Арчибальд Кронин - Ключи Царства
Они дошли до вокзала в полном молчании. В поезде Эндрью сидел, глядя в окно, почти не шевелясь, свесив ноги со скамьи. Мальчика давно не мыли. Глубоко въевшаяся грязь покрывала крапинками его бледную шею. Один или два раза он искоса взглянул на Фрэнсиса и тут же отвел глаза. Невозможно было угадать его мысли, но в глубине глаз у него затаились страх и подозрительность.
— Не бойся, — сказал Фрэнсис.
— Я не боюсь, — нижняя губа мальчика дрогнула.
Как только поезд вышел из дыма Керкбриджа, набрал скорость и понесся вдоль берега реки, на лице мальчика стало появляться удивленное выражение. Он никогда не думал, что краски могут быть такими яркими, такими непохожими на свинцовое убожество трущоб. Открытые поля и фермы сменились лесами, с множеством зеленых папоротников, со стремительными ручьями, сверкающими в лощинах.
— Это сюда мы едем?
— Да, мы уже почти приехали.
Они приехали в Твидсайд около трех часов. Старый город на берегу реки, так мало изменившийся будто он покинул его только вчера, лежал, нежась в ярких лучах солнца. Знакомые места проплывали перед пристальным взглядом Фрэнсиса, и горло его сжималось от сладостной и мучительной боли. Они вышли из маленького вокзала и пошли вместе к дому священника прихода святого Колумба.
VI.
Конец начала
Из окна своей комнаты монсеньор Слит, хмурясь, смотрел в сад, где мисс Моффат с корзинкой в руке стояла с Эндрью и отцом Чисхолмом, наблюдая, как Дугал собирает овощи к обеду. Молчаливое товарищество, царившее в маленькой группе, еще больше усиливало его раздражение и чувство отчужденности и укрепляло в принятом решении. Сзади него на столе лежал законченный и отпечатанный на его портативной пишущей машинке отчет — сжатый, ясный документ, изобилующий убийственными уликами. Через час он уедет из Тайнкасла. Отчет будет в руках епископа сегодня же вечером. Несмотря на глубокое острое чувство удовлетворения от завершения этого дела, неоспоримо было, что вся прошлая неделя в приходе святого Колумба была очень тягостной. Многое вызывало досаду и даже приводило его в смущение.
Если не считать ту группу, центром которой была набожная, но тучная миссис Гленденнинг, все прихожане относились к своему эксцентричному пастырю с уважением и даже, можно сказать, с любовью. Вчера он вынужден был строго обойтись с делегацией, ожидавшей его, чтобы заявить о своей лояльности к приходскому священнику. Будто ему неизвестно, что у каждого местного уроженца бывают свои приверженцы! Но до высшей точки раздражения Слит дошел в тот же вечер, когда к нему зашел местный пресвитерианский[76] священник и, запинаясь, промямлил, что он «смеет надеяться, что отец Чисхолм не покинет их» (последнее время в городе такая замечательная «атмосфера»)…
Замечательная! Вот уж поистине так!
Пока он предавался этим размышлениям, группа, стоявшая внизу, распалась и Эндрью побежал в беседку за своим змеем. У старика была мания делать змеев, громадные бумажные штуковины с развевающимися хвостами, которые летали — Слит неохотно признавал это — как исполинские птицы.
Во вторник он наткнулся на двух таких, весело устремившихся к облакам на гудящей бечевке. Он рискнул заметить:
— Право отец, неужели вы думаете, что это достойное времяпрепровождение?
Старик улыбнулся — он никогда, будь он проклят, не возмущается: всегда эта спокойная, доводящая до бешенства, мягкая улыбка.
— Китайцы так думают, а они очень достойные люди.
— Я полагаю, что это один из их языческих обычаев.
— Ну, во всяком случае, это вполне безвредный обычай!
Монсеньор Слит все стоял поодаль, наблюдая за ними, и нос у него синел на резком ветру. По-видимому, старый священник объединял обучение с удовольствием. Время от времени, пока старик держал бечевку, мальчуган садился в беседке и писал что-то под диктовку на полосках бумаги. Когда он кончал, каракули, написанные с таким трудом, нанизывались на бечевку и при общем ликовании обоих посылались высоко в небо. Слит не смог преодолеть порыва любопытства и взял последнее послание из рук взволнованного мальчика. Оно было написано отчетливо и довольно грамотно. Он прочел:
«Я твердо обещаю всегда бороться со всем глупым, фанатичным и жестоким. Подписано: Эндрью.
P.S. Терпимость — высшая добродетель. За ней идет смирение»
Прежде чем вернуть эту записку, Слит долго смотрел на нее с мрачным видом. Он даже дождался, стоя с застывшим лицом, пока не была изготовлена следующая: «Наши кости могут истлеть и превратиться в землю на полях, но Дух останется и будет жить в свете и славе небесной. Бог — Отец всего человечества».
Слит, смягченный, смотрел на отца Чисхолма.
— Это великолепно. Это сказал святой Павел, не правда ли?
— Нет, — старик покачал головой с извиняющимся видом. — Это сказал Конфуций.
Слит был ошеломлен. Не сказав ни слова, он удалился.
В тот вечер монсеньор Слит неосмотрительно начал спор, от которого старик уклонился с поразительной легкостью. Под конец Слит разозлился и вспылил.
— У вас очень странное представление о Боге.
— У кого из нас есть какое-то представление о Боге? — улыбнулся отец Чисхолм. — Наше слово «Бог» — это чисто человеческое слово… оно выражает наше поклонение Создателю. Если оно у нас есть, мы увидим Бога… не беспокойтесь.
К своей досаде, Слит почувствовал, что краснеет.
— По-видимому, вы не очень-то считаетесь со святой Церковью.
— Напротив… всю свою жизнь я радовался, чувствуя ее руки, поддерживающие меня. Церковь — наша великая Мать, ведущая нас вперед… нас, кучку пилигримов, идущих сквозь ночь. Но может быть, есть и другие матери. А может быть, есть и какие-то бедные, одинокие пилигримы, которые одни, спотыкаясь, идут к дому.
Эта сцена не на шутку расстроила Слита: ночью ему приснился страшный, безобразный кошмар. Ему снилось, что, пока дом был погружен в сон, его ангел-хранитель и ангел-хранитель отца Чисхолма оставили на часок свои обязанности и спустились в столовую выпить по стаканчику. Ангел Чисхолма был хрупким созданием херувимского вида с розовыми щечками, но его, Слита, ангел был уже пожилой с недовольными глазами и сердито взъерошенными крыльями. Уложив крылья на подлокотники кресел и потягивая свои напитки, они обсуждали своих теперешних подопечных. Чисхолм, хоть и был обвинен в сентиментальности, отделался легко, но он, Слит, был буквально разодран в клочья. Он обливался потом во сне, слушая, как его ангел расправлялся с ним, и предал, наконец, заключительному проклятию:
— Из всех, которые у меня когда-нибудь были, это один из худших… он полон предрассудков, педант, слишком тщеславен, а хуже всего то, что он — зануда.
Слит проснулся в своей темной комнате от испуга. Какой мерзкий, отвратительный сон. Он дрожал, голова болела. Он не так глуп, чтобы верить подобным кошмарам, совершенно непохожим на хорошие добрые сны, вроде сна фараоновой жены; не больше доверяет он и гнусным извращениям мыслей, приходящим в голову. Слит яростно отмахнулся от этого сна, как от нечистой мысли. Но сейчас, когда он стоял у окна, сон снова преследовал и изводил его: «…полон предрассудков, педант, слишком тщеславен, а хуже всего то, что он зануда».
По-видимому, он неправильно истолковал намерения Эндрью, так как мальчик вышел из беседки не со змеем, а с большой плетеной корзинкой. С помощью Дугала он начал укладывать в нее свежесорванные сливы и груши. Когда это было сделано, мальчик двинулся к дому, неся длинную корзину на руке. Слит почувствовал непреодолимое желание скрыться. Он чувствовал, что корзина была предназначена для него. Ему это претило, он испытывал какое-то смущение, смутное и нелепое. Стук в дверь заставил его встряхнуться и собраться с мыслями.
— Войдите.
Эндрью вошел в комнату и поставил фрукты на комод. Со стыдливой застенчивостью человека, знающего, что ему не доверяют, он передал слова, которые ему поручили сказать и которые он всю дорогу старался запомнить:
— Отец Чисхолм надеется, что вы примете эти фрукты. Сливы очень сладкие, а груши уже самые последние у нас.
Монсеньор Слит пристально посмотрел на мальчика, пытаясь понять была ли последняя фраза намеренно двусмысленной.
— Где отец Чисхолм?
— Внизу. Он ждет вас.
— А моя машина?
— Дугал только что подал ее к парадной двери.
Наступило молчание. Эндрью начал нерешительно двигаться к выходу.
— Подожди! — Слит выпрямился. — А ты не думаешь, что было бы вежливее… если бы ты отнес фрукты вниз и поставил их в мою машину?
Мальчик вспыхнул и послушно повернулся. Когда он поднимал корзину с комода, одна слива упала и закатилась под кровать. Побагровев, он наклонился и неуклюже достал ее оттуда. Гладкая кожица лопнула, и тонкая струйка сока потекла у него по пальцам. Слит смотрел на него, холодно улыбаясь.
