Вениамин (Федченков) - На рубеже двух эпох
- Значит, вы с Врангелем не думали о бонапартизме? - спросил он неожиданно.
- И никогда не думали! - ответил я.
Лишь теперь он успокоился от своих подозрений.
Простился я особым посланием с духовенством армии. Они равнодушно отнеслись к моему отъезду. Лишь один батюшка написал сочувственное письмо, где, между прочим, спрашивал:
"Вы уезжаете от нас. Так неужели Вы, значит, решили, что наше белое движение кончено?"
Разумеется, оно было кончено, и не теперь, а еще в октябре 1920 года, в Крыму...
И вот утром я в Праге. Хмурое облачное небо. Закопченные от дыма фабрик дома, старинные здания. Направо, на высоких горах, древний дворец. И больше ничего особенного. Лишь в центре города памятник Яну Гусу. Народ? Что сказать? Я мало его видел. Двойственное впечатление о нем осталось у меня. Будто тихие, скромные, но себе на уме, неоткровенные. Потом я рассмотрел, что они и малорелигиозные, а очень многие и совсем безрелигиозные. Многовековая их борьба против немцев и католицизма постепенно делала их врагами обоих, увела в протестантизм, а у других вытравила веру совсем. Так что на вопрос, какой вы религии, они отвечали: без низнанья - "без исповедания". Но в рабочих массах оставалось еще много католиков, так что католицизм там еще довольно силен. А в Словакии он и вовсе является господствующей силой.
Заметил я еще какое-то мещанство духа у чехов: забота о маленьком материальном устройстве, кропотливая и систематическая работа везде: в полях, на заводах, в торговле. Не почувствовал я героического духа сербов или русского размаха. Поля их были разделаны удивительно: везде порядок, чистота, удобрения, отделка берегов у рек, все это точно на картинке. После я сравнил эту обработку с немецкой, и мне показалось, что чешская значительно выше.
И еще я не увидел особенной любви чехов к России и русским. Объясняется ли это их общим замкнутым характером, выработанным тяжкой исторической жизнью, или они считали себя выше России по культуре, не знаю. Но не видел я этой любви. А после увидел и хуже.
Скоро мы с архиепископом Савватием поехали в свою Карпатскую Русь. Стоило только увидеть первые лица, встретившие нас в храме в селе Л., как тотчас же стало ясно: это - наши родные русские! Будто я не в Европе, а где-либо на Волыни или Полтавщине. Язык их даже ближе к великорусскому, чем теперешний украинский. Объясняется это, по-моему, несколькими причинами. Прежде всего географическими. Когда венгры, или, как их на Закарпатской Руси зовут обычно, мадьяры, завоевали эти края, то они овладели, конечно, лучшими равнинными землями, а покоренных славян загнали в леса и горы. И эти горы спасли их. Спрятанные в их складках, удаленные от культурных разлагающих центров и путей сообщения, наши братья сохранились в удивительной чистоте расы и здоровья и в любви к своему русскому народу. Вторая причина была религиозная. Сохранив славянский язык в богослужении, даже и после насилия унии (XVI в.), они через него удержали связь и с русским языком, и православной Русью. Католики обманывали этот детский народ даже до моих дней. В униатских (в сущности, католических, храмах) священники называли своих пасомых православными. И действительно, в них сохранилась еще любовь к православию, потом, после поражения немцев, карпатороссы массами начали возвращаться в стародавнее православие.
Какой же это был прекрасный народ! Я думаю, что карпатороссы лучше всех народов, включая и нас, российских, русских, какие только я видел! И лишь католицизм испортил кое-что в их душе. Какая девственная нетронутость! Какая простота, какая физическая красота и чистота! Какое смирение! Какое терпение! Какое трудолюбие! И все это при бедности. Я видел места, где (около Хологова) люди месяцами не ели ржаного хлеба, заменяя его овсяным, даже с соломой. Я видел, какими загнанными они чувствовали себя не только среди мадьяр, но даже среди чехов. Об этом стоит написать особо. Вот примеры.
Решительно почти все места чиновников, вероятно, на 99% , начиная от высших до низших, были заняты чехами. Жандармерия и полиция - чешские. Доктора (фискально-административная часть в селах) - чехи. Железнодорожные служащие - чехи... Чехи... Чехи... Чехи... А "русины" (чехи не хотели называть их русскими) несли рабочее и земледельческое тягло как низшее, дикое племя. Это - вообще. Вот и частные факты.
Еду я однажды по узкоколейной международной железной дороге. Сидят братья-русские, а одежда у них еще старинная: кожухи шерстью наружу. Так они появляются и в европейской Праге. Им хочется поговорить со мной. Но тут же едет случайно подозрительный чех. И они уже боятся его, бедные. Вызывают меня на площадку вагона и там рассказывают о своих горестях. Загнанные пленники.
Другой случай. Я жил в городе, где единственным православным был хозяин домика Иван Гавый, здоровенный мужчина вроде тех, что нарисованы у Репина в "Запорожцах", лет шестидесяти. За свою "русскость". как принято было выражаться там о любви к русским, он был (и многие другие) посажен в тюрьму, где просидел год. Все время он не сменил белья, и рубаха сгнила на плечах. Не видя человеческого лица, он поймал мушку, оборвал одно крылышко, чтобы она не могла от него улететь, и рад был, что все-таки около него живое существо. После тюрьмы он стал нищим, остался лишь домик в одну комнатку, да в прихожей стояла печка и узенькая кровать. На ней спали два молодых здоровых сына Ивана. Оба они были безработными. Жутко было видеть, как этим двум сильным людям нечем жить! И не день, и не два, а месяцы! Придут голодные вечером, и на одну узкую железную койку вдвоем. А утром опять на поиски хлеба и работы. "Вот и готовые коммунисты", - подумал я. Иван же пригласил меня жить к нему потому, что у меня почти уже вышли все мои деньги, о чем он знал, посещая меня. После Гавый рассказал мне. что, прежде чем предложить свою нищенскую комнатушку для совместной жизни, он решил еще испытать: хватит ли на это сил у меня? Для этого зазвал он меня к себе и сварил один картофель. Хлеба не имел. И этот картофель с солью предложил мне. Я, не подозревая экзамена, ел вместе с ним. О, в Москве я еще не то видел, я искал бы там картофель в 1918 году. Тогда Иван решил: я выдержу, и пригласил к себе. Пока еще у меня оставались кое-какие гроши, я кормил и его, но на сыновей уже не хватало. И мне было и стыдно, и больно, что голодные его сыновья ложатся спать без ужина. Конечно, чешским агентам тайной полиции никак нельзя было понять: как это архиерей живет без средств, да еще у нищего? Католические епископы и протестантское духовенство жили сыто и даже роскошно. И у них зародилась мысль, что я коммунист, иначе кто же будет иметь
общение с бедняками, да еще безработными. А нужно сказать, что среди крестьян и рабочих-карпаторуссов я замечал действительно сочувствие коммунизму как выходу рабочих из бедственного положения. Об этом я даже написал через губернатора (немца родом) доклад в совет министров, указывая, что политика преимущества чехов и загнанное положение русских невольно толкает последних к коммунизму. Губернатор потом прислал мне ответ, что мой доклад был заслушан министрами. А тут еще случилось, что у нас заночевали два селянина-карпаторусса, пришедшие просить меня прислать к ним [священника] и наладить православный приход, да еще какой-то безработный одинокий человек - писец. Все они разлеглись спать на полу, к я с Иваном спали на двух кроватях - вторая жена от него ушла после ареста. Все было мирно. Вдруг часа в три ночи стук. Нагрянула тайная полиция, обыск. Кто такие? Но документы у всех оказались в исправности, и агенты не могли найти ничего сомнительного. Но уже самый факт, что у архиерея спали мужчины, да еще в доме нищего, не давал им покоя и после. Когда уже я выехал потом обратно в Сербию, в Синоде спрашивали у меня: почему ходят слухи, что меня удалили за коммунизм?
Впрочем, это распространял один мой враг церковный, Горовский, личность весьма неясная.
не хочу и писать о нем. Он такую распространял обо мне клевету, что и оправдываться не хочется: будто я куплен чехами, а я за восемь месяцев пребывания в Карпатской Руси не взял от них ни кроны, живя кое-как на привезенные еще из Сербии деньги (между прочим, мне прислал значительную сумму, около двухсот долларов, митрополит Платон из Америки). Да и странно: если я действительно продался чехам, то зачем же они так легко удаляли меня потом из Чехии? Какой подкуп, когда я скоро дошел до полного нищенства! И деньги, и продукты кончились.
- Ну, Иван, - говорю я хозяину вечером, - завтра у нас с тобой ни хлеба, ни сахара, лишь чай остался. И кушать не на что.
Может быть, читателю это покажется сказкой, но это было. И вдруг мне стало вместе и смешно, и отрадно. Смешно потому, что архиерей дожил до такого положения, что и есть нечего, а отрадно от веры в непреложную Божию помощь. Ведь же Сам Христос сказал в Евангелии; "Живите как птицы небесные. Отец питает и греет их".
