Галина Калинина - Что играет мной? Беседы о страстях и борьбе с ними в современном мире
Под страстью в наше время подразумевается 1) сильно выраженное чувство, крайнее увлечение; 2) предмет сильного увлечения, постоянной склонности; 3) сильная любовь с преобладанием чувственного влечения; 4) страх, ужас (натерпелся страстей). Именно это, самое ныне малоупотребительное значение слова «страсть» наиболее близко к изначальному, исконно присущему этому слову. Посмотрим у Даля: страсть – 1) страдание, мука, маета, мученье, телесная боль, душевная скорбь, тоска; 2) в значении подвига: сознательное принятие на себя мученичества (отсюда чин страстотерпцев в сонме святых Православной Церкви); 3) страх, испуг, ужас, боязнь; 4) душевный порыв к чему-либо, нравственная жажда, жаданье, алчба, безотчетное влеченье, неразумное, необузданное хотенье. А теперь давайте заглянем в словарь церковнославянского языка. В нем-то мы и найдем настоящее, еще ничем не замутненное значение: страсть («пафос» по гр.) – 1) сильное желание чего-либо запрещенного; 2) страдание, мучение; 3) болезнь, жалкое состояние.
Благодаря этому этимологическому исследованию мы воочию убедились, как вместе с изменением сознания и нравственных ценностей человека, а также культурной среды преобразуется и притирается слово. Слишком страшно его изначальное значение, слишком «нетерпимо» для сегодняшней либеральной морали, отчего и пришлось ему превратиться из «сильного желания чего-либо запрещенного или мучения и болезни» в «сильно выраженное чувство». В XVIII веке, к примеру, соблазняя женщину или проигрывая в карты состояние своих родителей, человек впадал в страсть, то есть в болезнь, алчбу, страдание и сильное желание запрещенного евангельской заповедью. Ныне, делая то же самое, мы с вами просто испытываем сильные чувства, совершенно не заботясь при этом об их моральной окраске. Мы с вами теперь не страдаем и не болезнуем грехом, не чувствуя мук совести, мы просто ощущаем некую сильную по некой шкале эмоцию!
Что исчезло? Стыд и осознание греха. Но вот парадокс, муки-то, муки и невыносимые последствия исполненной страсти остались! Иначе откуда мода на психоанализ и увеселительные пилюли?
Выбросив за борт неудобный смысл слова, мы не можем с той же легкостью избавиться от явленных этим словом душевных переживаний. Сколько ни тверди «халва», во рту слаще не станет. Сколько ни называй дурные, злые и бессердечные поступки «крайним увлечением» – душевная боль и болезненные для души и тела последствия никуда не денутся.
Когда-то на рассвете психиатрии ученые сформулировали термин «нравственный идиотизм». Этой болезнью оказалось поражено множество народа, а вспышка ее пришлась на годы после французской революции. В анамнезе этой болезни значились полная неспособность больного отличать добро от зла в рамках общепринятой (замечу, тогда – равнозначно христианской) морали, и невозможность в связи с этим осознать (в те времена – равнозначно раскаяться) свои проступки. То есть, говоря попросту, больным нравственным идиотизмом тогда был тот, кто не видел разницы между убийством и милостыней, любовью и предательством, браком и прелюбодеянием. Вам этот диагноз ничего не напоминает?
Но потом возник Зигмунд Фрейд со своим учеником Карлом Юнгом (кстати, впоследствии безжалостно предавшим своего учителя), и психология (тогда психиатрия) перевернулась с ног на голову. Оказывается, та или иная страсть – это просто свойственное каждому человеку нормальное желание
В чем новшество? Не в том, что подобные желания могут быть свойственны каждому человеку, – это и без того утверждалось христианством 2000 лет. Новшество в том, что эти желания объявлялись нормальными. Раньше почему-то глупые люди считали, что изнасиловать мать или сестру – это страшный, смертный грех, а отцеубийство и братоубийство – Каиново преступление, которое даже произносить-то страшно, и от этого мучались. Ан нет! Это нормальные чувства, которые просто порождены подавленными либидо (половое влечение) и мортидо (влечение к смерти)! А кем подавленными? Конечно, мракобесным и злым христианством! Значит, надо избавиться от христианства и его устаревшей морали, попов заменить психоаналитиками, и людей сразу перестанут мучить плохие мысли, совесть и душевные расстройства. Дико, не правда ли? Но именно этот путь избрала наука, и диагноз «нравственный идиотизм» был напрочь забыт. Тем, кому подробнее хочется узнать об этой страшной эпохе и этих страшных ученых, выпестовавших мировые войны, русскую революцию, фашизм и сексуальную революцию, мы отсылаем к трудам по истории психологии[14], а сами продолжим разговор о страстях.
Итак, сегодня, в более широком смысле, произнося слово «страстный», мы имеем в виду «эмоциональный, темпераментный». То есть «страсть» приобретает скорее положительное значение. Страстный человек – человек, способный на сильные чувства и нерациональные поступки. Он противопоставляется бесстрастному роботу, который во всем слушается голоса рассудка, живет по заложенной в него программе. То есть антонимом слову «страстность» в современном языке можно считать слово «рассудочность». Это два полюса, между которыми раздираем современный человек.
Так человек, играющий на рулетке ва-банк, вызывает у окружающей публики одобрительные возгласы. Но что скажет та же самая публика, если узнает, что на кону стоит, например, жизнь его жены или ребенка? Так, абсолютно непьющий человек в веселой компании будет принят с некоторым недоверием. Но никто не станет восхищаться алкоголиком. Так же и с ревностью: не ревнуешь, значит, не любишь – довольно распространенное в обществе представление. Но ревнивец, замучивший жену своими ни на чем не основанными подозрениями и вечными скандалами, не станет для окружающих эталоном влюбленного. Грубо говоря, яркие эмоции – это хорошо, но только до тех пор, пока эмоции эти добровольны, осознанны и контролируются человеком.
И здесь мы приближаемся к точке соприкосновения между новым, светским значением слова и старым, церковным.
Если вы помните, в конце романа Достоевского «Идиот», уже после убийства Настасьи Филипповны, князь Мышкин сидит рядом с Рогожиным и жалеет его. Сцена эта для читателя, далекого от Православия скорее всего остается абсолютно непонятной. Единственное объяснение, которое может придумать несведущий человек: Мышкин окончательно помешался. Помешаться-то он, конечно, помешался – не поспоришь. Но в то же время его жалость к Рогожину, с точки зрения человека православного, вполне обоснованна.
Страсть означает страдание. Страсть – это болезнь души. Здесь важно не спутать. Дело не в том, что страсть ведет к страданию. Нет. Страсть сама по себе болезнь, сама по себе страдание души.
Удобопреклоняемость ко греху, страстность человека – это та же болезнь. Как мы относимся к больному человеку? Мы его жалеем. Точно так же Господь относится к грешнику, к человеку, одержимому страстями. Но больной человек пытается лечиться, чтобы облегчить свои страдания и вернуться к нормальному состоянию. Если больной не лечится – так исключительно по собственной глупости. И для человека, одержимого страстями, логично было бы лечиться. Но разве многие из нас лечатся?
Для человека неверующего здоровье телесное – одно из главных благ. Недаром каждый день, приветствуя друг друга, мы желаем друг другу именно здоровья, говоря «здравствуй». Недаром медицина – одна из самых развитых областей человеческого знания. И тем не менее как часто мы ведем себя неразумно, пренебрегая своим здоровьем. Мы гонимся за деньгами, за славой, за развлечениями. Но какой толк богачу от его денег, если его разбил паралич? Какой толк от славы, если ты болен насквозь, так что даже насладиться плодами этой славы по-хорошему не можешь? То же самое с душевным здоровьем. Мы пренебрегаем им во имя чего угодно. Во имя выгоды, здоровья телесного, во имя удовлетворения своих мелких амбиций. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мф. 16, 26).
Мы не стремимся вылечить свою душу, а всего лишь принимаем время от времени таблетки обезболивающего, предназначенные для того, чтобы на какую-то долю секунды прекратить нескончаемую боль. Мы притупляем эту боль алкоголем, наркотиками, развлечениями, но не пытаемся вылечить себя, может быть, даже потому, что уже само страдание приносит некоторое удовлетворение.
По своему существу человек не может желать зла и отвращаться от добра, но может желать зла, принимая его за добро, и отвращаться добра, считая его злом. Невозможность различить подлинное зло от добра, как мы уже много раз говорили, и является причиной всех несчастий человека и следствием грехопадения.
Еще одним следствием первородного греха является неизбежность множества противоречивых желаний, вытекающих из чувства богооставленности – ощущения собственной неполноты и недостаточности.
