Маршалл Ходжсон - История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней
Хан Хулагу со своей супругой. Средневековая персидская миниатюра
Возможно, череда особенно засушливых сезонов приводила к тому, что между племенами возникала напряженность, имевшая политические последствия. Здесь могли вмешаться многие климатические обстоятельства: так, относительно холодную зиму мог плохо пережить скот, а потом позднее таяние снега в горах приводило к более обширному разливу рек. Попавшее в затруднительное положение племя слабело до такой степени, что создавало политический вакуум; у племени, получившего преимущество, появлялась возможность усились свое господство. (Но вопреки сложившемуся у многих впечатлению, окраинному племени помогали справиться с беспокойными соседями и захватить их земли вовсе не засуха или слабость.) Подобные факторы, в лучшем случае, следует учитывать при оценке последствий каждой стадии многовекового развития конного скотоводства и его симбиоза с торговыми городами: технические прорывы (например, появление стремени) и постепенные изменения вроде увеличения количества городов и коммерциализации установок племенной верхушки. Поэтому мы можем принять в расчет не столько конкретные даты вспышек активности номадов (моментов многостороннего политического взаимодействия), сколько их менявшийся характер[289].
Возможности крупных племенных объединений чрезвычайно расширились, когда благодаря межрегиональной торговле увеличились благосостояние и культурные ресурсы городов Центральной Евразии. За исключением ситуации в Китае, который, будучи самым однородным и массивным из аграрных блоков, был в состоянии контролировать свои территории, города попадали под власть племенной группировки, на тот момент обладавшей наибольшей силой, которая получала возможность пользоваться их культурными ресурсами — административным аппаратом, искусством и ремеслами, финансовой организацией — на благо своего дальнейшего возвышения. Некоторое время халифат еще мог контролировать бассейн Сырдарьи и Амударьи, но после 1000 г. даже эта южная (коммерчески важная) окраина степей оказалась под полным господством тюркских племен.
В культурном отношении доминировали торговые города. По мере принятия городами ислама их примеру следовали и предводители племен. Но в отличие от симбиоза курайшитов и кочевников Хиджаза во всей Центральной Евразии власть обычно находилась в руках кочевников, и редко возникали абсолютно независимые города-республики. Племена, с другой стороны, часто были в меньшей степени сплоченными, чем кочевники на верблюдах, и руководили ими великие вожди, подчас становившиеся сродни монархам, окруженным аристократическими семьями. У конных кочевников с их относительным богатством структура общественной организации все сильнее напоминала структуру аграрного общества.
Кочевники Центральной Евразии, соответственно, развивали не только методы организации масштабных скоординированных действий, но и традицию управления торговыми городами, которую они расширяли и углубляли в наиболее развитых аграрных регионах. Основополагающая установка данной традиции заключалась в том, что все экономические и культурные ресурсы в оседлых регионах были в распоряжении кочевников-завоевателей в лице их главных семей, и не только их доходы, но и все, что могло представлять интерес для захватчиков. На завоеванных землях не делалось никаких различий между частным и общественным. С другой стороны, такое отношение (свойственное многим завоевателям) уравновешивалось другой позицией — чем-то вроде noblesse oblige[290]: правящие семьи чувствовали себя обязанными исполнять лестный для их самолюбия долг — охранять и патронировать все прекрасное в захваченных городах (как только те были полностью подчинены), включая всевозможные элитарные искусства и даже религиозные культы.
Как мы видели, монгольские завоевания произошли, когда мощь кочевников достигла пика своего разрушительного потенциала. Но тогда же достигли наивысшего развития прецеденты и механизмы господства кочевников в торгово-кочевом симбиозе Центральной Евразии. Межрегиональная торговля не теряла своей значимости и (с расширением зоны аграрных городов) разрасталась на протяжении более тысячи лет. Кочевые племена полностью сформировали традицию использования навыков и умений города в своих целях. Но последовавший затем процесс еще не зашел далеко, из-за чего множившиеся города сумели позже втянуть предводителей кочевых племен в коммерческие отношения, чтобы вместе с ними связать основную массу кочевников долговыми обязательствами и ограничить радиус их свободных перемещений. Вначале монголы использовали свою огромную мощь для разрушения: их завоевания имели невиданные до тех пор масштабы, а их террор был самым ужасающим на тот момент истории. В этом они разительно отличались от отношения арабов под руководством купцов-курайшитов. При чрезвычайной внешней самоуверенности, с которой монголы заявляли о своей божественной миссии правителей всего мира, в их действиях можно уловить отчаяние — как будто они слишком хорошо ощутили на себе деградацию обычных кочевников по сравнению с гордыми и умными купцами.
Но в какой-то степени с самого начала и весьма активно со второго и третьего поколений монгольские правители направили свою энергию на покровительство самым разным наукам и искусствам. С размахом гораздо большим, чем у первых арабских завоевателей, действительно беспрецедентным, они перестраивали старые города или основывали новые, восстанавливали системы орошения, стимулировали сельское хозяйство. Они пытались обеспечить свободный проезд торговцам и открывали новые пути для налаживания торговых и культурных связей; для ученых они строили обсерватории и библиотеки. Может сложиться впечатление, будто впервые со времен первых последователей Мухаммада регионом стали править люди, считавшие своей особой целью независимый прогресс — «действие» с намерением оставить неизгладимое впечатление о себе, неважно какими методами, — а не соответствие каким-либо идеалам, светским или религиозным.
Монголы ведут пленников. Средневековая персидская миниатюра
Этот патронаж был не безграничен. Пришествие монголов закрепило и дало толчок к развитию тенденции тюркских элементов к доминированию в политической и общественной жизни центральных и северных исламских регионов. Несмотря на то что сами монголы с далеких восточных степей пользовались языком, который (несмотря на принадлежность, вместе с тюркским, к алтайской языковой семье) значительно отличался от тюркских наречий, основная масса кочевников-завоевателей были именно тюрками. Нет нужды говорить, что между подчиненными монголам тюрками и тюркским рабами-военными в мусульманской среде не было чувства родства; и даже тюрки-кочевники, поднявшиеся с приходом к власти династии Сельджуков, не вызывали благосклонности: взять хотя бы то, что они говорили на огузском наречии тюркского языка, в то время как основная масса новых завоевателей пользовалась диалектами так называемого «чагатайского тюркского». Тем не менее с самого начала, чтобы сохранить расположение кочевников, от которых зависело их правящее положение, монгольские режимы были вынуждены дать пасторализму значительную свободу на пограничных землях между пахотными землями и пастбищами — каких в регионе между Нилом и Амударьей было много. Мало кто из пасторалистов был готов осесть и заняться земледелием, а, кроме того, развитие сельского хозяйства имело пределы. Относительная благосклонность к номадизму, в свою очередь, могла лишь подстегнуть тюрков-огузов, уже присутствовавших там. В любом случае, тюркский обрел новое для себя положение — стал языком военных.
Поощрение скотоводческого образа жизни не противоречило патронажу торговцев, чьи вложения отличались мобильностью и кто мог нажиться на любви новых правящих классов к роскоши. Но оно лило воду на мельницу уже существовавшей тенденции к мобильности в центре аридной зоны, сдерживая развитие сельского хозяйства и институтов аграрной аристократии, а также, разумеется, вложений в производство, которые требовали крупных рынков и безопасности и стабильности города. Во второй половине Средних веков, после монгольских завоеваний, потери в сельскохозяйственной сфере и в области гражданских аграрных институтов, равно как милитаризация территориального управления у мусульман, достигли своего пика.
Эти явления совпали с разрушением процветавшей производственной экономики Китая, которая отчасти объясняла прежнее торговое процветание региона между Нилом и Амударьей (и косвенно — устойчивость симбиоза кочевников и торговцев в Центральной Евразии, который в результате завоеваний сыграл столь существенную роль в крахе китайской экономики). Но упадок города и земледельческого сельского хозяйства, отмечаемый в этот период, в значительной степени является внутренним явлением. Он возник из-за обострения (в силу неблагоприятных условий) угрозы сельскохозяйственному процветанию, всегда присутствовавшей в аридной зоне.
