Иоанн Св. -Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати томах. Том первый, книга первая.С предисловием А. П. Лопухина.
9. После Сивы является Семей, человек злой и неблагодарный, и направляет против Давида множество злословий, бросая в него камнями с такими словами: изыди, мужу кровей и мужу беззаконный. Возврати на тя Господь вся крови дому Сауля, понеже воцарился еси вместо его, и даде Господь царство в руце Авессалома сына твоего; показа тебе злобу твою, яко муж кровей ты (2 Цар. XVI, 7). Слыша и претерпевая это, Давид сокрушался, как видно из самаго плача его, но не решился ничего сделать и дал Семею уйти живым, сказав: оставите его проклинати мя, яко рече ему Господь. Негли призрит Господь на смирение мое и возвратит ми благая, вместо клятвы его во днешний день (ст. 12); а сам с безпокойством и страхом ожидал, чем кончится предприятие Хусия. Когда же и это сделалось известным, то началось война, самая необыкновенная из всех когда-либо бывших войн, и даже похожая на загадку. Того, кто был виновником таких бедствий и подал все поводы в такой войне, с чьим падением уничтожались все эти бедствия, - того самаго тщательно беречь и щадить Давид убеждал полководцев своих, повторяя: пощадите ми отрока Авессалома (2 Цар. XVIII, 5). Что могло быть хуже этого горестнаго положения? Что прискорбнее этого затруднения? Давид вынужден был начать войну, в которой равно было тягостно для него и победить и быть побежденным. Он не хотел ни быть побежденным, иначе не выслал бы такого войска, ни одержать победы, иначе не запрещал бы умертвить того, кто начал и повел войну против него. Когда же война была решена и кончилась, как угодно было Богу, когда отцеубийца пал, тогда все прочие были в веселии и радости, один только Давид горевал и плакал, и запершись, звал умершаго и скорбел о том, что сам не умер вместо него: кто даст смерть мне, говорил он, вместо тебе, Авессаломе сыне мой (2 Цар. XVIII, 33)? Слыхано ли что-нибудь ужаснее этого несчастия? Когда Авессалом умертвил своего брата, Давид хотел умертвить его; когда же Авессалом с неистовством возстал на него самого, тогда он щадит этого самаго сына. И долго не перестал бы он плакать об умершем, если бы не пришел Иоав и не объяснил неуместности этой печали, если бы сильною речью не возбудил в нем бодрости и не склонил его принять войска с надлежащим достоинством. Впрочем, его бедствия еще не кончились и этим; но, во-первых, воины возмутились и разделились между собою; потом, едва только они покорились царю, и притом после многих ласковых увещаний, как опять отложились от него и присоединились к Савею; тогда опять началась другая война, между тем как не совсем еще окончилась и прежняя. Возмущенный этим Давид, собрав своих воинов, выслал их с военачальниками против неприятелей; но Иоав, одержавший победу и в этой войне, не преминул омрачить радость о победе печалию. В изступлении зависти, он без причины и совершенно безвинно злодейски умертвил равнаго ему военачальника, который привел под власть Давида весь народ; и это убийство так встревожило и возмутило царя, что он и при смерти своей завещал сыну и просил не оставить убитаго Амессая не отмщенным. А еще тяжелее то, что Давид, находясь в таком расположении духа, не решался даже высказать причины своей скорби, потому что уже был угнетен безчисленными бедствиями. После этих войн постиг всю страну голод и Давид, для прекращения этого зла, принужден был выдать детей Саула на смерть. Так повелевало определение (Божие); на Саула, и на дом его неправда сия, понеже умертви Гаваониты (2 Цар. XXI, 1). А кто вспомнит, как Давид оплакивал Саула, тога поймет, как страдал он и в это время, выдавая детей его гаваонитянам; однако и это он перенес; а между тем опять последовали дальнейшия несчастия. После голода настала язва и в течение полудня падает семьдесят тысяч мужей, при чем царь, увидев ангела, простершаго меч, и произнося скорбныя слова, сказал: се аз, пастырь, согреших и аз, пастырь, зло сотворих, а сии, стадо, что сотвориша? Да будет рука твоя на мне и на дому отца моего (2 Цар. XXIV, 17). Впрочем нам невозможно с точностию пересказать все его печали; не все оне изложены и в Писании; но по его плачевным песням и жалобам можно догадываться о тяжести и тех скорбей его, о которых не упомянуто, и о том, что этот праведник никогда не переставал скорбеть и сетовать. Что же он говорит? Дние лет наших, в них же седмьдесят лет; аще же в силах, осмдесять лет, и множае их труд и болезнь (Псал. LXXXIX, 10). Если же ты скажешь, что он здесь изобразил жизнь человеческую вообще, а не свою только, то скажешь больше того, что я сам хочу сказать, и избавишь нас от многоречия, сам признавая, что не только в жизни Давида, но и в жизни всякаго другого человека гораздо больше скорбей, чем удовольствий. Действительно, как и сам ты правильно говоришь, Давид произнес такой приговор, имея в виду не только свою жизнь, но и других, и выразил то же самое, что и патриарх, только с большею силою; что тот сказал о части, то этот после обо всех. Тот говорил: малы и злы дние мои (Быт. XLVII, 9); а этот: дние лет наших, т.е. дни всех людей, в них же седмьдесят лет, и множае их труд и болезнь.
10. Но это, как я сказал, представляю тебе изследовать со всею точностию на досуге, а сам перейду к прочим пророкам. Хотя они нигде не оставили нам описания своей жизни, встретив впрочем и для этого затруднение в чрезмерности угнетавших их бедствий, но я думаю, что одним словом можно назвать всю жизнь их прискорбною. И во-первых, что было общим у всех их, они в течение жизни своей были мучимы пытками, бичуемы, перепиливаемы, побиваемы камнями, заключаемы в темницы, умирали от меча, скитались в овечьих и козьих кожах, терпя недостатки, бедствия, озлобления (Евр. XI, 36-38). К этому присоединилась у них и другая печаль, еще более тяжкая, от того, что они видели, как возрастало нечестие причинявших им бедствия; этим они терзались больше, чем собственными скорбями. Так один из них говорил: клятва, и лжа, и убийство, и татьба, и прелюбодеяние разлияся по земли, и кровь с кровьми мешают (Ос. IV, 2), показывая нам и безнаказанность, и разнообразие, и распространение нечестия. Другой взывал так: у люте мне! понеже бых, аки собираяй сламу на жатве, и аки (собираяй) пародок во обимании винограда, не сущу гроздию (Мих. VII, 1), оплакивая этими словами малочисленность людей добродетельных. Иные еще жаловались на другое что-либо подобное. Пастырь коз (Амос) не только сетовал о грехах иудеев, но и плакал об их несчастиях более, чем о собственных искушениях, и молился Богу так: милостив буди, Господи: кто возставит Иакова; яко мал есть: раскайся о сем, Господи (Ам. VII, 2). Но не смотря на это, он не получил просимаго, как сказано: и сие не будет, говорит Господь (ст. 6). А Исаия, услышав, что вся земля будет опустошена, не хотел утешиться, но постоянно плакал и говорил: оставите мене, да горце восплачуся; не належите утешати мя (Ис. XXII, 4), потому что такой род смерти выше всякаго несчастия. Кто в состояние читать без слез плачевныя песни Иеремии о городе и о нем самом, как написанныя особо, так и разсеянныя по всей его пророческой книге? Иногда говорил он: кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез? И плачуся день и нощь о народе сем? Иногда: кто даст мне в пустыне виталище последнее, и оставлю люди моя, и отъиду от них, понеже вси любодействуют (Иер. IX, 1, 2). А иногда жалобно взывал: горе мне! мати моя, вскую мя родила мужа прительнаго и судимаго по всей земли (Иер. XV, 10); иногда же проклинал и день рождения своего: проклят день, говорил он, в оньже родихся (Иер. XX, 14). А грязный ров, скорби от уз, бичевания и клеветы и постоянныя насмешки привели его в такое состояние, что он даже стал отчаиваться. Что испытал он, когда по взятии города встретил заботливость и почтение к себе со стороны иноплеменников? Радовался ли он этому? Напротив, тогда-то он и написал горький плач об умерших, и увидел бедствия не меньшия прежних от того, что оставшиеся в живых после войны раздражали Бога. Обещав повиноваться Ему во всем и ни в чем не противиться, они однако ушли опять в Египет, тогда как повеление (Божие) требовало совершенно иного, и пророка увели вместе с собою, и своею неблагодарностию вынуждали его предсказывать им беды, тягчайшия прежних. А что Иезекииль? А что Даниил? Не в плену ли провели они всю жизнь? Притом, первый из них за чужие грехи был наказан голодом и жаждою; когда же умерла жена его, ему повелено было переносить такое несчастие без слез; а что может быть тягостнее того, когда не позволяется оплакивать и собственныя бедствия? Не говорю теперь о том, что он принужден был есть хлеб свой на куче навозной, лежать на одном боку сто девяносто дней, и терпеть все прочее, что повелевалось ему. Если бы и не случилось с ним ни одной из горестей, как опущенных нами, так и упомянутых теперь, то самое пребывание среди врагов, иноплеменников и людей нечистых, для праведнаго и чистого было тяжелее всякаго наказания. А Даниил, повидимому, наслаждался великою честию и жил как бы не в плену, пребывая при царском дворе и имея власть; но если кто прислушается к его молитве, обратит внимание на его пост, перемену лица и непрестанныя мольбы, и точно узнает, для чего он делал это, тот увидит, что этот пророк более всех скорбел и унывал. Мучили его не только настоящия бедствия, но возмущали и будущия, так как он удостоился видеть пророческими очами и то, чего еще не было; взирая на иудеев, еще не освободившихся от прежняго рабства, он должен был предвидеть другое их пленение; город, который еще не был возстановлен, он видел уже разрушенным, а храм - оскверненным (нечистыми) жертвами и опустошенным, и всю святыню ниспровергнутою. Посему он скорбел и плакал и говорил: нам стыдение лица, и царем нашим, и князем нашим, и отцем нашим, иже согрешихом тебе, Господи (Дан. IX, 8).
