изменится, сколько ни говори, в сознании безнадежности всей этой ситуации дурного повторения дурного. И все–таки Серапион не может отказаться от забот о погибающих людях и от надежды, что Бог не попустит торжествовать злу и гибели.
Многу печаль в сердци своемъ вижю вас ради, чада, понеже никако же вижю вы пременишася от делъ неподобныхъ. Не тако скорбить мати, видящи чада своя боляща, яко же аз, грешный отець вашъ, видя вы боляща безаконными делы. Многажды глаголахъ вы, хотя отставити от васъ злыи обычаи — никако же пременившася вижю вы. Аще кто васъ разбоиникъ, разбоя не отстанеть, аще кто крадеть — татбы не лишиться, аще кто ненависть на друга имать, — враждуя не почиваеть, аще кто обидить и въсхватаеть грабя — не насытиться, аще кто резоимець — резъ емля не престанеть, обаче по пророку: «Всуе мятется: збираеть, не весть кому збираеть». […] аще ли кто любодей — любодейства не отлучиться, сквернословець и пьяница своего обычая не останеться.
Это о них, грешных. Но тут же и о себе, грешном и угнетенном грехами людей, которые срослись уже со своими грехами:
Како оутешюся, видя вы от Бога отлучишася? Како ли обрадуюсь? Всегда сею в ниву сердець ваших семя божественое, николи же вижю прозябша и плод породившей [212]. Молю вы, братье и сынове, пременитесъ на лучьшее, обновитесь добрым обновлениемь, престаните злая творяще, оубойтесь створшаго ны Бога, вострепещете суда его страшнаго! Кому грядем, кому приближаемся, отходяще света сего? Что речемъ, что отвещаемъ? Страшно есть, чада, впасть въ гневъ Божии. Чему не видемъ, что приди на ны, в семъ житии еще сущимъ? Чего не приведохомъ на ся? Какия казни от Бога не въсприяхомъ?
Вопросы следуют и далее. Они не требуют уже ответа, так и те, к кому они обращены, слишком хорошо знают то же, что знает и о чем спрашивает Серапион. Именно тут–то никаких разногласий нет: разница позиций — в практических выводах из этого общего. И все–таки эти вопросы — не дань риторике, но то напоминание, которое, будучи воспринято и пережито, должно пробудить совесть, увидеть себя и свое положение и подвинуть к покаянию и очищению. Читатель же по этим вопросам легко восстановит всю тяжесть сложившейся ситуации и с позиций иного времени осмыслит возможный выход из нее.
Не пленена ли быть земля наша? — спрашивает Серапион. — Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братья наша трупиемь на земли? Не ведены ли быша жены и чада наша въ пленъ? Не порабощени быхомъ оставшеи горкою си работою от иноплеменник?
И дальше — от высокой риторики вопрошания к свидетельству о горе сего дня, о котором нельзя говорить иначе, нежели со скорбной простотой:
Се уже к 40 лет [213] приближаеть томление и мука, и дане тяжькыя на ны не престануть, глади, морове животъ нашихъ, и в сласть хлеба своего изъести не можемъ, и въздыхание наше и печаль сушить кости наша.
И тут не может не возникнуть вопрос — за что? кто виноват в этой беде? — Кто же ны сего доведе? Ожидалось бы, естественно, — враги, «безбожные» татары. Но Серапион смотрит глубже и занимает совсем иную, в высокой степени нравственную, подлинно христианскую позицию, которая, как потом окажется, является и практически наиболее разумной и правильной. И вот ответ на вопрос о том, что довело нас до того, что есть сегодня и чему пока конца не видно, но другой конец — гибельный — виден ясно, и именно эта высокая вероятность гибели зовет к неотложным мерам:
Наше безаконье и наши греси, наше неслушанье, наше непокаянье, — отвечает Серапион и просит, обращаясь не просто ко всем, но к каждому:
Молю вы, братье, кождо васъ: внидите в помыслы ваша, оузрите сердечныма очима дела наша, — възненавидете их и отверзете я, к покаянью притецете. Гневъ Божии престанеть и милость Господня излеется на ны, мы же в радости поживемь в земли нашей, по ошествии же света сего придем радующеся, акы чада къ отцю, къ Богу своему и наследим царство небесное, его же ради от Господа создани быхом. Великии бо ны Господь створи, мы же ослушаниемь малы створихомся. Не погубимъ, братье, величая нашего,
ибо «не слышавшие праведны пред Богом, но — исполнившие его». Да, никто не застрахован от ошибок и грехов, еще не раз, может быть, придется совратиться с пути праведного. Но Бог милостив, если мы подлинно любим его и покаемся в нашей неправоте и заблуждениях:
Аще ли чимь пополземься, пакы к покаянью npuтецемь, любовь къ Богу принесемь, прослезимся, милостыню к нищимъ по силе створим, беднымъ помощи могуще, от бедъ избавляйте. Аще не будем таци — гневъ Божий будетъ на нас; всегда в любви пребывающи, мирно поживемъ.
И что это не пустые обещания, не «мечтания», что всё еще возможно спасение, Серапион приводит пример благополучного исхода для других (не нас русских) грешников. Велика была обилием жителей Ниневия, но и полна беззакония. Пожелав истребить нечестивый град, как некогда Содом и Гоморру, Господь послал пророка Иону в Ниневию, чтобы он предрек жителям гибель града. Они же [в отличие от русских людей, пока этого не сделавших. — В. Т.], слышавше, не пождаша, но скоро пременишася от грехъ своихъ, и кождо от пути своего злаго, и потребиша безаконья своя покаянием, постом, молитвою и плачем, от старець и до унотъ, и до сущихъ младенець, и техъ бо млека отлучиша на 3 дни, но и до скота: и конемъ, и всей животине постъ створиша. И умолиша Господа, и томленье от него свободишася, ярость Божию премениша на милосердье и погибель избыша […] и градъ […] не погибе! Бог, увидев в сердцах людей истинное покаяние, увидев, что они обратишася кождо от своего зла деломъ и мыслью, — милость к нищимъ пусти.
И разве эта ниневийская история чудесного спасения вопреки первоначальному замышлению Господа не лучший пример и для русских людей в 70–х годах XIII века? Чего еще недоставало им, чтобы последовать примеру ниневитян? Мы же что о сихъ речемъ? — спрашивает Серапион у своей паствы. — Чего не видехомъ? Чего ли ся над нами не створи? Чим же ли не кажеть нас Господь Богъ нашь, хотя ны пременити от безаконии нашихъ?
И почти в отчаянии, по меньшей мере с глубокой угнетенностью, видя невосприимчивость к добрым примерам и, напротив, привязанность к греху, Серапион в последний раз описывает положение, и его голос, до сих пор мягкий и спокойный, обретает решительность, хотя и взволнованность не покидает его:
Ни единого лета или зимы прииде, коли быхомъ не казними от Бога — и никако лишимся злаго нашего обычая: но в нем же кто гресе вязить — в том пребываеть, на покаяние никто не подвигнеться, никто обещаеться къ Богу истиною зла не створити. Какыя казни не подыимемъ в сии векъ и в будущии огнь неугасимый? Отсель престаните Бога прогневающе, молю вы! Мнози бо межи вами Богу истиньно работають, но на сем свете равно со грешьникь от Бога казними суть, да светлейших от Господа венець сподобяться, грешником же болшее мучение, яко праведници казними быша за их безаконье.
И уже не столько моля, сколько повелевая, как если бы это был час последней возможности:
Се слышаще, оубойтеся, въстрепещите, престаните от зла, творите добро. Сам бо Господь рече: «Обратитесь ко мне, аз обращаюся к вамъ». Ждеть нашего покаянья, миловати ны хощеть, беды избавити хощеть, зла хощеть спасти!
И единственный выход к спасенью — мольба–просьба, обращенная к Господу, как это сделал некогда Давид:
«Господи, вижь смерение наше, отпусти вся грехы наша, обрати ны, Боже, Спасителю нашъ, възврати ярость свою от насъ, да не векъ прогневаешися на ны, ни да простреши гневъ свои от рода в род!» [214].
Вершина ораторско–проповеднических способностей Серапиона, силы его слова — третье «слово», подхватывающее с самого начала тему человеколюбия Господа и продолжающее призыв к покаянию на фоне наиболее полно развернутой картины разорения Русской земли. Действительно, это наиболее красноречивое «слово» среди всех других у Серапиона варьирует содержание и приемы второго и отчасти первого «слов». С удивительным терпением, но и с настойчивостью, которая такова, что не предполагает со стороны уговариваемых реакции сопротивления, противостояния или отторжения, Серапион ищет тот ключ, который может открыть столь неподатливые к разумным увещеваниям сердца его духовных детей. Но, вероятно, к сердцам многих он находил такой ключ (Мнози бо межи вами Богу истиньно работають…), и те следовали его призыву премениться. Но ведь проповедь была обращена не столько к этим «мнозим», которых, кажется, все–таки было меньше, чем иных, а к этим иным. И пока последняя овца духовного стада не покаялась и не очистилась, Серапион продолжает искать этот спасительный ключ.
