Алхимия и каббала - Шолем Гершом
Я не могу точно сказать, когда именно два пересекающихся треугольника гексаграммы утвердились в алхимии в качестве символа алхимической связи огня и воды. Объяснялось это с помощью заимствованного из мидраша толкования ивритского слова shamayim (небо) как комбинации esh (огонь) и mayim (вода). Во всяком случае, около 1720 г. символ этот уже был распространён в алхимии. Пойкерт называет вписанную в круг гексаграмму магическим знаком, используемым евреями (предположительно в некромантии); тут он ссылается на Парацельса, но признаёт в примечаниях, что соответствующий рисунок появляется лишь в рукописных маргиналиях на экземпляре сочинений Парацельса в издании Гусера, которым сам Пойкерт пользовался во Вроцлаве[183]. Конечно, магические гексаграммы появлялись на еврейских и не только еврейских амулетах в качестве «Печати Соломона» и позднее «Щита Давида». Эта еврейская терминология была безусловна известна автору-алхимику, опубликовавшему в 1724 г. в Берлебурге, знаменитом центре христианской теософии, брошюру под названием Naturæ Naturantis & Naturatæ Mysterium in Scuto Davidico exhibitum.
На заключительной стадии развития этой концепции мы встречаем двух южно-германских теологов, в сочинениях которых каббала и алхимия образуют своего рода интимный союз, чьё формирование я пытался описать. Оба они — всецело мистические души, пытавшиеся разработать универсальную символику. Это Георг фон Веллинг (1652-1727) и швабский прелат и теософ Фридрих Кристоф Этингер (1702-1782); оба пользовались большим влиянием в своём и следующем поколениях. Характер главного труда Веллинга полностью раскрыт на титульном листе. Первое полное издание его книги было озаглавлено так: «Маго- Каббалистическое и Теософское сочинение, Заключающее в Себе Начала, Природу, Свойства и Использование Соли, Серы и Меркурия, Описанные в Трёх Частях, и Содержащее в Числе Различных Математических, Теософских, Магических и Мистических Материй, Изъяснение Способа Получения Металлов и Минералов, Исходя из Основ Натуры, Вкупе с Главным Ключом к Труду в Целом и Всевозможными Поразительными Магико-Каббалистическими Фигурами. В Дополнение, Прилагаются: Трактат о Божественной Мудрости и Особое Добавление с Некоторыми Весьма Редкими и Драгоценными Химическими Манускриптами». Эта книга постоянно находилась на столе у Гёте в тот период, когда он присоединился к кругу Сусанны фон Клеттенберг; он также описал её во второй части «Поэзии и правды». По сути, намерения Веллинга были такими же, что у Парацельса, мечтавшего связать два света — свет благодати и свет природы — и выявить тем самым их действие. Как говорит в предисловии Веллинг, он не собирается обучать кого-либо физической алхимии и изготовлению золота, но стремится «к чему-то более возвышенному, а именно показать, как увидеть природу в Боге и как можно рассмотреть Бога в природе и как следующее из этой премудрости истинное служение творения в качестве благодарственного приношения проистекает к Творцу». Это пространное сочинение пронизано теософскими интерпретациями алхимических идей, в которые также вплетаются концепции маго-каббалистов; в итоге автор приходит к полному слиянию этих областей. Выражение «маго-каббала» отражает развитие того сплетения магии и каббалы, что произошло со времён Пико; и сплетение это можно найти во всех представленных нами текстах, а также у Якоба Бёме. Без сомнения, широко образованный и начитанный Веллинг перенял некоторые еврейско-каббалистические идеи и был хорошо знаком с Kabbala Denudata Кнорра фон Розенрота. В сущности, однако, его представления о каббале мало отличаются от воззрений Парацельса и его школы и связаны с еврейской традицией лишь названием.
Основополагающий миф, который выступает отправной точкой труда Веллинга (особенно в первой главе, посвящённой соли и семи дням Творения) и был позднее взят на вооружение многими другими авторами, чужд каббалистической традиции. Это оригинальная версия мятежа Люцифера на первых этапах Творения, восходящая к еврейской апокалиптике (книга Еноха) и далее разработанная гностиками. Главные мысли Веллинга по этому поводу были справедливо названы «мифом космической истории»[184]. В начале был мир света Господня и духов, в центре коего стоял Люцифер, исполненный божественным светом как первое и самое великолепное Божье создание. Но воля Люцифера угнетала божественный свет и препятствовала его воздействию. Так в сфере Люцифера возникло пространство хаоса, тяжести и тьмы, из которого Бог создал солнечную систему. Наслаждаясь сознанием и лицезрением вековечного величия, Люцифер забыл о своём происхождении и таким образом, пестуя собственную волю, отделился от Бога. Согласно божественному плану, сотворённый «по образу Нашему» Адам, а не Люцифер, должен был владычествовать над землёй. Однако с грехопадением Адам отвернулся от Бога, результатом чего стала битва между силами Люцифера и Господа в Творении и самом человечестве. Лишь по скончании времён сила божественного огня трансформирует мироздание, возродит божественное царство света и возвратит всё сотворённое, включая даже Люцифера, в исходное гармоническое, предиалектическое состояние. Каждый из трёх основных алхимических элементов по Парацельсу — соль, сера и ртуть — особым образом связан с одной из эпох искупительной истории: соль — с божественным царством света, падением Люцифера и сотворением мира; сера — с бальзамом жизни всех созданий, но также с разрушительным огнём, предопределяющим посмертное состояние людей и скончание времён в Страшном Суде; ртуть — с возвращением всего сущего в эон новых небес и новой земли.
Для Веллинга очень важен еврейско-агадический элемент, почерпнутый у маго-каббалистов, но не являющийся непременно каббалистическим. В esh-mayim, «огненной воде», которая предшествовала Творению, объединены все три начала. Веллинг представляет этот союз в виде вписанной в треугольник гексаграммы — подобно тому, как для алхимиков два пересекающихся треугольника служили символами элементов огня и воды. Возможно, Веллинг этого и не сознавал, но именно благодаря ему изображение еврейского «щита Давида» приобрело значение символа совершенства во многих алхимических и розенкрейцерских текстах XVIII столетия.
Конечно, Веллинг упоминает и некоторые аутентичные каббалистические идеи, как например в рассуждениях о сфирот, посредством которых «иудейские маго-каббалисты» объясняют различные воздействия Божества на духов, ангелов и земные создания[185]. Однако именно от этого он самым решительным манером отворачивается. Отсюда видно, как мало познаний о еврейской каббале можно было почерпнуть из его книги и как каббала постепенно приобретала христианский (и алхимико-мистический) характер. Веллинг пишет (с. 208):
Поскольку мы никак не в состоянии примирить все эти тайны и чудесные соотношения с истиной Священного Писания, нет у нас и причин это делать, так как они [евреи] не признают Свет Откровения Божественного Величия…[186] Каббала их такова, что от неё мало проку; но тот, кто знает, как объединить всё сказанное в Новом Завете с Ветхим Заветом, в совершенстве познал истинную каббалу. Иудейская каббала является не чем иным, как злоупотреблением божественными именами.
С этой деформацией или трансформацией, если не трансмутацией, еврейской каббалы в нечто совершенно христианское и тем самым более открытое для алхимических интерпретаций, мы подошли к финалу процесса, занимавшего нас до сих пор.
Книга Веллинга пользовалась таким влиянием, что стала основным источником идей при формировании масонства около 1780 г. И в дидактических публикациях масонского круга «Золотого и Розового Креста», и в сочинениях «Азиатских Братьев» — частью появившихся в том же кругу, но полемически дистанцировавшихся от него — люциферианский миф Веллинга перенимается практически буквально. Как ни поразительно, в сочинениях «Азиатских Братьев» псевдо-каббалистическая мифология и аутентичная каббалистическая традиция (но воспринятая через еретический круг поздних последователей Шабтая Цви) соединились вместе в истолковании начала Творения.
