Маршалл Ходжсон - История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней
Для христиан рамки Закона — свод обязательных правил, налагаемых жизнью в обществе — расширяющийся по мере того, как люди, проникаясь любовью в ответ, получают свободу действовать на основании внутренней силы Божественного духа; Нагорная проповедь представляет собой перечисление критериев праведной жизни. Для мусульман законы и обычаи людей ориентированы на вселенскую справедливость; люди, очнувшиеся от невежественного пренебрежения словами Бога, должны действовать как Его наместники в процессе сотворения; джихад, борьба за социальную справедливость, представляет собой образец праведной жизни. Для христиан самый почетный религиозный опыт — это принятие спасительной милости, означающей процесс возрождения, внутренней трансформации. У мусульман наиболее почитаемым религиозным опытом считается принятие пророческого видения, означающего процесс смирения, концентрации его внимания, смены внутреннего фокуса. Христиане получают свой опыт в спасительном братстве, особом сакральном собществе — в церкви, которая должна существовать в мире, спасать мир, но не быть мирской; где, как правило, немногим избранным уготовано нести знаки Божьей любви остальным, постоянно воспроизводя сцену жертвы Христа. Мусульмане делятся своим опытом в едином обществе, воспринимая (в принципе) человеческую жизнь как целое, умму, строящую свою жизнь на критериях, почерпнутых из пророчеств и представляющую собой однородное братство, в ежедневных намазах вспоминающее о свидетельствах откровений и подтверждающее их ежегодно и массово в Мекке.
Невозможно напрямую сравнить, насколько глубокое знание человек получает, отдавая приоритет той или иной интерпретации жизни, поскольку у каждой из них своя область интенсивного получения опыта. Христианские писатели, столкнувшись с суровой реальностью зла, обнаруживали все новые слои смысла существования страданий и смерти. Примечательно, что христиане не нашли логическое объяснение наличию в мире зла. Разумеется, это объясняется именно тем, что они слишком глубоко исследовали эту проблему, чтобы удовлетвориться банальным ответом. Тем не менее признаком зрелого христианина стало умение радоваться жизни. Мусульманские авторы, принимая последствия разумности божественного творения, на многих уровнях общались с человеком, который сталкивается с серьезной ответственностью — как отец семейства со своими домочадцами, городской судья с горожанами или Пророк с огромной общиной. Здесь примечательно, что мусульмане не нашли логического решения дилеммы свободы воли, несмотря на все диспуты на эту тему. И все же признаком зрелого мусульманина всегда считалось его человеческое достоинство. По сравнению с христианской традицией, исламская держалась ближе к основным линиям древней ирано-семитской пророческой традиции, особенно в том виде, в каком это представлено у иудейских пророков с их упором на непосредственную моральную ответственность человека. Людям, для которых трагизм классической греческой драмы, чьей главной темой было непреодолимое зло, поднимает самые животрепещущие и основополагающие вопросы человеческой жизни, может показаться, что исламской традиции (где такие проблемы отходят в сторону) недостает принципиальной глубины, в отличие от христианской. Другие не доверяют чрезмерной увлеченности печалью, унынию или таинственности, поскольку убеждены, что это заставляет людей пренебрегать тем, что находится прямо на поверхности. Они считают, что исламская традиция имеет более выраженное мужское начало и более сбалансирована, и может стать прекрасной опорой при исследовании любых глубин духовности. Они могут соглашаться с кораническим описанием мусульман как людей, образующих умеренную общину и избегающих крайностей.
Устойчивые религиозные нормы в обеих культурных моделях
Основные нормы общества следует отделять от всего того разнообразия самых различных критериев и ожиданий, которые имеют место в его культурной жизни. На практике народы не отличаются так сильно, как может показаться, если судить либо по очевидной разнице в символических деталях, которыми они руководствуются в своей повседневной жизни, либо по критериям, которым придается первостепенное значение в их высокой культуре, и которые находят отражение в их литературе и более формальных сферах права и общественного взаимодействия, особенно среди привилегированных классов. Любую устойчивую культурную модель с большей вероятностью можно осмыслить с позиции интересов тех, кто ее придерживается. Поэтому сомнительно, можно ли говорить о каком-либо крупном обществе (хотя так говорят часто), что те или иные закостенелые культурные особенности закрывали для него те или иные практические альтернативы. Если в долгосрочной перспективе данному обществу не удается развиваться согласно линии, которая нам кажется выигрышной, это следует объяснять в терминах практических действий, возможных для членов этого общества в конкретный момент: в итоге можно обнаружить, что на самом деле, учитывая ситуацию в целом, подобные действия вовсе не были настолько выигрышными для большего числа его представителей, чтобы их посчитали стоящими. Не стоит обращаться к тяжелому наследию прошлого, выраженному в традиционных обычаях, будь они религиозными или нет. При таком подходе интересы конкретных групп и проблемы конкретных периодов вырисовываются особенно отчетливо.
Тем не менее нормы высокой культуры привилегированных классов, которым отдается приоритет, обладают всепроникающей и устойчивой эффективностью. В кризисный период они лежат в основе идеалов, которые исповедуют светлые умы в поиске новых способов решения проблем. В них можно найти указания, при помощи которых честолюбивые группы общества могут попытаться войти в состав привилегированных классов. Что важнее всего, именно эти нормы обеспечивают легитимность тем или иным идеям и действиям. При прочих равных условиях, идеи, приемы и позиции власти или влияния, признаваемые легитимными, способны пережить тот период, когда их текущее воплощение или выражение временно ослаблены, поскольку каждый человек ожидает поддержки от остальных, и поэтому долгосрочные перспективы этих сильных позиций для него важнее, чем их кратковременные слабости. «А dog is obeyed in office»[275]: даже дураку будут подчиняться, пока он считается законным
правителем. Поэтому нормы, имеющие культурный приоритет и придающие легитимность одним культурным формам за счет других, сохраняют силу своего влияния до тех пор, пока поддерживаемые ими традиции остаются актуальными. Глобальное сравнение двух культур, подобное приведенному в данной главе, непременно прольет свет на большее количество устойчивых констант такого рода, чем можно было бы предположить.
Климат в обществе определяют нормы не только в области основополагающих взглядов, но и в художественной, интеллектуальной и социальноправовой сферах. Откровенный моральный призыв исламской религиозной традиции в средневековом исламском мире дополнялся тем, что можно назвать «контрактуалистической» моделью определения легитимности в социальной организации. Этот более абстрактный принцип определяет всю социально-политическую систему айанов-эмиров. Данный механизм так же сильно отличался от так называемого западного «корпоративизма», как сам ислам отличался от христианства. Ни в том, ни в другом случае нормы социальной организации не являются прямым следствием религиозной ориентации как таковой, и наоборот. Но определенная взаимосвязь между ними существовала. Сам характер их отношений — очередная точка, в которой два описываемых общества сильно расходятся.
В случае с исламом нормы жизненной ориентации и общественной жизни в этот период координировались напрямую. И социальные нормы, и религиозные обуславливались одними и теми же долговременными факторами ирано-семитского центрального региона, и линия развития, по которой пошел ислам, способствовала усилению соответствующих общественных ожиданий. В любом случае, если религия не была изолирована и полностью нейтрализована, монотеистическая общинная тенденция в ирано-семитской культуре способствовала классификации общества на формы, считающиеся религиозными. И все-таки оказалось, что ислам соответствует совсем другим социальным формам и стандартам, чем формы ирано-семитского центрального региона в Средние века. Соответственно, мы должны рассматривать исламский контрактуализм[276] не как результат ислама, а как тенденцию, параллельную исламскому морализму, хотя, пожалуй, без поддержки ислама он был бы неосуществим.
Что же касается христианства, взаимосвязь социальной модели и основного спектра религиозных идеалов была менее тесной. Запад очевидно являлся всего лишь одним обществом из нескольких, где христианская традиция сформировала духовный и интеллектуальный фундамент, и остальные общества имели совсем иную организацию, чем на Западе. Раннее христианство в любом случае не придавало такого значения социальным аспектам, как это делал ислам. Следовательно, даже с религиозной точки зрения, каждый регион вполне мог создать подходящую именно ему форму христианского общества. В то же время западные модели социальных ожиданий как минимум соответствовали христианскому подходу к миру — то есть христианскому в общем смысле, а не в смысле западной формы христианства. Мы можем пойти дальше и сказать, что их нельзя понять в полной мере, не обратившись к постоянному христианскому вызову, обозначенному нами. Соответственно, и в исламском мире, и на Западе мы можем выделить культурные константы даже на уровне ищущего сознания, и увидеть различия между двумя традициями в этом аспекте; эти константы могут распространяться на многие параметры культуры и выражаться в высшей степени абстрактным образом.
