Архиепископ Никон Рождественский - Православие и грядущие судьбы России
«Но разве люди в таком исключительном положении, как настоящее положение московского митрополита, не могут своим участием приблизить это время», — возразил Пороховщиков.
«Не могут, — сказал митрополит, — потому что ныне и митрополиту могут сказать: не твое дело. Я не доживу до того дня, когда рассеются недоразумения в этом вопросе, когда в защиту его заговорят не одни митрополиты, когда сами славяне потянутся к нам сознательно; но вы, Бог даст, доживете... доживете, пожалуй, и до Царя-единомышленника».
Святитель действительно не дожил до того дня: он умер в 1867 году, а уже в 1875 году созрела мысль о своевременности приступить к окончательному решению так называемого «восточного вопроса».
Так рассуждал мудрый святитель и был глубоко прав в своих суждениях. Он зорко следил за событиями, бодро стоял на страже Церкви и отечества, выступал там, где повелевал ему долг, но когда не видел пользы от своих выступлений, то умолкал, предоставляя Богу сотворить потребное в свое время.
Помню, поведал мне покойный мой авва, о. Леонид, наместник Сергиевой Лавры, как он, будучи еще молодым иеромонахом, в беседе с великим святителем московским Филаретом, говоря о непорядках того времени, — дело было в средине шестидесятых годов, — дерзнул сказать святителю: «Владыко святый, все ждут вашей власти: кто же дерзнет, кроме вас, сказать правду ей, да и кого же ей слушать, как не вас?» И услышал о. Леонид ответ святителя, сказанный со вздохом: «Говорил, да не слушают». Значит, что требовала совесть святителя Божия, то он говорил, не молчал, но пока дело касалось земных порядков, пока не касались догматов веры, святыни сей неприкосновенной, дотоле и его совесть была спокойна: «Говорил, да не слушают». А ныне какой-нибудь либерал-батюшка, усмотрев какой-нибудь непорядок в церковной жизни, выступает уже с резкими обличениями его в каком-нибудь не всегда чистоплотном органе, не замечая того, что тут же, рядом с ним, стоят с своими статьями открытые враги Церкви, иудеи или иудействующие кадеки, им же ныне несть числа... И вступает такой иерей на наклонную плоскость дешевой популярности, и попадает в сети вражьи, и постепенно катится по этой плоскости, забывая печальные примеры Григориев Петровых, Михаилов Семеновых, Илиодоров — Труфановых и им подобных. Спириты говорят, что лицам духовным особенно опасно заниматься вызыванием духов, и тем сами обличают того, кто руководит ими. Нечто подобное можно сказать и в отношении обличительных выступлений: в духовном отношении они опаснее для лиц духовных, чем для мирян: кому много дано, с того много и взыщется, и если своими неразумными, может быть, слишком дерзновенными выступлениями иерей оскорбит носимую им благодать священства, требующую от него особенной чистоты совести и строгого отношения к своим поступкам, то враг скорее найдет доступ к его душе и возобладает им, как это мы и видели на примере вышеупомянутых несчастных расстриг...
Да, повторю: не всякую и правду можно оглашать, выходя на газетную улицу. Не всякую «правду» обязана выслушивать и обличаемая власть. Вспомним, как относились к «правде», высказываемой сатаною, Сам Христос Спаситель и Его Апостолы. Разве не правду говорили нечистые духи, взывая Господу: «знаю, Кто Ты — Святый Божий!» Разве лгал дух пытливый в несчастной отроковице, о которой говорится в Деяниях Апостольских (16, 17), когда ее устами взывал во след Апостолов: это — рабы Божии, они возвещают нам путь спасения? Но принял ли во внимание Апостол Христов такое непрошеное свидетельство о его Божественном посланничестве? Напротив, он с негодованием отверг его и заставил молчать злого духа, не допуская даже мысли о том, чтобы использовать такое свидетельство, казавшееся даже благоприятным для него.
Само собою разумеется, я говорю о тех обличительных выступлениях иереев в печати (слава Богу — немногочисленных), в которых звучит голос недовольства, критики, раздражения против власти. Тут нет сомнения, что все таковые выступления — слева и от лукавого. И слушать их не стоит. Должно обращать внимание на самих авторов, на их духовное настроение; надо пожалеть их и позаботиться об их вразумлении и отрезвлении. Ибо что такое их выступления, как не плод некоего опьянения самомнением и немирным чувством к своей власти?..
Есть другого рода выступления, в коих о недостатках церковной и государственной жизни говорится без раздражения, спокойно, даже благожелательно. Но и тут я советовал бы пастырям Церкви держаться построже правила: пользуйся своим правом только тогда, когда оно станет твоим долгом. Всякое право налагает обязанности, а такою и является исполнение долга. Хочешь использовать свое право? Спроси свою совесть: требует ли от тебя этого долг? Если — да, то исполни этот долг. Если — нет, то вспомни пословицу: слово — серебро, молчание — золото, и посоветуйся с теми, кто опытнее тебя в духовной жизни. Может быть, опытный человек скажет тебе, что использование тобою права наложит на тебя тяжелую обязанность, которой ты не имел в виду принимать на себя.
Ныне так много охотников «писать», что не беда, если одним будет меньше. Всякому хочется сказать свое слово «на пользу общую», а нередко выходит одно празднословие из этого. Говорят нередко то, что давно уже сказано, и сказано умнее, дельнее, а пишущий думает, что никто еще не говорил того, что он хочет сказать... Так не лучше ли и в самом деле иной раз помолчать?..
О честолюбии и властолюбии
Доброе слово некоторым инокам и пастырям Церкви
Кто хочет поглубже заглянуть в свое сердце, в свою душу, кто не хочет быть только по имени христианином, для того нет лучшего времени в году, как Великий пост. Для лечения телесных недугов люди отправляются в больницы или, по совету врачей, — куда-нибудь на лечебные воды и там в известное время года проходят курс лечения под руководством опытных врачей. Наша духовная лечебница — наша святая Церковь, наш лечебный сезон — преимущественно Великий пост. И если сим святым временем спешит воспользоваться каждый православный христианин, то тем паче должен это сделать служитель Церкви, пастырь Церкви, а равно и тот, кто ушел от мира в святую обитель, принял там звание инока, обязывающее его и жить иначе, чем мирянин, не только в посты, но и во всю свою жизнь. Мы живем в тревожное, можно сказать — грозное время: не напрасно некоторые вдумчивые и внимательные к себе люди вопрошают, не настали ли уже последние времена, не близок ли последний суд?.. Но времена и лета положил Господь в Своей власти, и никто не знает — даже Ангелы Божии — последнего дня и часа суда Божия, а вот готовиться к сему суду необходимо, если кто не хочет пойти в муку вечную с диаволом и аггелами его. Вот почему мне хотелось бы сказать доброе слово наипаче своим собратиям по монашеству и сослужителям во Христе — пастырям Христовой Церкви, — сказать то, что наболело на душе при виде наших духовных немощей, иногда уж слишком ярко выступающих и показывающих, что некоторые из нас забыли обеты свои и пошли путем мира сего лукавого — пусть сами в совести своей решат: куда ведет и заведет их этот путь!..
Святой Апостол и Евангелист Иоанн Богослов указывает три ветви, исходящие из основного корня греха: похоть плоти, похоть очес и гордость житейскую. Все наши грехи суть разветвления и плоды этих главных ветвей греха; враг зорко следит: к чему более склонна душа человека, на какой, так сказать, ветви греха чаще останавливается ее мысленный взор, и соответственно сему искушает человека. Для того чтобы птица попала в руки ловца, довольно, чтоб она хотя одним коготком запуталась в его сетях: так и для погибели души довольно одной какой-либо страсти овладеть душою всецело. И мы замечаем, что у каждого грешника есть свой излюбленный им идол, которому он служит, своя страсть, которая господствует в его сердце. Само собою разумеется, что это не исключает служения и другим страстям, но сии страсти обычно уступают первенство господственной страсти и нередко прикрывают ее от духовного взора даже самого пленника сей страсти. Так постыдная страсть плотская иногда прикрывается страстью якобы благородной гордости, страсть скупости — лицемерным человеколюбием и тщеславием.
У святых отцов есть пророчество о монахах последних времен, что будут они спасаться не великими подвигами внешнего делания, а великим смирением. И за таковое смирение некоторые из них превзойдут древних чудотворцев. А противоположная смирению страсть, конечно, есть гордыня, питаемая тщеславием и честолюбием. Знает это враг и искушает современных нам иноков, а также и служителей алтаря Христова, наипаче всего честолюбием, тщеславием, а затем, конечно, и гордынею. Это заметил еще великий святитель Филарет митрополит Московский. «Опаснее всего, — говорил он, — для монаха — честолюбие». С лишком сорок лет живу я в монастыре, благодарю Бога, что моим духовным руководителем в продолжении многих лет был незабвенный ученик великого в своем монашеском смирении старца Оптиной пустыни о. Макария архимандрит Леонид (Кавелин), который постоянно твердил мне о первом завете своего старца — послушании и смирении, об отсечении своего смышления и искании воли Божией наипаче во внешних обстоятельствах жизни. С этой точки зрения покойный старец оценивал нравственный облик каждого монаха, ему подчиненного; никакие внешние достоинства в его глазах не имели большой цены, если монах имел склонность ценить самого себя. «Самоцен — первый враг монаха», — говаривал он. И все внимание старца, как настоятеля монастыря, было обращено на воспитание в подчиненных духа смирения, отсечения своей воли и смышления, сознания той животворящей в духовном отношении истины, что не мы делаем доброе, если что делаем, а Господь Своею всемощною благодатью, и если мы себе приписываем какое-либо добро, то крадем его, это добро, у Бога. Это в корне подсекало в иноках, внимающих своему спасению, всякий самоцен, а следовательно, отнимало почву и у честолюбия, стремления к наградам, к повышению в священном сане и под. Послушник может еще мечтать о монашеском звании, но должен помнить, что монах-то и есть, по выражению преподобного Иоанна Лествичника, «бездна смирения, в которую он низринул и в которой потопил всякого злого духа» (Леств. гл. 23, 27). В таком настроении придет ли человеку на мысль расценивать свои достоинства и заслуги и мечтать о каких бы то ни было наградах? Если данные Господом Иисусом Христом нравственные законы обязательны для всякого верующего, то тем более они обязательны для инока, для служителя Церкви, облеченного благодатью свящества. И тот и другой должны помнить, что Господь не нуждается в их, говоря человечески, услугах в великом деле спасения людей в Церкви Его, а потому за великое счастие должны почитать, если Господь соделает что-либо чрез них, так что они удостоятся быть живыми органами Его жизнедеятельности в Его святой Церкви. Мысль о земных, человеческих наградах являлась бы для них кощунством, ибо их награда — то благодатное утешение, какое переживают они в своей совести, сознавая свою близость к Господу Спасителю. Но все мы немощны, ко всякому из нас может приразиться искусительный помысл самоцена, а потому те, кто стоит на страже спасения души монаха, имеют долг постоянно напоминать ему об этом, а когда потребно, то и ставить преграды к проявлению самоцена. Так и делал покойный о. Леонид. Помню, одно высокопоставленное лицо, мирянин, вздумал ходатайствовать пред ним о рукоположении скитского иеродиакона в сан иеромонаха. «Я и сам думал об этом, — сказал старец, — но теперь вижу, что ему рано быть иеромонахом; извините, ваше превосходительство, у меня уж такая дурная привычка: за кого ходатайствуют миряне, того — подальше поставить от повышений, пока у него простынет искушение самоцена». И действительно, он отложил рукоположение иеродиакона почти на три года, дабы не повадно было и монахам искать повышений и наград чрез мирян, а мирянам ходатайствовать за них ко вреду их. А когда таких преград к исканию повышений не ставится, когда начальство прислушивается к тому, что вот такой-то инок «скорбит», что его «забыли», долго не повышают, не награждают, то среди монашествующих быстро развивается честолюбивое искательство наград и повышений, и тогда начальству приходится постоянно слышать попреки, что оно несправедливо к тому или другому иноку, и конца не будет таким упрекам. Страсть честолюбия положительно ненасытима, как и всякая, впрочем, другая страсть. Послушник мечтает быть манатейным монахом, но не для того, чтоб усилить подвиги иноческого жития, — этого ему не запретит отец духовный и в состоянии послушничества, — а для того, чтобы пройти по церкви, распустив свою мантию: смотрите-де, я теперь уже не послушник, а монах... Конечно, я говорю не о всех монахах, а только о тех, которые усиленно добивались пострижения. Но не долго утешает таких и мантия: скоро является желание сана иеродиаконства, а затем и иеромонашества. А там пойдут эти награды: набедренник, крест, а если есть возможность, то и орден... Я встречал несчастных иноков, одержимых страстью честолюбия до того, что они наводили справки: какое братство или общество какой дает значок своим членам, чтоб купить себе и привесить этот значок, внеся известную сумму как пожертвование на братство или общество. И обвешивает себя такой «инок» подобными значками, и не замечает, что добрые люди благодушно смеются над его страстью к таким значкам. Но дело и сим не ограничивается: скоро эти значки ему наскучивают, страсть честолюбия ищет себе новой пищи и постепенно превращается в страсть к властолюбию. Какой-нибудь простец, не умеющий правильно написать своего имени, чуть не по складам читающий Евангелие, мечтает быть уже настоятелем в каком-нибудь монастыре, а с настоятельством получить и сан игумена, а затем и архимандрита... Где предел такому духовному уродству?.. Иначе я не умею назвать такое печальное явление в среде иночества... К несчастью, в наше путаное время чего не бывает? И такие честолюбцы на горе себе и подчиненным иногда достигают своих целей и увенчают свою главу митрами... Я сказал: на горе другим — это понятно, ибо какой уж будет настоятель — человек без опыта духовного, преданный страсти властолюбия, ослепленный мнением о себе, как о некоем выдающемся таланте, как о заслуженном человеке? Но он получает искомое и на горе себе: всегда должно помнить, что в области духа, в жизни Церкви, такое предвосхищение власти с целью обратить ее на служение идолу честолюбия не проходит безнаказанно для честолюбца. Бог помогает только тому, кто Ему служит, а без Божией помощи проходить служение делу спасения ближних невозможно. Посему честолюбец предоставляется собственным силам в новом своем положении и скоро начинает чувствовать это оставление его благодатию вспомоществующею... Его постигают неудачи по службе, нестроения в среде братии, которая не может питать к нему должного доверия и уважения, начинаются искушения, от которых он готов был бы бежать... Кто не своею волею стал на место начальника, кто не искал сего места, тот в таких случаях имеет дерзновение просить у Бога помощи: «Господи, Тебе было благоугодно поставить меня на это место: Ты и помогай мне!» А кто сам домогался места начальнического, кто достиг его кривыми путями, тот не смеет, не может с таким дерзновением обращаться к Богу в трудные минуты жизни. Его мучает совесть, его вера слаба, а враг не дает ему свободы отрезвиться, спокойно взглянуть на свое прошлое, раскаяться в своем честолюбивом искательстве... Мало того: Божиим попущением бывает, что пока он жил в обители подначальным, дотоле не знал некоторых искушений, оберегаемый от них всем строем монастырской жизни, а оказавшись на некоторой свободе, мало-помалу поддается и сим искушениям, которые доводят иных настоятелей-искателей до гибели...
