Иоанн Св. -Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати томах. Том первый, книга первая.С предисловием А. П. Лопухина.
К тому же Стагирию об унынии. Слово третье
Выше сказанное может потушить пламень уныния и расположить к благодушию; но чтобы утешение было полнее, я решился прибавить тебе и это слово, наперед предложив тебе следующий вопрос: скажи мне, если бы кто призвал тебя на царство земное, и между тем тебе предстояло бы, прежде чем войдешь в город и наденешь на себя венец, остановиться в гостиннице, в которой и грязь, и дым, и шум от путешественников и опасности от разбойников, и теснота, безпорядок великий, неужели ты обратил бы внимание на эти неприятности, а не пренебрег всеми ими, как ничтожными? Так не странно ли, что надеющийся обладать землею не смущается никакими встречающимися трудностями, одушевляясь надеждами на царствование, а призываемый на небеса падает духом и смущается при каждой из случающихся с нами в этой гостиннице неприятностей? Состояние здешней жизни нисколько не разнится от гостинницы и пребывания в постоялом доме: это и желали выразить святые, называя себя странниками и пришельцами, и такими словами научая нас пренебрегать и удовольствиями и неприятностями настоящей жизни и, отрешившись от земли, всею душою прилепляться к небу. Обратимся же к самим святым и от Иосифа перейдем к Моисею. Этот кротчайший из всех бывших на земле, рождается в то время, когда соотечественники его находились в бедственном положении; быв отчужден от родивших его и не зная своих родителей, он в продолжение всего перваго возраста своего воспитывается иноплеменниками: что могло быть тягостнее этого для еврея юнаго и разумнаго, хотя бы он и считался сыном царским? Но тогда для него тягостно было не только это, но и то, что он видел всех соотечественников своих в крайних несчастиях. Мог ли он, не хотевши ни жить, ни быть вписанным в книгу Божию без их спасения (Исх. XXXII, 38), наслаждаться благами при царском дворе, видя всех их среди такой бури? Если и нас родившихся спустя столько времени после этих событий и не имеющих подобной причины сострадать иудеям, объемлет жалость при мысли о тогдашнем избиении их детей, то чего не претерпел этот блаженный, привязанный великою любовию ко всему народу, видевший своими глазами его бедствия, и тех, которые причиняли эти бедствия, принужденный называть своими родителями? Я думаю, что об этих бедных детях он скорбел тогда больше самих родителей, как видно из того, что сделал он впоследствии. Так, не могши ни убедить, ни принудить мнимаго отца своего отменить зверское и убийственное повеление, он сам наконец порешил разделить с ними бедствия. Впрочем, я не столько удивляюсь этому, сколько изумляюсь тому пламени скорби, которое Моисей носил в себе в предыдущее время и о котором я заключаю по (совершенному им) убийству. Кто доведен был скорбию до убийства, тот чрез последнее обнаружил силу первой. Он конечно не стал бы мстить египтянам так жестоко, если бы не сокрушался более самих родителей о бедствиях детей их. Что же, после того, как он отмстил и несколько облегчил душу свою от такой скорби, успел ли он вполне насладиться отрадою, доставленною ему этим мщением? Едва наступил второй день, как этого блаженнаго постигла другая скорбь, тяжелее прежней, и объял такой страх, который заставил его совсем удалиться из Египта. Тяжело слышать дурное и от кого бы то ни было; но когда будет говорить дурное кто-нибудь из облагодетельствованных, станет поносить за благодеяния, ему оказанныя, и укорять так: еда убити мя ты хощеши имже образом убил еси вчера египтянина? (Исх. II, 14), тогда, тогда обида бывает невыносимою и может даже вывесть оскорбляемаго из терпения; такое производит она раздражение вместе с печалию! Но у Моисея к этому присоединилось еще третье - боязнь царя, которая так овладела душою праведника, что даже изгнала его из всей тамошней страны. Так становится беглецом - сын царский! Если кто считает счастием для него воспитание при царском дворе, то пусть теперь вспомнит о придворном довольстве и увидит, что и оно сделалось для праведника причиною множества скорбей и неудобств, потому что не все равно, тому ли выносить долгое скитальничество и терпеть бедствия на чужбине, кто воспитан в простом доме и испытал много забот, много странствований и трудностей, или подвергнуться таким страданиям тому, кто никогда и на короткое время не испытывал этого, но жил всегда в довольстве: последний, конечно, с более тяжелым чувством, чем первый, обратится в бегство, если ему случится дойти до такой крайности; что тогда и случилось с Моисеем. Сделавшись беглецом, он приходит к человеку, который был идослужителем и иноплеменником; а пользоваться столь долгое время гостеприимством человека, посвятившаго себя на служение демонам, это не маловажная причина для скорби. Здесь Моисей, приняв в свое заведывание стада того человека, в таком занятии провел сорок лет. Если это кому-либо представляется нисколько не тяжелым, то вспомним о тех, которые уходят с родины и скрываются не по страху и боязни, но оставляют дом добровольно на малое время, как они томятся, как грустят, за какое благо считают возвращение на родину! Когда же к этому присоединяется еще страх и бедственная жизнь, при чем однако самыя тягости и скорби представляются более легкими, нежели желанное возвращение на родину, то вообрази картину бедствий Моисея! Не просто выслушивай сказанное, что Моисей бяше пасый (Исх. III, 1), но припомни при этом слова Иакова, которыми он высказывал жалобу пред тестем: аз воздах тебе от мене самаго татбины дневныя и татбины нощныя; бых во дни жегом зноем и студению в нощи: и отхождаше сон от очию моею (Быт. XXXI, 39). Все это, конечно, было и с Моисеем, притом в течение еще большаго числа лет и в большей степени, так как и страна (мадиамская) была пустыннее страны (месопотамской). Если Моисей не жаловался на это, то и тот блаженный не сказал бы таких слов, если бы не был доведен до великой крайности и не был вынужден к тому неблагодарностью тестя. Так чужбина и сама по себе может угнетать человека, если даже он оставил отчизну только по необходимости. Ибо якоже птица, говорит премудрый, егда отлетит от гнезда своего, тако человек порабощается, егда устранится от своих мест (Притч. XXVII, 8). Притом Моисей тогда не мог быть уверен даже в собственной безопасности; но как слуга, убежавший от жестокаго господина, постоянно страшится и опасается, чтобы его не поймали, так и блаженный Моисей жил в постоянном страхе. Это видно из того, что он даже и тогда, когда Бог после столь долгаго времени повелевает ему возвратиться в Египет, отказывается и медлить, хотя и слышал, что умер искавший души его (Исх. IV, 19).
2. Когда же он послушался и пошел в Египет, быв принужден оставить жену и детей, тогда опять начинаются укоризны, и оскорбления, и угрозы от тогдашняго царя египетскаго и жалобы и проклятия от получающих благодеяния. Тот говорит: вскую Моисей и Аарон развращаете люди от дел их? Идите кийждо вас на дела своя. А израильтяне говорят: да видит Бог и судит вам, яко огнусисте дух наш пред фараоном, и пред рабы его, дати меч в руки его, убити нас (Исх. V, 4, 21). Прискорбно и тягостно это; но всего тяжелее было то, что он пришедший и обещавший евреям множество благ, свободу, избавление от тяготевших над ними бедствий, показался им обманщиком, потому что тяжесть угнетавшаго их рабства не только не облегчилась, но увеличилась еще больше, и тот, кто подал надежду быть избавителем всего народа и обещал это, оказался повидимому виновником мучений и побоев, злоумышленником и губителем. Кто не впал бы в уныние, когда, обещав прекратить столь великия бедствия, после обещания сам же увидел прибавление других, еще более тяжкий бедствий? Моисей унывал, как естественно унывать тому, кто слышит и видит подобное; однако он не упал под тяжестью этой скорби, но остался непреклонным, хотя события не только не соответствовали, а даже противоречили его обещаниям. Обратившись к Богу и говоря об этом, он много плакал и сказал: Господи почто озлобил еси люди Твоя? И вскую послал еси мя? И отнележе внидох к фараону, глаголати Твоим именем, он озлоби люди сия и не избавил еси людей Твоих (Исх. V, 22,23). Пролив слезы и снова услышав от Бога такое же повеление, какое и прежде, он опять возвещает об этом израильтянам, но они не внимают ему, потому что души их были угнетены скорбию и унынием. И не послушаша, говорится в Писании, Моисея от малодушия и от дел жестоких (VI, 9). А это не мало огорчало его. Когда же последовали чудеса, и фараон многократно смеялся над ним, он и эти насмешки перенес мужественно. Когда наконец вышел он из Египта и вместе с иудеями стал уже надеяться на освобождение, то не успел еще вполне отдохнуть, как объял его прежний или даже гораздо больший страх. Не прошло и трех дней, как израильтяне увидели пред собою варваров вооруженными, и испытали тоже что испытывают какие-нибудь беглые рабы, когда на чужбине внезапно окажутся пред глазами своих господ, или что испытали бы сами они, если бы случилось им в приятном сновидении увидеть себя на свободе, а пробудившись опять оказаться в Египте и в тех же самых бедствиях. Впрочем я не знаю, что можно назвать сновидением их, три ли дня свободы, или представившееся им теперь страшное и ужасное зрелище: такая мгла уныния покрыла взоры всех их. А Моисей объят был еще большим мраком: он боялся не египтян только, как прочие израильтяне, но и последних вместе с первыми. Те и другие теперь смотрели на него, как на обманщика и обольстителя, одни - с насмешками и готовностию сделать нападение, а другие - с озлоблением и печалию. Впрочем, для чего по догадкам судить об унынии этого мужа, когда скорбь его можно вполне понять из слов нисшедших свыше? Когда он молчал и не дерзал даже отверзть уста, Бог говорит ему: что вопиеши ко мне (Исх. XIV, 15)? - одним этим словом объясняя нам смущение души его.
