Авраам Норов - Путешествие по Святой Земле в 1835 году
Мы проехали обширное, запустелое предместье Рамлы, покрытое развалинами и садами, и достигли небольшого городка, который находится в их центре. После тяжкого пути сквозь пустыни здесь в первый раз нашли мы сладкое отдохновение в греческом монастыре. Этот монастырь, вновь отстроенный, отличается от прочих зданий своим прочным и красивым построением. Настоятель был в отсутствии; нас принял гостеприимный эконом. Келья моя была на высокой террасе, над которой тихо развевалась роскошная пальма. Сама келья с готическим сводом и окном была окружена диванами и устлана коврами; она слабо освещалась узким окном и висящею посереди свода лампадою противу наддверной иконы Божией Матери. Трогательные чувства волновали душу мою, когда я остался наедине, в сладком спокойствии, противу святой иконы; дальность от родины, трудность пройденного пути, неверность возврата – я все забыл в этой тишине затворнической лишь близость Иерусалима была ощутительна сердцу моему, бьющемуся радостью. Вид с монастырской террасы был открыт на восток. Все обширное пространство от Рамлы до гор Иудейских, нагроможденных лазурными грудами, было передо мною; я провел тут часть вечера, рассеянно беседуя чрез переводчика с некоторыми посетителями, гражданами Рамлы, арабами и греками, которые скоро были извещены молвою о прибытии европейцев. Позднее я освежил себя роскошью восточной бани и предался покою в сладкой задумчивости о Иерусалиме. Это было накануне вербной субботы; по ослабшим силам я хотел провести этот день в Рамле.
Вставши поутру, я был очень приятно удивлен приездом из Яфы нашего консула г-на Мостраса. Яфа отстоит от Рамлы на расстоянии трех часов езды. Уведомленный о нашем прибытии, г-н Мострас был столько добр и любезен, что немедленно посетил нас и даже привел нам своих лошадей. Иерусалим отстоит от Рамлы на расстоянии девяти полных часов езды; было уже около 11-ти часов; но в эту субботнюю ночь совершается утешительная заутреня ваий; я от души поблагодарил г-на Мостраса и тотчас решил свой отъезд. Я покинул свои вьюки и, обнадеженный добротою лошадей, с восторгом оставил Рамлу в половине двенадцатого часа. Мне оставалось только 7 часов дня. Я отлагаю до возвращения моего в Рамлу некоторые подробности об этом месте, равно как и обстоятельное описание пути от Рамлы до Иерусалима.
Глава VII
Иерусалим
«Да возглаголют вси и да исповедятся Ему во Иерусалиме: Иерусалиме, граде святый. Языцы мнози отдалеча приидут ко имени Господа Бога!»
(Тов 13:8–9, 11)Священные горы Иудеи отделены от Рамлы обширною равниною; они еще синели вдалеке. Мы летели на резвых конях. Провожавший нас наездник вдруг отделился от нас во весь опор навстречу к завиденным им двум путникам. Выхватя пистолет, он со всего наскоку выстрелил в одного из них пулею и закружился со своим конем, пересекая дорогу. Одетый в монашеское облачение путник, – это был настоятель греческого монастыря в Рамле, – отвечал улыбкою и ласковым движением руки этому приветствию араба, немало удивившему нас. Мы обменялись несколькими словами, поблагодарив настоятеля за найденное в его монастыре гостеприимство, а он звал нас к себе на обратном пути.
Мне казалось, что я стал дышать свободнее, когда мы начали подниматься на торжественные крутизны Иудеи. На первом скате, налево от дороги, видна деревенька Амоас; арабы-христиане называют ее этим именем, принимая ее ошибочно за евангельский Эммаус. Въехав на горы, мы скоро поравнялись с древними развалинами местечка Латрун, где, по преданию, родился распятый одесную Спасителя преступник, которому один вздох отверз двери Рая. С крестным знамением промчались мы мимо, и конечно, не один из нас воскликнул мысленно: «Помяни мя, Господи, во царствии Твоем!»
Ущелья гор делались ежеминутно теснее и живописнее; благовонье роз и незнакомых мне белых цветов разносилось по воздуху; стада паслись по обрывистым скатам. Часа через три пути мы въехали в узкий дефилей самой дикой наружности; он задержал наше стремленье. Горы Иудейские носят на себе отпечаток чего-то необыкновенно вдохновительного. Вскоре несколько ветхих маслин и фиговых дерев обозначили границу земель Рамлы и Иерусалима. Раза два утоляли мы жажду свою и усталых лошадей наших у колодезей. Мы проехали не останавливаясь мимо живописно разбросанного на обрывистой скале местечка Анатот – недавно разбойничье гнездо Абугоша; тут видны готические развалины церкви. Часы быстро летели, и я сгорал нетерпением увидеть Святой город. Горы начали становиться дичее и обнаженнее; но лиловый отлив скал, смешанный с зелеными полосами мхов, приятно оттенял их. Путь в иных местах был едва проходим для лошадей. Поднимаясь с горы на гору, я был в беспрестанном ожидании открыть Иерусалим, но горы все вставали передо мною, переменив прежнюю оттенку свою на красноватую. «Горы окрест его», – сказал Давид, говоря о Иерусалиме. Я начал приходить в уныние, что не увижу Святого города при свете дня; далеко опередил я своих спутников; в самое это время встретился мне прохожий араб – и, конечно, пораженный написанным на лице моем грустным нетерпением, поравнявшись со мною, закричал мне: «бедри! бедри!» (скоро! скоро!). Такое предведенье поразило меня удивлением: я ему сказал все, что я знал по-арабски нежного, за радостное известие. Я поднимался на высоту, – вдруг предстал Иерусалим! Я кинул повода лошади и бросился на землю с сладкими слезами. Я узнал и гору Элеонскую по ее священным маслинам; вздохи стесняли грудь мою.
Спутники мои нагнали меня и также повергнулись на землю. В немом восторге и не сводя глаз с этого священнейшего места земной планеты, мы спускались уже пешком по разметанным камням. Небо было облачно, – покров печали облегал Иерусалим… Вожатый сказал мне, что если мы не сядем на лошадей, то с захождением солнца, близкого уже к горизонту, ворота Иерусалима затворятся; это меня испугало; я боялся, чтоб святыня не скрылась от меня по грехам моим – и я поспешил в лоно Святого Города вкусить полную чашу блаженства, совершив свой обет.
Мы въехали в укрепленные Вифлеемские или Яфские ворота и очень скоро сошли у дверей Патриаршей обители. Это было марта 31 числа. Сын далекого севера, я не менее того вступил в Иерусалим как в свою родину, близкую сердцу моему. Окруженному так долго неверными, радостно было мне среди братий, под кровом икон нашей церкви. Я едва верил, что нахожусь близ Гроба Христова, и поспешал в храм, но двери его, стрегомые мусульманами, были еще заперты. Митрополит пригласил меня идти вместе с ним к заутрене.
Среди тишины темной ночи приступил я в первый раз к величественному преддверию храма Гроба Господня. Обе половины огромных ворот были открыты настеж. Бесчисленные огни свечей блистали перед большими стенными иконами, изображающими снятие со креста и погребение Спасителя. Тотчас при входе, в ложе привратника, увидел я сидящих, поджавши ноги, турок, с трубками во рту и играющих в шахматы. Сердце мое сжалось грустью; толпа расступилась перед нашим янычаром – и в нескольких шагах от нас лежал на помосте камень, одетый желтым мрамором и окруженный большими свечами, – это тот самый, на котором благообразный Иосиф повивал снятое со креста тело Иисуса. «Господи, – сказал я невольно, пав ниц со слезами, – страдания Твои еще не прекратились! Крещенные святым Твоим Именем и искупленные Тобою владеют этим миром, а нечестивые стерегут святилища Твои!» Но христиане не должны смущаться, что такие великие святыни находятся в уничижении языческом. Спаситель мира, подвергнув Себя на земле всем страданиям человеческим, оставил и святыни Свои под теми же законами природы, которым подвергалось Его Божественное тело. В смятении чувств, я не помню, как я дошел до Гроба Спасителя. Тут я дышал свободнее; отдельный придел скрывает погребальный вертеп Господа. Там я пролил слезы покаяния, и первая молитва моя была за давших мне жизнь и за близких сердцу моему. Не могу описывать, – и как выразить восторг, умиление и горесть христианина-грешника у Гроба Спасителя, и наконец на Голгофе у отверстия, где стоял крест, и у расселины распавшейся скалы!
Началась заутреня. Не только что помост Храма был весь закрыт народом, но взглянув наверх, – все приделы, все хоры, все галереи и даже некоторые карнизы имели своих богомольцев или зрителей. Нынешний год – для всех христиан – Пасха падала на тот же день. Зрелище этой необъятной толпы, чьи лица резко изображали представителей всех частей света, поразительно! Глухой шум слитых голосов сначала удивляет и беспокоит европейского христианина, привыкшего к благочестию храмов Божиих; но видя непоколебимое и ничем не развлекаемое благочестие многих истинно духовных лиц – шум этот кажется шумом бурной стихии. Возжжение свечей при процессии ваий вдруг обнаружило несметное число наших единоверцев. Вся процессия направилась с хоругвями и с пальмами в руках от греческого алтаря сквозь Царские двери прямо к Гробу Христову, который находится на противной оконечности храма. С разрешения Церкви те светские лица, которые находятся в алтаре, должны следовать за духовенством чрез Царские двери, чтоб охраниться от толпы; с трудом покорился я этой необходимости, но впереди священного хода шел мусульманский привратник храма и с криком разгонял бичом напирающую толпу. Вот как изображено смиренное шествие Искупителя в Иерусалиме! Я утешал себя зрелищем усердия богомольцев; многие с вершин карнизов или колонн простирали руки, а матери – своих младенцев, чтобы коснуться краев развевающихся хоругвей. Эта картина была достойна Иерусалима!
