Игумен Митрофан (Гудков) - Помоги, Господи, не унывать
Таким образом, причины, производящие страсть уныния, заключаются в нас самих – это леность, праздность вообще, беспечность и отсутствие в нас сердечного делания. Наша слабость душевная служит только почвой для сеяния врага, а самое расслабление есть отражение состояния нашей воли.
Страсть уныния прежде всего характеризуется как болезненное состояние нашей расслабленной воли, почему все отцы-аскеты для укрепления последней настойчиво советуют труд, рукоделие и подобного рода занятия.
Страсть уныния, как и сродная с нею печаль, составляя «болезнь души», сами являются, несомненно, состояниями слабой и болезненной воли. Отсюда понятны те основания, по которым отцы-аскеты, оценивая значение уныния в духовной жизни, считают эту страсть в высшей степени опасным, злым и тяжким врагом для подвигов спасения. Уныние, ослепляя ум человеческий, делает его неспособным к созерцанию истины добродетелей; уничтожает самые добродетели терпения, смирения и любви, на которых утверждается наше спасение; и, ослабляя нашу душу и волю (и без того слабую), является, по выражению отцов-аскетов, «всепожирающею смертию» для человека-христианина.
Итак, уныние и печаль, а равно сребролюбие и гнев, по учению отцов, суть расположения нашей греховной души, внутренние психофизические явления, наиболее отчетливо собою выражающие состояние нашей болезненной воли.
Из рассмотрения гибельности двух страстей – печали и уныния – мы убеждаемся, что обе они выражаются одинаковым образом в духовном расслаблении, в отвращении от духовного созерцания и молитвы. И в то же время, как в страсти гнева, нарушается принцип любви (почему и расстраиваются у человека добрые братские отношения), в страсти печали и уныния этот принцип глубже нарушается, и человек расстраивает свои отношения с Богом.
Печаль и уныние, расслабляя душу, угнетают ее, не позволяют совершать молитв с обычной ревностью и заниматься с пользою чтением Святого Писания; они делают человека нетерпеливым ко всем обязанностям трудов и богослужения. Здесь душа утрачивает свое духовно бодрое настроение, делается вялой и как бы дремлющей. Вот поэтому и нужно обратить все внимание борющегося с этими страстями на отрешение от этого состояния своей «дремлющей» души.
Для этого, по мнению святых отцов, необходимо: избегать безделья и праздности, которые, усиливая только духовную дремоту, поддерживают эту болезнь, и, избравши какое-нибудь определенное занятие и работу, трудиться. Определенная физическая работа, труд способствуют самособранности в мыслях: «тот, кто занят работою, не скоро допустит что-либо излишнее и в делах, и в словах, и в мыслях, так как вся душа его совершенно предана трудолюбивой жизни».
По словам Нила Синайского, и человек, занятый делом, удерживает при себе мысль, которая не менее чем глаза должна наблюдать за тем, что делается для достижения безошибочности в действии. По учению прп. Иоанна Кассиана, страстным движениям сердца и непостоянному волнению помыслов противопоставляется тяжесть трудов, как какой-нибудь твердый непоколебимый якорь, которым рассеянность и блуждание сердца удерживаются, как в безопасной пристани. Упражняя как телесные, так и душевные силы, труд уравнивает выгоды внешнего человека с пользою внутреннего.
Таким именно путем «телесный труд», по учению отцов-аскетов, охраняет чистоту, «приводит к смирению» и вообще является лучшим помощником добродетели.
Отсюда понятно, почему наиболее видные представители подвижничества и сами усердно занимались «рукоделием», каким-нибудь трудом, и другим настойчиво рекомендовали это занятие как безусловно важное и существенно необходимое условие в борьбе со страстию уныния и печали.
У прп. Иоанна Кассиана содержится характерный рассказ об авве Павле, который хотя и совершенно не был заинтересован материально в продаже своих изделий, и потому сплетенные корзины по прошествии года сожигал, однако занимался ежедневно рукоделием для одного очищения сердца и собранности помыслов.
Итак, надо и душу, и тело держать в напряжении и всегда чем-нибудь заниматься, чтобы не допустить к себе праздности с ее близкими спутниками – унынием и печалию.
Чрез внимательность ума мы достигнем собранности помыслов; по словам Иоанна Кассиана, этим способом мы можем победить все роды печали, от каких бы причин ни происходила она. Такую «внимательность ума» подвижник может приобрести, если будет предаваться молитве, поучению в слове Божием, размышлению о духовных и небесных благах. Особенно же нужно стяжать терпение, недостаток которого так сильно ощущается в названных страстях. Терпеливое перенесение обид и злословий, как льва, заключает в зверинце страсть уныния и печали.
При помощи терпения надо создать такое христианское настроение («бесстрастие»), чтобы можно было в причинении нам обид, бесчестия и разных неприятных уязвлений – радоваться; и тогда эта радость мира будет печаль прогонять, гнев угашать, ненависть отражать, мстительность уничтожать, уныние рассеивать и скорбь в радость претворять.
Поэтому не надо стремиться избегать скорбен как причины печали, а скорее – надо научиться переносить их мужественно, чтобы чрез это приучить волю и свои желания подчинять воле Божией и домостроительству. Надо помнить и то, что всякие скорби посылаются или попускаются нам от Бога к нашей душевной пользе.
Только этим, а не иным путем шествуя, от скорби мира сего мы можем прийти к радости духа в сей скорби плоти.
Архимандрит Софроний. «Держи ум твой во Аде и не отчаивайся»[4]
(Блаженной памяти Силуана Афонского)
В духовном созерцании подвижник становится зрителем вещей, которые для подавляющего большинства людей являются тайною, но он стоит пред невозможностью поведать об этой тайне, потому что, переводимая на человеческий язык, она предстает слышащему о ней совсем иною.
Язык человеческих слов и понятий дает очень ограниченную возможность передавать внутреннее состояние одного другому. Непременное условие взаимного понимания – общность, или тождество, опыта. Нет этой общности – не будет достигнуто и понимание, потому что за каждым нашим словом сокрыта вся наша жизнь; во всякое понятие каждый из нас влагает объем своего опыта, почему все мы неизбежно говорим на разных языках. Но в силу единосущия рода человеческого возможно и чрез слово вызывать новый опыт в душе слышащего, и тем как бы порождать в нем новую жизнь. И если это так при нашем человеческом взаимообщении, то тем более это происходит при Божественном действии.
Слово Божие, при известном внутреннем расположении души, восприемлющей его, своим явлением действительно приносит новую жизнь и ту Жизнь, которая заключена в нем, то есть Вечную.
Имея в виду не только несовершенство нашего средства – языка, но и свое невежество и неспособность, все же позволим себе возвратиться к той странной по форме беседе-молитве, а именно к словам: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся».
Кто читал Евангелие, не мог не обратить внимания на своеобразие бесед Христа. Внешне, формально, в них нет, кажется, никакой последовательности. Возьмите, например, беседы с Никодимом, с Самарянкой, с учениками на Тайной Вечере. Внимание Христа обращено не столько на то, что говорит человек, сколько на то, что есть в глубине его и что способен он воспринять от Бога.
Так и в этой молитве-беседе старца Силуана внешне как будто немного смысла. Но если бы нам открылось ее действительное содержание и сила данного в ней Силуану откровения, то с уверенностью можно сказать – все наше существо было бы потрясено до последней глубины.
Старец Силуан десятилетиями рыдал «до великих слез» о том, чтобы мир познал Бога. Он сознавал, что если бы народы – он мыслил о народах, нося их в молитвенной любви сердца своего, – познали любовь и смирение Божие, то оставили бы они, подобно апостолу Павлу, как сор (Флп. 3, 7–8), как детские игрушки, свои увлечения, все то, чем поглощено их существо, и стали бы гнаться за этим смирением и этой любовью день и ночь всеми силами своей души. И если бы это совершилось, то изменилось бы лицо земли и судьбы всех людей и весь мир преобразился бы, как говорил старец, «в один час». Так велика эта сила.
Вам, быть может, странно услышать, что Силуану открылись тогда тайна падения и искупления и все духовные пути человека? Божественному Петру на Фаворе и в день сошествия Святого Духа открылось с последней очевидностью, что нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись (Деян. 4, 12). И не только еврейские старейшины и книжники удивлялись категорическому заявлению Петра и Иоанна, людей простых и некнижных, как повествует Писание (Деян. 4, 12–13), но и доныне удивляемся все мы. Невольно возникает вопрос: «О Петре! откуда ты, простой и некнижный, знаешь, какие имена даны под небом? Разве тебе была известна история культур и религий Китая, Индии, Вавилона, Египта и прочее?»
