Мартин Бубер - Хасидские предания

ответил, что по вечерам он моет всю посуду, а поскольку за ночь

на ней оседает пыль, то он моет ее по утрам снова. Но при этом

соблюдает особую осторожность, чтобы она не заржавела. Когда

ученик вернулся к равви Шмелке и поведал ему обо всем, тот

сказал: "Теперь ты знаешь то, что тебе надобно знать".

В дзэнской литературе мы находим эту основополагающую

идею в более скромном изложении. Монах просит настоятеля

своего монастыря, одного из великих учителей IX века, открыть

ему тайну учения. Наставник спрашивает: "Ты уже позавтракал?"

- "Да", - отвечает тот. "Тогда помой посуду", - говорит ему

учитель. И услышав это, ученик ощутил внутреннее озарение.

В хасидском рассказе подчеркнут аллегорический характер

происходящего, тогда как в дзэнском он остается скрытым.

Исследователями обсуждается значение этого высказывания, но

едва ли можно усомниться в том, что "мытье посуды" здесь

является символом духовной активности. Однако мы ошиблись

бы, несмотря на объяснение, содержащееся в самом хасидском

рассказе, если бы поняли суть дела только в символическом

смысле. В действительности это также означает, что каждый

должен делать то, что ему в то или иное время положено

(например, в данном случае - мыть посуду), и делать это

в полной сосредоточенности, внутренне собравшись, со всем

вниманием, не отвлекаясь по сторонам.

Равви из Коцка после смерти равви Моше из Кобрина спро-

сил одного из учеников умершего, что было наиболее важным

для его наставника. Ученик ответил: "Всегда то, чем он был занят

в данный момент". Спросили и настоятеля дзэнского монастыря:

"Говорят, один из первых патриархов утверждал, что существует

слово, постижение которого устраняет грехи бесчисленных миро-

вых эпох. Что же это за слово?" Тот ответил: "Прямо у тебя под

носом!" Ученик спросил снова: "Что же это означает?" - "Это

все, что я могу сказать", - ответил учитель.

Два ответа, хасидский и дзэнский, в сущности, идентичны:

ключ к истине в том, чем человек непосредственно занят в дан-

ный момент. И этот ключ открывает дверь в том случае, если

каждый занят надлежащим делом и не упускает из виду его

смысл.

Следовательно, учитель - это человек, который все, что ни

делает, делает в полную силу, и суть его учения состоит в том,

чтобы приобщить ученика к своей жизни и таким образом дать

ему возможность понять тайну действия. Равви Мендель из

Рыманова имел обыкновение утверждать, что каждая часть тела

его учителя равви Элимелека учила его Торе. О том же самом,

только обратившись к другой стороне проблемы, говорит дзэн-

ский учитель. Когда прислуживающий ему ученик выражает не-

довольство, что еще не приобщен к духовной мудрости, тот

отвечает ему: "С того дня, как ты пришел, я постоянно наставлял

тебя в духовной мудрости". - "Как так, наставник?" - спраши-

вает ученик, и учитель объясняет ему: "Когда ты принес мне

чашку чая, разве я не взял ее из твоих рук? Когда ты склонился

передо мной, разве я не поприветствовал тебя в ответ?" Ученик

кивает головой, а учитель продолжает ему пояснять: "Если хо-

чешь увидеть, сразу вглядись в вещь, но если начнешь размыш-

лять о ней, то тут же упустишь свою цель!"

Таким образом, в мире человека нельзя обрести истину в каче-

стве содержания процесса познания, но только в виде человечес-

кого существования. О ней нельзя размышлять, ее нельзя выска-

зать, ее нельзя представить себе, но каждый живет ею и вос-

принимает ее всей своей жизнью. В дзэн-буддизме и в хасидизме

это выражено почти одним и тем же языком. "Песня о пережива-

нии истины" некоего дзэнского учителя, относящаяся примерно

к 700 году, начинается со строки: "Разве ты никогда не видел

человека, который представляет собой саму истину?" Хасидизм

говорит в точности то же самое, когда приводит слова Давида:

"И это есть Тора человека'", - и указывает при этом на челове-

ка, который сам стал совершенной Торой. Почти в тех же выра-

жениях отвергается самое священное учение в том и другом

[религиозном направлении], если оно существует только в качест-

ве содержания человеческого мышления. В соответствии с хасид-

скими воззрениями опасно "слишком хорошо знать хасидут*",

потому что так человек сможет узнать больше, чем полагается.

А один из дзэнских учителей упрекал своего ученика за тот же

недостаток, находя в нем "слишком много дзэн". "Когда рассуж-

дают о дзэн, - говорил он, - это вызывает у меня отвращение".

В том и другом случае в чести молчание. Однако при этом

в обоих случаях нет стремления воздержаться от всяких выраже-

ний, а есть лишь намерение отказаться от любых понятийных

высказываний о том, что не существует в понятийной форме.

В обоих случаях упоминаются песнопения, а привносимые фольк-

лорные мотивы придают напеву мистическое звучание. Дзэнский

монах к тому же и рисует, что сильно повлияло на развитие

искусства Восточной Азии. Хасид не может рисовать, но он

' Самуил 7,10.

танцует. Все это - песня, рисунок, танец - означает высказыва-

ние и осознается как высказывание. Молчание не абсолютно.

"Учись сохранять молчание, чтобы ты мог знать, как говорить",

- советует цадик, а один из дзэнских учителей утверждает:

"Высказывание - это злоупотребление, а молчание - уловка. За

пределы высказывания и молчания ведет крутой путь". Следует

упомянуть еще об одной очень характерной черте, общей

дзэн-буддизму и хасидизму. В том и в другом говорится в раз-

личных вариантах о мирской беседе, которую наставник ведет со

своими учениками, беседе, способной разочаровать постороннего

слушателя своей, по видимости, совершенной несерьезностью,

хотя в действительности каждое слово в ней полно скрытого

и весомого смысла.

И в дзэн-буддизме, и в хасидизме центральное место занима-

ют отношения между учителем и учеником. Поскольку не сущест-

вует, безусловно, другого народа, у которого физическая связь

поколений достигла бы такого значения, как в Китае и Израиле,

постольку я не знаю другого религиозного движения, которое

в такой степени, как дзэн-буддизм и хасидизм, связало бы свои

представления о духе с идеей духовного продолжения рода. Обо-

ими движениями человеческая истина не ценится, как это ни

парадоксально, в форме владения, а только в форме движения: не

как огонь, пылающий в очаге, а скорее, говоря языком нашего

времени, как электрическая искра, вспыхивающая от соприкос-

новения потоков. В том и другом случае самым значительным

в содержании легенды являются взаимоотношения учителя и уче-

ника. Это почти единственный предмет дзэнских рассказов, тогда

как в хасидизме, который не представляется братством изолиро-

ванных индивидуумов, большое место занимает община. Разуме-

ется, она также состоит в известной мере из потенциальных

учеников, из случайных учеников, из людей, которые спрашива-

ют, ищут объяснения, слушают и время от времени узнают то,

что не предполагали узнать.

Тем не менее в этой точке пути наиболее разительно расходят-

ся. Мне снова хочется процитировать типичный для обоих движе-

ний рассказ.

К одному из дзэнских учителей Х века пришел молодой человек

из далекой страны. Учитель закрыл перед ним дверь. Тот постучал

и его спросили, кто он такой и каковы его намерения. "Я способен,

- сказал он, - понять основу своего существования, и я хочу

получить наставления". Учитель открыл дверь, посмотрел с удив-

лением на пришедшего и снова закрыл ее перед ним. Некоторое

время спустя юноша вернулся и все повторилось. В третий раз,

когда приезжий протиснулся внутрь, учитель схватил его за

шиворот и крикнул: "Говори!" Так как тот колебался с ответом, он

набросился на него: "Ты бестолочь!" - и стал выталкивать его

наружу. Закрывающаяся дверь ударила ученика по ноге и сломала

ее. Он громко вскрикнул, и в этот же момент испытал внутреннее

озарение. Позднее он основал свою собственную школу.

В хасидизме мы также слышим о "суровом" методе, а именно

по отношению к грешнику, который должен вернуться к Богу. Но

здесь он совершенно не свойствен учителю по отношннию к уче-

нику, задающему вопросы. Здесь характерен следующий случай.

Один из учеников равви Бунама, равви Энох, рассказывал, как он

в течение целого года стремился попасть в дом своего учителя

и поговорить с ним. Однако каждый раз, когда он приближался

к этому дому, мужество оставляло его. Однажды он бродил по

полям и плакал, и им завладело настолько сильное желание

пойти к учителю, что он сразу же побежал к нему. Тот спросил