Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
Нет, это не было сомнение. Это было нечто иное: осознание своей покинутости. Ощущение, что счастье было — и ушло.
«Господи, — думал я, стоя на коленях, — я не сомневаюсь больше. Я знаю, что Ты — Сын Божий и Сам Бог. Только Бог мог воскреснуть и вознестись на небо. Но Ты явил нам Свою божественность и ушел. Пока Ты был среди нас, Ты дарил нам неземную радость. Потом Ты сверкнул на миг, как тот языческий бог, который приподнял покрывало, закрывавшее его лучезарное лицо, — сверкнул, чтобы исчезнуть. И снова нет Тебя, как Тебя не было те две бесконечные ночи. Что нам осталось от Тебя? Воспоминания… А что такое воспоминания? Разве можно накормить ими сердце? Жизнь — это нескончаемая дорога вперед. Хороша она или плоха — ее цель должна маячить перед нами. Впрочем, у меня так мало воспоминаний… Для человека, подобного мне, недостаточно тех мгновений, которые уже промелькнули. Зачем было дарить нас Своей божественной любовью, раз все вернулось к тому, с чего началось? Иисусе, великий Господь, — молился я, — Сам Ты победил смерть, но Ты не победил ее в нас. Наше медленное умирание продолжается. Человек не встал вровень с Богом. Когда Ты уходил, те, которые всегда были с Тобой, бросились на камень, на котором остался отпечаток Твоих ног, и стали покрывать его поцелуями. Для тех, которые любили Тебя и были верны Тебе, достаточно Твоего следа. Они столь наивны, что надеются этим заполнить себе жизнь. А я, как мне кажется, не любил Тебя. Я удивлялся Тебе, уважал Тебя, а теперь я верую в Тебя. Однако я не могу сказать, что я люблю Тебя. Ты потряс меня, как ураган потрясает дом, сорвал с основания, а потом вновь водворил обратно, но я уже не могу чувствовать себя тем, кем я был раньше. Во мне живет беспокойство, беспокойство неудовлетворенности… Мне необходимо чувствовать Тебя… Человеку в своем одиночестве необходимо к кому–то прикасаться. Он ищет вокруг себя друга, женщину, хотя бы собаку. Он хочет, чтобы рядом с ним было живое существо; несмотря на то, что он понимает, что даже самый лучший друг не сумеет понять всего, женщина пожелает, чтобы ее саму утешали и печалились ее печалями и заботами, а собака уйдет на лай другой собаки… Но у меня и таких иллюзий не осталось. Руфь умерла, Иосиф умер… И к Тебе я не могу прикоснуться!
Те, другие, — счастливы. Ты избрал их и заполнил Собой их маленькие жизни. Меня Ты не избирал. Я сам пришел к Тебе. Робко постучался ночью в Твою дверь. Был ветер, который то усиливался, то совсем затихал, ветви деревьев неспокойно шумели. Говорят, что от ветра деревья растут быстрее и что даже хлеба наливаются большей силой, когда их колышет ветер, прилетающий с Великого Моря… Ты тоже говорил тогда о ветре. „Слышишь этот ветер, — Ты спросил. — Он прилетает, откуда захочет“. Сколько раз потом я вспоминал эти Твои слова. Я ждал ударов Твоего ветра, как влюбленная женщина ждет, когда ею овладеют. Я ждал, но так ничего и не сумел Тебе дать! Я согласился взять Твой крест, но это были только слова. Я не повел себя так, как они, которые бросили все. Я принимал Тебя только половиной своего сердца. Если бы Ты позвал меня! Я человек, которому нужно ясное выразительное слово. Призыв. Приказ. Я до самого конца не был уверен в том, что Ты действительно ждешь меня и чего Ты от меня ждешь. Мне казалось, что Ты ждешь, чтобы я написал о Тебе агаду. А теперь мне кажется, что я хочу сделать это только для самого себя… И опять я убеждаюсь — я не люблю Тебя!»
Вот так я взывал к Нему, Юстус, а Он молчал. Он был теперь Богом в горних пределах. Когда Он ходил по земле, Он плакал вместе с каждым плачущим. Но к чему проливать слезы, пребывая на небесах? В момент Его Вознесения они стояли, подняв глаза к небу, и лица их выражали радость. Для них это был их Учитель, Который теперь явно обращался в Бога. Они слишком простодушны для того, чтобы понять, что через пару дней начнут томиться, вздыхать и снова бояться. А я предчувствовал это. Пока Он был, пока Он неожиданно являлся наполовину как Дух, наполовину как живой Человек, все выглядело легко и прекрасно. Даже слишком легко и прекрасно. Это было подобно ухаживанию за больным. Но вот, наконец, больной был признан выздоровевшим, и Он ушел. Оставив нам обещание, которое, возможно, мы плохо поняли. Едва мы поднимались, помолившись, с одеревеневших колен, тут же начинались разговоры:
«Как это произойдет? Может быть, Он второй раз сойдет на землю только уже в силе и славе? Как будет выглядеть обещанное утешение?»
Симон кричал:
— А я вам говорю, что теперь Он пришлет ангелов, и они восстановят Израильское Царство! И родится второй Давид…
В ответ слышался одобрительный гул. Фома говорил:
— Конечно, если мы должны свидетельствовать о Нем по всей земле, то сначала Он должен подчинить нам эту землю…
— А вы помните, Он сказал, что «Царство Божие внутри нас…» — задумчиво произнес Иоанн.
— Это правда, — отозвался Филипп, — но если я хочу передать другому то, что есть во мне, для этого я должен говорить. А попробуй–ка тут выйди и начни учить! Тебя тут же схватят и отведут к первосвященнику.
Когда он это произнес, все сразу покосились на тяжелый засов, запирающий двери. Они приходили в мой дом тайком и с опаской. Тревога, которая было уснула в дни возвращения воскресшего Учителя, теперь снова пробудилась.
Я не принимал участия в спорах и ничего не говорил. Они хорошо Его знали, помнили столько Его высказываний, могли на них ссылаться. Мои воспоминания значительно скромнее. Зато я часто возвращался мыслью к той минуте, несколько дней назад, когда мы стояли на вершине Масличной горы. Он, пронизанный светом, как облако, за которым спряталось солнце, возносился вверх. Мне казалось, что я все еще слышу Его слова: «Вам дана будет сила свыше…» Сила? Откуда она придет и в чем будет выражаться? Переменится судьба мира? нам перестанет угрожать Великий Совет, Синедрион, первосвященник, Пилат, римские легионеры, тетрархи, далекий кесарь? Или это окажется таким же обетованием, как обетование Мессии, Которого ждали века, а Он пришел неожиданно и вопреки всем ожиданиям?
Ученики принимались спорить, и только Она молчала. Было ли Ей известно больше, чем им, о том, что должно было произойти? Ее последний крик боли раздался там, на горе. «Сыне! — вскричала Она, — Ты хочешь еще раз покинуть Меня? Забери Меня с Собой, не оставляй Меня…» Она бросилась к Его ногам, А Он склонился над Ней и стал что–то тихо Ей говорить, как Они обычно между собой разговаривали — лицом к лицу. Когда Он закончил, Она опустилась еще ниже и припала лицом к Его ногам. Он не поднял Ее, как Сын, а отступил от Нее как Бог, Который повелел и уходит. Больше Она ни разу не всхлипнула. Поднялась с земли и тихо встала вместе со всеми. Потом, когда Он уже исчез, Она так же как и мы, приблизилась к следам на камне, встала на колени и поцеловала скалу побелевшими губами. Женщины подбежали, чтобы Ее поддержать, но Она отрицательно покачала головой. Потом Она самостоятельно спускалась вниз не так, как тогда с Голгофы, когда Ее, ослепшую от горя, пришлось почти тащить. Высокая, как Сын, Она на голову выше многих мужчин. Лицо Ее казалось каменным. Но это длилось только мгновенье. Неожиданно Мириам остановилась, чтобы подождать учеников, шедших сзади; подняла руки, словно хотела их всех заботливо обнять.
— Идите сюда, дети… — сказала Она. Боль на Ее лице сменилась выражением горячей безграничной доброты. Она обвела нас взглядом. В том числе и меня. — Пойдемте молиться и будем все вместе ждать…
Мы послушно двинулись за Ней. Такая тихая и незаметная тогда, когда Она ходила за Сыном, теперь Она словно приняла на Себя заботу о нашей стайке. Мы спускались вниз к Масличному Саду. «Здесь внизу все началось, — думал я, — там наверху закончилось… На той же самой горе». Напротив, по другую сторону долины, на вершине горы Мориа горел на солнце гордый бело–золотой храм. Масличная гора была сплошь покрыта зеленью. Там — золото и камень, здесь — листва и островки тени; там — история, здесь — жизнь. Она вела нас между деревьями в зеленое ущелье Кедрона, через узкий поток, который бежал среди побелевших камней, к воротам, через пустой обезлюдевший город, дышавший зноем и ожиданием новых богомольцев.
Теперь Она говорила нам каждый день: «Встанем на колени и помолимся». Мы вставали кружком на колени и взывали к небу. В первый день мы были уверены, что наша молитва принесет немедленный результат. А на девятый день мы не знали уже, что и думать о Его молчании. Он не отвечал! А дольше молиться никто был не в состоянии. Жизнь есть жизнь. Можно жить и молиться, но нельзя молиться, но не жить. А мы как раз молились, но не жили.
Опустевший город снова стал наполняться суетой и шумом. Приближался праздник Шавуот. Люди приходили с полей, обожженные солнцем, украшенные ветками и колосьями. Они с пением шли по улицам. Мы этого не замечали. Мы продолжали молиться до полного изнеможения. Но молитва приходила все труднее и труднее. Жизнь пробивалась к нам звуками, долетающими из–за стен, и мы чувствовали, что от нее не отгородиться. «Надо снова начинать как–то жить, — не отпускала упорная мысль, — как–то жить, как будто и не было всего того, что случилось. Бог сошел на землю, приоткрыл Свое сердце, но земля осталась землей. Через пару лет, — думалось мне, — нам будет только казаться, что Он жил, умер, воскрес. Бог в небесах не может исчезнуть, но Бог, Который страдал и умер, должен постоянно воскресать заново, чтобы о Нем помнили.
