Олеся Николаева - Православие и свобода
Евангелие свидетельствует, что Христос никогда и не давал никакого повода приписывать Ему те социально-политические функции, которые в угоду своим интересам пытаются Ему навязать публицисты и идеологи самых разных толков. Он никогда не призывает «на борьбу», никого не поднимает «на протест». И даже когда Ирод казнил святого пророка Иоанна, этого из рождённых жёнами наибольшего (Мф. 11, 11), который приходился к тому же родственником Христу, Господь не созывает собраний и не устраивает манифестаций, как это приличествовало бы правозащитнику и диссиденту, − Он удаляется оттуда на лодке в пустынное место один (Мф. 14, 13). То же Он советует сделать и ученикам Своим: пойдите вы одни в пустынное место (Мк. 6, 31). И даже когда народ, узнав, пошёл за Ним; Он, приняв их, беседовал с ними о Царствии Божием и требовавших исцеления исцелял (ср.: Лк. 9, 11). Таким образом, ответом на смерть Иоанна Крестителя становится Христова проповедь Царства не от мира сего и чудесные исцеления. От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его, ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна (Мф. 11, 12–13), − говорит Господь, уводя Своих последователей из мира земных страстей.
Подобного рода аберрация происходит и в книге игумена Вениамина (Новика) «Православие. Христианство. Демократия», автор которой также пытается обосновать авторитетом Христа свои ультралиберальные установки и проиллюстрировать Писанием и Преданием «правозащитную» закваску христианства. Вопрос поставлен именно так: способствует ли дух Евангелия «правозащитной деятельности»[271].
Так, в частности, он пишет: «Иисус Христос проявил большую терпимость, запретив устраивать какие-либо “чистки”»[272]. Под «чистками», по всей видимости, он подразумевает нечто вроде карательных акций. При этом он ссылается на притчу о пшенице и плевелах (см.: Мф. 13, 24–30). Он словно не замечает, что речь в этой притче идёт вовсе не о «терпимости» к плевелам (плевелы, в конце концов, после жатвы будут собраны и связаны в снопы, чтобы сжечь их (Мф. 13, 30), а о заботе о пшенице (чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы [Мф. 13, 29]), которая опять же после жатвы будет убрана «в житницу».
К правозащитникам, сторонникам свободы совести и приверженцам «общечеловеческих ценностей» игумен Вениамин причисляет ветхозаветных пророков, Самого Господа, а также христианских апологетов: «Известно, что христианские апологеты в основном были сторонниками свободы совести»[273].
Заостряя своё внимание исключительно на этом аспекте Писания и Предания, игумен Вениамин незаметно совершает подмену: средство объявляется у него целью. Цитируя христианских мучеников и апологетов, он акцентирует внимание единственно на том, каким образом они обличают своих гонителей и укоряют тех в актах религиозного насилия, и упускает из виду собственно исповеднический характер этих обличений. В конце концов, христианские мученики страдали и умирали за веру Христову, а не за свободу вероисповедания! Однако именно к такому выводу и пытается привести читателя игумен Вениамин, лишая изречения первохристианских апологетов их исторического контекста.
Меж тем красноречивые высказывания цитируемых авторов (мученик Иустин Философ, святитель Афанасий Великий, Тертуллиан, Лактанций), свидетельствующие о недопустимости принудительного характера религиозного поклонения, принадлежат эпохе гонений на христиан и обусловливаются прежде всего карательной политикой языческого государства или, как в случае со святителем Афанасием, пришедшей к власти еретической арианской партии.
«Нерелигиозно принуждать кого-либо к религиозному почтению, − пишет Тертуллиан. − Его должно воздавать добровольно, не вследствие насилия, потому что и жертв требуют от свободного расположения духа. Следовательно, если вы и принудите нас принести жертву, вы не сделаете этим ничего угодного богам вашим»[274].
Ему вторит Лактанций: «Нет нужды прибегать к насилию, потому что нельзя вынудить религии, чтобы возбудить её добровольно, нужно действовать словами, а не ударами. Нужно защищать религию не убивая, но умирая, не жестокостью, а терпением, не злодеянием, а честностью. А если ты вздумаешь защищать религию кровопролитием, истязаниями, злодействами − ты не защитишь, а опозоришь и оскорбишь её. Ибо нет ничего в такой мере свободного (добровольного), как религия, и если в приносящем жертву нет сердечного расположения, то религия уже подорвана, её вовсе нет»[275].
Всё это было произнесено, когда языческое государство насильственно − вплоть до мучений и смерти − заставляло христиан поклоняться своим богам. Христиане отвечали на это исповеданием Единого Царя и Бога и провозглашали свою религиозную свободу, которая, однако, вовсе не означала религиозного индифферентизма.
Истина их оставалась не какой-то «вообще» общечеловеческой истиной, но Истиной Христовой. И когда мученик Иустин Философ писал: «Люди истинно благочестивые… должны уважать и любить только истину»[276], он имел в виду не некое абстрактное понятие истины, не «стоическое» её понимание, как пытается представить нам в своей книге игумен Вениамин, а именно ту самую Истину, апологетом которой он являлся и ради которой он принял мученическую кончину.
Соборное осуждение еретиков, ставшее нормой церковной практики, делает построения игумена Вениамина, взявшего на себя нелёгкую задачу представить христианских учителей и отцов Церкви исключительно как правозащитников и борцов за свободу совести, более чем шаткими. При этом, как утверждает В. В. Болотов, гонители христиан предавались осуждению не только за то, что они действовали принуждением, но за то, что «их действия были направлены к подавлению истинной веры»[277].
Эти же мотивы слышатся и в писаниях святителя Афанасия: «Гнусная арианская ересь пытается насилием, побоями и заключением в темницы привлечь к себе тех, кого не в состоянии убедить разумными доводами, показывая и этим, что она − всё что угодно, только не богочестие»[278].
В правозащитники записывается игуменом Вениамином (Новиком) и святитель Николай за то, что он печаловался перед властями за трёх неправедно осуждённых мужей[279]. Правомочно ли, однако, приписывать любой факт милосердия к ближнему и заступничества за него перед властями правозащитной деятельности? И как с такой деятельностью может примириться пощёчина, которой святитель Николай, по преданию, наградил Ария − еретика и соблазнителя − на I Вселенском соборе?[280] И насколько могут сочетаться с религиозным плюрализмом предостерегающие слова Христа: кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубине морской (Мф. 18, 6)?
Да и вообще какая нужда в том, чтобы оперировать применительно к Спасителю мира политическими понятиями и терминами, рождёнными в вихрях Реформации с её пафосом индивидуалистических разделений и самоутверждений? За этим угадывается всё то же революционное стремление взять Христа и объявить царём (ср.: Ин. 6, 15). В данном случае − присвоить Его, переложив на свой язык, приватизировать и действовать уже как бы от Его имени… Но разве не то же самое сделал с Христом и Его Благой Вестью великий инквизитор? Вспомним роковые слова, сказанные им Господу: «Я не люблю Тебя!».
Вот и церковная история свидетельствует, что религиозный плюрализм питается на самом деле вовсе не от корней свободы, как его хотели бы нам представить, − нет, основание, на котором он утверждает себя, суть религиозное равнодушие, маловерие, неверие…
В. В. Болотов приводит весьма красноречивую историю из времён императора Юлиана Отступника. Объезжая свои владения, он встретился с неким христианским епископом Пигасием, который поразил его широтой своих религиозных взглядов. Пигасий, вопреки императорским законам, позволял язычникам совершать жертвоприношения, объясняя это таким образом: «Почему же язычникам не приносить жертв, ведь и мы чтим мучеников, как и они − героев». Дело кончилось тем, что по своём вступлении на престол Юлиан сделал его жрецом. Так «плюралистичный» христианский епископ Пигасий стал идолопоклонником при вполне «веротерпимом» императоре Юлиане, тем не менее начавшим волну новых гонений на христиан[281].
Примерно тем же окончилось и «религиозное диссидентство» Зои Крахмальниковой. В одной из последних статей «Красота Креста»[282] она оповещает читателя о своём переходе в лоно «Богородичного Центра» − одной из тоталитарных сект отечественного производства − и с новым пылом клеймит Православную Церковь. К сожалению, в свете церковной истории это вполне логично: достаточно вспомнить диссидентствующего епископа, который ушёл в жрецы…
