Наталья Соколова - Под кровом Всевышнего
В ясные морозные дни я любовалась деревьями и кустарником, покрытым инеем. Неудержимо тянуло писать красоту зимней природы. И я взялась за краски. Из-под моей кисти в ту зиму вышло несколько снежных пейзажей, а также небольших композиций на тему «Зимние грёзы». Я изображала детей, пришедших в лес за ёлочкой и поражённых удивительной картиной Рождества Христова, которую малыши представляли себе среди кустов, под ветвями ёлок, укутанных снегом. В причудливых снеговых буграх дети видели и овечек, и пастушков, и ясли с Младенцем. А над всем этим поднимался силуэт Богоматери, а над Ней — белые крылья парящих ангелов. Дети замерли от восторга, а на небе уже сияет звезда, вдали сельский храм и лес, солнечный розоватый закат озаряет окрестности.
Когда я такое изображаю, то душой переношусь на лоно природы, в доме меня будто нет. Необычайная тишина, царившая на улице в Гребневе зимой, тишина в доме; тишина сходила и на души наши, отражаясь в моем творчестве. Эти небольшие картины мои всем нравились, чему я, конечно, была рада. Поэтому я их к праздникам раздаривала нашим друзьям, оставляя себе лишь по одному образцу, которые повторяла в следующую зиму с некоторым изменением.
Но и иконы писала я в ту зиму: Владимирскую — два раза, дважды Иоанна Кронштадтского, Патриарха Тихона, митрополита Филарета (Дроздова).
Когда я сидела часами в своей комнате, а батюшка спал на первом этаже, то студенты могли спокойно заниматься. Длинный зимний вечер тянулся без конца, ребятам становилось скучно, особенно в те дни, когда они жили у нас по одному. То Алёша, то Слава заходили в мой кабинет, и у нас происходили длинные беседы. Алёша привёз в Гребнево гитару и старался забавлять меня своими песнями. Сначала я слушала их снисходительно, но чем более я их слушала, тем более они мне нравились. Многие из них соответствовали окружающей обстановке.
Стёкла в украшениях резных,Замер под сугробами погост,На верхушке стынущей сосны,Птичками таится стайка звёзд...Всё внимает Богу, не дыша...
Мягкий тенор Алешеньки нежно выводил слова. Мне было так отрадно слушать пение этого чистого юноши.
А со Славою я разбирала темы заданных ему сочинений. Этот юноша был робок и уверял меня, что не может писать ни проповедей, ни сочинений. Я вспомнила, как лет тридцать назад учила писать задания по истории музыки своего сына Серафима. Теперь я также брала в руки книги Славы, подчёркивала в них тексты, закладывала страницы, даже диктовала студенту предложения, связывавшие между собой абзацы. Самолюбие его наконец не выдержало, и он сказал:
— Я сам так могу...
— Наконец-то, — вздохнула я.
А то, бывало, придёт ко мне грустный и говорит:
— Не умею я выразить словами свои мысли.
Тогда я начинала задавать ему вопросы по теме, будто не соглашаясь, не понимая темы. С лавочка мне бойко объяснял, а я начинала с ним спорить. Он горячился, доказывал, а я с улыбкой говорила:
— Да я согласна с тобой. Я ведь только хотела послушать, как ты умеешь защищать своё мнение. Ты прекрасно говоришь! Вот теперь пойди и запиши сказанное тобою. Не бойся, сумеешь.
Приезжая через неделю, студент благодарил меня:
— А ведь я «пять» получил за проповедь!
Так дружно проводили мы с ребятами долгую зиму. Меня они слушали охотно, но о своём коротком прошлом рассказывать не любили. Несмотря на молодость (им было около двадцати лет), за плечами у них были годы тяжёлых переживаний детства. Господь призвал к вере этих ребят после шестнадцати лет, а до этого они жили без религии, следовательно, без любви, без понятий о нравственности. У одного из них мать была в разводе с мужем, другого воспитал отец, после суда с женой взявший себе двух сыновей. Вспоминая своё детство, я знала, как больно воспринимает душа ребёнка даже лёгкий раздор между родителями. А теперь, на старости лет, когда кругом неблагополучные семьи, я вижу израненные болью детские души. Тем детям, с которыми мне приходится общаться, я стараюсь лаской и любовью своею смягчить душевную боль. О, дети так чувствуют моё участие, их глазки быстро зажигаются ответным чувством расположения ко мне. Так было и со студентами-семинаристами. Мы стали с ними друзьями и, дай Бог, на долгие годы...
Последнее Рождество отца Владимира
К празднику Рождества Христова батюшка мой несколько окреп, хотя единственная нога его не заживала. Однако он не пропускал уже церковных богослужений. Студент одевал батюшку в рясу, скуфейку, поверх одежды его блистал священнический крест. Усадив батюшку в кресло на колёсах, студент вёз его до храма. Там он подзывал молодых людей, которые вчетвером поднимали кресло с батюшкой по высокой лестнице до притвора. Приходили всегда до начала богослужения, батюшку провозили на его излюбленное место — впереди, пред Гребневской иконой Богоматери. Прихожане спешили подойти к отцу Владимиру под благословение.
Прошло уже больше сорока лет с того времени, как отец Владимир начал служить в гребневском храме в сане дьякона. Те, кто помнили его в молодости, — или уже умерли, или состарились. Не более десяти человек было ещё в храме из тех, кто когда-то с горем и слезами горячо хлопотал о возвращении в Гребнево «своего» батюшки. Но и те вспоминали, что, когда их хлопоты ни к чему не привели, они с горя обратились за молитвенной помощью к старцу, которого считали прозорливым. Выслушав прихожан Гребнева, старец ответил тогда: «К вам вернётся ваш отец Владимир тогда, когда он не годен будет уже для службы в Москве».
Я все сорок лет старалась разгадать эти слова: «будет не годен». Или батюшка мой провинится чем-то пред советскими властями или пред своим духовным начальством (часто попавшие в немилость к тем или другим присылались служить к нам в Гребнево, но у нас они задерживались ненадолго)? Всё ж я не отгадала. Батюшка стал «не годен», оставшись без ноги, ибо с тех пор, конечно, не мог больше служить у престола. Но молиться со своим родным народом он ещё мог. И вот последний год своей жизни батюшка мой с любовью благословлял молодое поколение, появившееся в церкви после «перестройки». Дети и народ так и льнули к нему. Его ласковая улыбка, два-три нежных слова, произнесённых кротко и смиренно, — все это привлекало к нему людей. Они стали б советоваться с ним, стали бы приходить к батюшке, ища наставлений, но мне приходилось стоять невдалеке и беречь больного мужа от перегрузки. «Не спрашивайте батюшку ни о чем. Ему трудно отвечать, он частично парализован», — говорила я.
Семинаристы старались по окончании богослужения скорее доставить нашего больного домой, дать ему лекарства, уложить в постель. А любовь свою прихожане выражали тем, что приносили нам со своих огородов картофель, морковь, кабачки и т. п. Однако находились люди, которые все же «прорывались» к постели батюшки, чтобы излить перед ним свою душу. Сын наш Николай советовал отцу: «А ты говори всем: «Бог поможет», — пусть этим и удовлетворяются». Но иногда приходилось и мне садиться рядом с батюшкой, чтобы давать нужные советы вопрошавшим. Ведь за сорок пять лет у нас с батюшкой сложилось полное единомыслие. И вот, я говорила, а он молча кивал головой. Но я всегда старалась сократить время этого собеседования, так как у старика моего от мысленного напряжения поднималось давление, а мы берегли его от повторного инсульта.
На дни Святок сын наш, инспектор академии, распорядился жить у нас обоим студентам. У них были каникулы, а сынок мой, видимо, чувствовал, какая дополнительная нагрузка ждёт на этих святых днях его мамочку. О, я была этому распоряжению очень рада.
Уезжая до сочельника в академию, С лавочка мечтал о ёлочке. Мы с Алёшей решили его порадовать. Алёша принёс из лесу длинную ёлочку, которую мы поставили в комнате студентов. Нарядили мы её печеньем, фруктами, конфетами, прикрепили свечки. Когда Слава влетел в дом накануне сочельника, то радостно воскликнул:
— Ой, ёлочка! Я сразу уловил запах хвои.
Да, деревце оттаяло, сочилось смолою, и благоухание разливалось по всему дому.
— Для вас, мои милые, чтобы вы ощутили великий праздник, — сказала я.
Я пекла пироги, а ребята накупили вкусных гастрономических изделий, по которым соскучились, так как во время поста соблюдали строгое воздержание. Уж до чего изнурительно было им голодать «до звезды», особенно худощавому Славочке! Он был очень высок ростом, а ел всегда мало. Алёша же был сильным, коренастым молодым человеком. Он и в пост умел приготовить сам вкусные блюда, за которые после всякой трапезы никогда не забывал нас благодарить.
Мы знали, что разговляться к нам придёт несколько солдат, часть которых стояла недалеко. Эти ребята уже не раз заходили к нам в праздники после церковной службы. Среди них был один, который обратил к вере не одного товарища. Его звали Владимиром, он был из-под Белгорода. Этот Володя приготовил к крещению несколько своих товарищей, привёл их в наш храм, где они и крестились. Других ребят Володя подготовил к первой исповеди, к причастию.
