Жозе Сарамаго - Евангелие от Иисуса
Но я не сказал, что и ты умрешь на кресте, и Андрей, и Филипп, что с Варфоломея сдерут кожу заживо, а Матфея убьют варвары, что Иакову Зеведееву отрубят голову, что Иакова Алфеева побьют камнями, Фому пронзят копьем, Иуде Фаддею размозжат череп дубиной, Симона же распилят пополам, – ничего этого ты прежде не знал, а теперь знаешь, и знают все остальные. Слова его были встречены молчанием: будущее стало известно и страха более не внушало, и все было, как если бы Иисус предрек им: Вы умрете, а они бы хором ответили:
Подумаешь, новость сказал, а то мы без тебя не знали.
Но Иоанн Зеведеев и Иуда Искариот, не упомянутые Иисусом, спросили в один голос: А я? – и ответил Иисус: Ты, Иоанн, доживешь до старости и умрешь своей смертью, а ты, Иуда, держись подальше от смоковниц, ибо недалек уже тот час, когда ты своими руками удавишься на одной из них. Тут раздался голос кого-то из учеников, только непонятно было, кого именно: Стало быть, мы умрем за тебя? Не за меня, а за Бога, отвечал Иисус. А чего же Он, в конце концов, хочет? – спросил Иоанн. Он хочет владеть всем миром. Но мир и так принадлежит ему. Вседержителю и творцу Вселенной, причем не со вчерашнего дня и с завтрашнего, а от начала времен и до скончания века, сказал Фома. Этого я не знаю, отвечал Иисус. Но ты так долго таил это в душе, почему же решил сейчас поведать нам обо всем? Умер Лазарь, исцеленный мною, умер Иоанн, возвестивший обо мне, и смерть уже среди нас. Всякая тварь земная смертна, заметил Петр, чем мы лучше других? В будущем многие умрут по воле Бога и за дело его. Раз по воле Бога, значит, за святое дело. Они умрут оттого лишь, что выпало им родиться тогда, когда родились они, не раньше и не позже. Они войдут в жизнь вечную, возразил Матфей. Да, но почему должны будут претерпевать для этого такие муки?! Если Сын Божий говорит это, он отрицает самого себя, сказал Петр. Ты ошибаешься: только Сыну Божьему позволено говорить так, ибо то, что в твоих устах прозвучит богохульством, в моих пребудет словом Божьим. Так получается, что мы вроде должны выбирать между тобой и Богом. Выбор ваш должен быть вечно и неизменно лишь между Богом и Богом, я же стою на полпути от вас до Бога, и от меня до вас как от вас – до людей. Что надлежит нам сделать? Помочь смертью моей спасти жизни тех, кто еще не родился. Но ты не можешь идти наперекор воле Бога. Не могу, но попытаться должен. Ты – Сын Божий, тебе ничего не грозит, мы же навсегда погубим душу свою. Нет, ибо, повинуясь мне, вы все еще будете повиноваться Богу. На горизонте, там, где обрывалась пустыня, появился краешек красной луны. Ну говори же, воскликнул Андрей, но Иисус дождался, пока не выплывет над землей весь целиком огромный кровавый диск, и только тогда продолжал: Сын Божий должен будет умереть на кресте, чтобы так исполнить волю Отца, но если вместо него распнут обыкновенного человека, не сможет уже Бог пожертвовать своим сыном. Ты хочешь вместо себя послать на казнь простого человека, одного из нас? – спросил Петр. Нет, я сам займу место Сына.
Ради Бога, объяснись. Да, на крест пойдет простой, обыкновенный человек, но только он объявит себя царем Иудейским, намеренным свергнуть Ирода с престола и изгнать римлян из пределов своих, и просить я вас хочу о том, чтобы кто-нибудь из вас без промедления отправился во Храм и сказал там, что я и есть этот человек, и, если власти окажутся расторопны, Бог не успеет своим судом заменить земное правосудие, как не отклонил он секиры палача от головы Иоанна. Все ученики онемели от изумления, но уже вскоре дружным криком изъявили свое негодование, протест, невозможность поверить в слова Иисуса. Если ты – сын Бога, то и умереть должен как сын Бога! – воскликнул один. Я преломлял с тобой хлеб, как могу я предать тебя?! – простонал другой. Не может быть царем Иудейским тот, кому суждено стать владыкой мира! – твердил третий.
На месте прикончу всякого, кто попытается донести на тебя! – рычал четвертый. Тут, взлетев над всем этим гвалтом, прозвучал ясный голос Иуды Искариота, произнесшего раздельно и отчетливо: Я пойду в Храм, если такова твоя воля. Его тотчас схватили, и уже сверкнули выхваченные из-под плащей клинки, когда Иисус приказал: Отпустите его, не причиняйте ему зла, – и, поднявшись, обнял Иуду и поцеловал его в обе щеки, после чего сказал: Что делаешь, делай скорей. Тот, не промолвив более ни слова, закинул край плаща за плечо и исчез в ночи, будто тьма поглотила его.
А при первом свете дня пришли взять Иисуса храмовая стража и воины Ирода. Они незаметно подобрались к тому месту, где разбиты были шатры, и потом некоторые, вооруженные мечами и копьями, ворвались туда, и старший над ними крикнул: Где тот, что называет себя «Царь Иудейский»? – а потом еще раз: Пусть выйдет человек, именующий себя «Царь Иудейский», – и тогда вышел из шатра Иисус и с ним плачущая Мария Магдалина. Воин, подошедший, чтобы связать ему руки, шепнул ему: Если все же, несмотря на то что сегодня пришли мы взять тебя, станешь ты когда-нибудь царем над нами, вспомни, что я исполнял приказ, и, если ты прикажешь взять того, кто ныне приказал взять тебя, я подчинюсь тебе, как ныне подчинился ему. Иисус же ответил:
Один царь не схватит другого царя, и бог не убьет бога, ибо на то и существуют такие, как ты. Покуда опутывали веревкой и ноги его, чтобы он не мог убежать, промолвил Иисус как бы про себя: Поздно спохватились, я уже убежал. В этот миг испустила Магдалина душераздирающий вопль, и сказал ей Иисус: Ты не так еще заплачешь по мне, – и другим женщинам: И вы все, когда придет такой же час для всех, кто стоит здесь, и для вас самих, восплачете горько, но знайте, что в тысячи раз больше пролилось бы слез в будущем, если бы я по воле своей не решился принять смерть. И потом, повернувшись к старшему над воинами, сказал ему: Отпусти людей, что были со мной, я – Царь Иудейский, я, а не они, – и, уж более не прибавив ни слова, пошел вперед, воины же окружали его. Тем временем взошло и поднялось над Вифанией солнце, и все они двинулись по дороге на Иерусалим – впереди Иисус, по бокам его – воины, державшие концы веревки, которой связаны были его руки, следом ученики и женщины, причем первые пылали гневом, вторые же плакали, но от слез одних проку и толку было столько же, сколько от ярости других. Что делать нам? – переговаривались они между собой вполголоса, – напасть ли на воинов и попытаться отбить Иисуса и погибнуть в бою или же разбежаться, покуда не вышел приказ схватить и нас всех? – и, как не в силах они были сделать выбор, то не сделали ничего, следуя за стражниками в некотором отдалении. Спустя небольшое время заметили ученики, что отряд остановился, и не могли понять почему, и даже мелькнула у них мысль, что пришел другой приказ и воины сейчас развязывают Иисуса, однако для того, чтобы поверить в такое, недостаточно буйным были они наделены воображением. Никакие узлы не развязались, а один, по крайней мере, затянулся еще крепче, намертво затянулся под тяжестью тела, – на ветви придорожной смоковницы, которую никак не могли миновать Иисус и ведшие его, висел в петле Иуда Искариот, по доброй воле вызвавшийся донести на учителя, чтобы исполнена была последняя воля его. По знаку командира конвоя двое стражников перерезали веревку и опустили наземь бездыханное тело. Не остыл еще, сказал один из них, и ничего удивительного в этом не было, потому что Иуда, загодя взобравшись на смоковницу, привязал веревку к ветви ее, сунул голову в петлю и принялся терпеливо ждать, когда вдалеке из-за поворота дороги покажется Иисус, чтобы в тот же миг со спокойной совестью, ибо выполнил он все, что надо, и так, как надо, кинуться вниз. Иисус подошел к телу – стража не препятствовала ему – и долго глядел в искаженное недолгой предсмертной мукой лицо. Теплый еще, повторил конвойный, и Иисус подумал, что сейчас мог бы, если бы захотел, сделать то, чего не сделал с Лазарем, – воскресить Иуду, чтобы в другом месте и в другое – быть может; весьма отдаленное – время обрел тот тихую и естественную смерть, а не помеченное клеймом предательства бессмертие. Но всем известно, что воскрешать людей по силам только Сыну Божьему, а никак не Царю Иудейскому, чей дух безмолвствует, а руки и ноги связаны.
Старший конвоя приказал: Бросьте его здесь, местные похоронят, а нет – будет воронью пожива, только сперва посмотрите, нет ли при нем чего ценного. Ничего, ни гроша, доложили стражники, обшарив труп, да и не могло быть, поскольку деньгами общины распоряжался Матфей, поднаторевший в этом деле еще с той поры, когда был мытарем при таможне и звался Левий.
Ему не заплатили за донос, пробормотал Иисус, и стражник, слышавший его слова, ответил: Хотели было, да он сказал, что привык платить свои долги сам, ну да, видно, он расчелся сполна. Процессия двинулась дальше: иные ученики с жалостью взирали на тело былого своего сотоварища, но Иоанн сказал: Оставим его, он не из наших, а другой Иуда, Иуда Фаддей, возразил:
