Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)
Видно, немало было в то время санолюбцев, которые наскакивали на се, мздоимцев, людей, не разумеющих Писания, среди священства, если Епифанию так нужно было подчеркнуть, что он не о себе игуменьство взя, но от Бога поручено бысть ему начальство.
Дня Сергия начался новый этап его жизни, где его ждали новые подвиги подвижничества. Ответственность за монастырь и братию, число которой вскоре стало быстро возрастать, стала существенно большей; появились и новые обязанности; со временем росли и внемонастырские связи. Вскоре Троице–Сергиев монастырь стал превращаться в центр духовной жизни Руси, в Сергии нуждались многие, и многим он помогал словом, советом, делом. Попал Сергий и в сферу внимания светской власти. Узнали о Сергии и в других землях. Его духовное влияние росло как на дрожжах.
6. НАЧАЛО ИГУМЕНСТВА
Сергий вернулся в монастырь уже игуменом. Встреча с братией была отмеченной. Братия, усретше его и поклоньшася ему до земля пред нимъ, радостию исплънишася. Сергий, войдя в церковь, пав на землю, молился невидимому Царю, взирая на икону Святой Троицы и призывая Святую Богородицу, Иоанна Предтечу, апостолов и первых святителей — Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, а также всех святых. Сейчас ему нужна была их помощь в особенности, святая ограда и защита. Братию он просил молиться, чтобы Вседержитель укрепил его в твердой решимости встать у престола славы живоначальной Троицы и коснуться руками агнца Божьего, за мир закланного Христа. Все ли было ясно Сергию в том, что его ожидало, и был ли он вполне уверен в своем достоинстве исполнить волю Божью, совпавшую с волей братии? Едва ли. Полагаться вполне он мог пока только на волю Божью, принятую им.
И первые слова, обращенные к братии по возвращении, были словами поучения к братии — и не своими словами, а Господемь реченаа. Сейчас он еще не чувствует себя достойным говорить от своего имени. И почему он так спешит передать эти поучения, объясняет чуть позже он сам.
«Подвизайтися, братиа, внити узкыми враты; нужно бо есть Царство Небесное, и нужници въсхыщают е». Павелъ же к галатом глаголет: «Плод духовный есть любы, радость, миръ, тръпение, благоверие, кротость, въздержание». Давид рече; «Приидете, чада, послушайте мене: страху Господню научю вы».
И благослови братию, рекь к нимъ: «Молите, братие, о мне: грубости бо и неразумиа исполненъ есмь. Талантъ приахъ вышняго Царя, о нем же и слово отдати ми есть о пастве пещися словесных овець. Боязни страшают мя, слово, Господемъ реченое: “Иже аще съблазнить единого от малых сихъ, полезно быти ему дабы жрънов ослии обязанъ о выи его и вврьженъ в море”. Колми паче иже многы душа погрузит въ своем неразумии! Или възмогу дръзновенно глаголати: се азъ и дети, яже ми далъ еси, Господи! И услышу ли сий божественый глас гръним и нижним пастыря, великого Господа, благосръдне вещающа: “Благий рабе, верне! Въниди въ радость Господа своего”?»
Поучая братию, Сергий учился и сам, ища примеры из истории христианской святости, в частности, византийских подвижников и духовних учителей. Одним из источников, к которым сейчас Сергий обращался, видимо, особенно часто, были жития святых. Обращаясь к ним, он воскрешал в уме их жизни, как бы переживая их сам. Многое удивляло его в них, и он пытался им следовать, используя и их опыт.
[…] помышляше въ уме житиа великых светилъ, иже въ плоти живущей на земли аггельскы пожиша […] Антониа Великого, и Великого Евфимий, Саву Освященного, Пахомия аггеловиднаго, Феодосий общежителя и прочих Сих житию и нравом удивлялся блаженный, како, плотя ни суще, беспл отныя врагы победигия, аггелом сьжители быша, диаволу страшнии. Им же цари и чеяовеци удивльшеся к ним приристаху, болящей различными недугы исцелеваху, и въ бедах теплии избавители, и от смерти скории заступници, на путех и на мори нетруднии шественици, недостатствующим обилнии предстатели, нищим кръмители, въдовам и сиротам неистощаемое съкровище, по божественому апостолу: «Акы ничто же имуще, все съдръжаше».
Все эти святые, особенно устроители монашеской жизни, и их подвижничество, вкратце обозначенное Епифанием, были для Сергия примером, которому он следовал. Его внимание и к общему смыслу житийной литературы, и к ее деталям обострялось. Интерес к житиям сейчас имел практический оттенок — и не только для себя, но и для братии. И рефлексия, и внутреннее переживание, и извлекание из житий полезного опыта, и установка на следование по этому пути соединялись теперь воедино. Сих житиа на сердци имеа, блаженный моляшеся къ Святей Троици, дабы невъзвратно шествовати по стопам сихъ преподобных отець, — заключает этот фрагмент Епифаний. Нуждаясь в высоких примерах, Сергий и сам подавал братии личный пример, и такой тип учительства он предпочитал длинным устным наставлениям {Мала же некаа словесы глаголаше…). Но божественную литургию служил Сергий ежедневно и так же ежедневно возносил к Богу утренние и вечерние молитвы — и за смирение всего мира, и за долговечность святых церквей, и за православных царей и князей, и за всех православных христиан. И предостерегал братию от происков «невидимого врага», зная по собственному опыту его опасность и призывая к «подвигу немалу» в борьбе с этим врагом.
«Невидимый враг» не был понятием абстрактным: он был психологической реальностью, многообразно воплощающейся — сей бо акы левъ рыкаа ходить, ища когождо хотя поглотити, как говорил Сергий. Эта реальность становилась особенно агрессивной, неотвязной и опасной для самого Сергия именно сейчас, вскоре после поставления его в игумены. Так оно было и раньше, когда Сергий в своем пути к Богу выходил на новые духовные рубежи. И сейчас это была и проблема Сергия, и он, заботясь о братии, хотел избавить их от соблазнов злой силы и связанных с ними мучений и опасностей. Неслучайно, видимо, тема «врага» включена в то место «Жития», которое находится между описанием того, чему наставлял братию Сергий и у кого он учился сам, с одной стороны, и описанием монастырских будней и монашеских трудов, с другой.
Кто достигнет поистине исповедати добродетелнаго житиа его, благодати цветущи въ души его? Болми въоружашеся на съпротивныя силы, силою вымогаем Святыя Троица. Многажды же диаволъ хотя устрашити его, овогда же зверми, овогда же змиями претваряшеся. И очивесть или в келии, или егда в лесе блаженный дровца збираше на потребу манастырьскую вънезаапу врагъ многообразною злою покушашеся поне мысль ему съвратити от молитвы и от добродетелных трудов его. Богоносный же отець нашъ Сергий вся неприязненая его мечтаниа и козни акы дым разгоняя и акы паучину претръзаше, силою крестною въоружаем, евангельское слово на сердци полагая, Господемь реченная: «Съ дахъ вам власть наступати на змиа и на скорпиа и на всю силу вражию».
Круг игуменских обязанностей обширен, и нередко монастырский тын не оказывается помехой для общения с теми, кто находится по ту сторону тына. Изменение ситуации и распространяющаяся молва о Сергиевой «апостольской» (12 келий) малой общине давали основание думать, что община будет неминуемо расширяться и вместе с этим изменяться. Об этом догадывался Сергий, и нетрудно представить себе, что он не преуменьшал опасностей, которые могут выпасть на его общину, «апостольскую по духу первохристианской простоты и бедности и по роли, исторической, какую надлежало ей сыграть в распространении монашества» (Зайцев 1991, 85). Не хотел Сергий менять и свою собственную жизнь, не хотел отказываться от своих повседневных забот и хозяйственных дел, от привычного порядка дня. Сначала он пытался сохранить (став уже игуменом) число братии, насчитывавшей двенадцать человек (сам он был тринадцатым [309]). Но обстоятельства оказались сильнее желания Сергия. Число двенадцать первым нарушил архимандрит смоленский Симон, уже упоминавшийся ранее. И оттоле, — говорит «Житие», — братиа множахуся от того дни боле, и уже числяхуся множайшим числом паче, нежели двое на десятным.
Появление Симона на Маковце было событием. Он был «дивный мужъ», «архимандрит старейший, славный, нарочитый, паче же рещи добродетелный». Его же память не утаися, — замечает Епифаний, считавший своим долгом рассказать о Симоне и сделать этого человека известным. Симон жил в Смоленске. Там он услышал о Сергии и его жизни и ражжегся душею и сердцемь. Он оставляет архимандритию, оставляеть честь и славу, оставляет славъный град Смоленскь, вкупе же с ним оставляет отечьство и другы, ужикы, ближникы, и вся знаемыя и сръдоболя; и въсприемлет смирениа образ, и произволяет странничьствовати. Оттуда двинулся он, от таковыя далняа страны земля, в Московские пределы, в Радонеж. Придя к Сергию, он съ мноземъ смирением умолял его, чтобы тот разрешил ему жить у него под крепкою рукою его въ повиновении и в послушании. Принесенное с собой имущество Симон передал на устроение монастыря. Известно, что Сергий приат его с радостию. Симон же прожил в монастыре много лет в покорении и въ послушании, паче въ странничьстве и въ смирении, и въсеми добродетелми исплъненъ, и въ старости добре преставися къ Богу. Сергий проводил его до могилы и с братьями похоронил его, как подобает. И тако бысть вечнаа ему память.
