Софроний Сахаров - Переписка с протоиереем Георгием Флоровским
В этом отношении я сам иногда пытаюсь пробиваться сквозь этот «связывающий» страх, при всем сознании некой «опасности» такого дерзания.
Отсюда у меня постоянная мысль, что если бы мы действительно пребывали в духе заповедей Христа, тогда несравненно скорее достигли бы и полного единства «опыта», догматического, а ранее еще «аскетического», то есть духовного акта нашего.
Ίο же самое, то есть сковывающий страх, я испытываю и при служении моем литургии. Я сознаю себя бесконечно далеким от Христа, но совершать литургию без сознания, что все мы должны «целиком» войти в Божественный Литургический Акт, жить «Голгофу», Воскресение и Вознесение, — не достигается Литургия. А носить в себе такое сознание, то есть призвания Богом всех нас жить жизнь Христа в ее богочеловеческой полноте, — страшно. Итак, создается некий «разрыв» сознания: с одной стороны — полного недостоинства, с другой — беспредельности Божьего дара нам.
Простите, что снова загромождаю Вас моим письмом. Но моя молитва к Богу о том, чтобы хранил Вас ради нас, чтобы умножал Ваши силы.
Преданный с любовью
архимандрит Софроний
Привет Ксении Ивановне.
Ответное письмо 1
О воплощении Бога. Обожение человеческой природы во Христе отличается от обожеиия человеков. Об антиномичности догматов: антиномии нет для Божественного Логоса и в созерцании. О римском богословии: опасно обобщать, идея filioque — не центральна для Рима, опасность логических дедукций в богословском анализе. Богословие начинается с воплощения Бога. О «прелести» в миру: о «наив ной» и о демонизме
Cambridge (Massachusetts, USA), 15 мая 1958 г.
Дорогой о Господе отец Софроний! Прилагаю копию «Предисловия», которое одновременно посылаю в издательство. Буду ждать Вашего отклика.
Только сейчас добрался до Ваших статей и писем и постараюсь сказать, что могу, с тем, что Вы говорите об антиномии Троического Бытия, я вполне согласен (в Вашем рукописном тексте). Только в одном пункте я имею сомнение: осторожно ли говорить о воплощении под категорией «энергии». Ведь богочеловеческое единство есть ипостасное единство, καβ’υπόστσ,σιν. «Энергетически» можно говорить только об «обожении» человеческого естества воплощенного Слова, но и в этом случае нужно строго различать, ибо «обожение» исходит в данном случае из Самой Ипостаси Слова (так у преп. Иоанна Дамаскина: «восприятие» есть сразу и «обожение»[48]), хотя оно и осуществляется, вместе с тем, силою Духа Святого («проблема» крещения Христа в Иордане). Во всяком случае «обожение» человеческого естества Христова радикалъноотлично от «обожения» человеков. То, что Вы говорите дальше о богочеловеческом единстве, восстановляет перспективу, но я ожидал бы большего развития момента άτρετττως[49], относящегося и к человечеству. Во всяком случае Христос по вознесении не меньше человек, чем «во дни Его с нами», а может быть, и больше (в этом вопросе Ориген был весьма двусмыслен, и кое-что от этой двусмысленности осталось неразъясненным и в позднейшем отеческом богословии, прежде всего из-за трудности отчетливо описать «прославление» человеческого естества).
Аитиномичность догматов бесспорна. Но остается вопрос и преображения разума. Для Божественного Логоса нет антиномий, без умаления «логичности», скорее, здесь полная мера Логоса. Поэтому антиномизм в богословии (в русском богословии впервые анонсированный о. П. Флоренским) меня всегда смущал, даже у Лосского. Последняя «антиномия» в том и заключается, что Божественное Бытие сразу и мета-логично (ибо трансцендентно тварному разуму) и вполнелогично (ибо сам тварный «разум» есть только «образ» Божественного Логоса). «Антиномия» снимается в «созерцании»: S-εωρία — ενωοΊζ[50]. Во всяком случае, Божественное Бытие не a-логично и не пара-логично, а потому и богословское познание (γνώσις по Иоанну Богослову[51]) не может быть а-логично («иррационально») или пара-логично. Даже антиномия не есть пара логизм. Святые отцы ясно различали υπέρ и παρά[52].
Относительно западного (римского) богословия я тоже — лично для себя, во всяком случае, — предпочитаю осторожность в суждении. Во-первых, не следует слишком обобщать и брать все «латиискос» богословие в одни скобки. В частности, Дунс Скот заслуживает большего внимания, чем ему уделяется под гипнозом томизма. Во-вторых, я очень сомневаюсь в центральности filioque для всего догматического развития Запада и не думаю, чтобы «папизм» можно было вынести из filioque, — то есть «вывести», может быть, и можно, но меня, как историка, интересует не логическая дедукция, а фактическая филиация[53] идей. «Папизм» существовал уже, когда filioque eще не была даже в проспекте. Лев Великий вряд ли знал Августина «DeTrinitate»[54]. «Папизм» можно вывести, скорее, из какой-то христалогической неясности западного богословия, которую, однако, еще нужно более отчетливо нащупать. Насколько я могу сейчас усмотреть, это было своего рода «крипто-несторианство», коренившееся в некотором «гипер-историзме» Запада. Или, иначе, смысл вознесения Христова был так воспринят, что «исторический» и «онтологический» планы разрывались и «историческое бывание» Церкви обособлялось в автономную сферу. Вероятно, filioque как-то входит в этот ход идей, но это требует более тщательного и отчетливого анализа, чем мы до сих пор знали. «Моду» на filioque в современном русском (зарубежном) богословии завел Карсавин, и у Карсавина ее усвоил В.Н. Лосский, а затем ее довольно топорно развил Верховской, который истории вовсе не знает и логическую дедукцию принимает за экзистенциальный ход развития. Наконец, вера Западной церкви далеко не исчерпывается западным «богословием». Я думаю, что по вере католичество более православно, чем в его школьном (или метафизическом) богословии.
Лично я полагаю, что начинать богословие нужно не с таинства Святой Троицы, а с таинства Боговоплощения, которое непосредственно «отображается» в действительности Церкви и в «новом бытии» христианина. Тайну Троицы мы только потому знаем, что «Един от Святыя Троицы» стал человеком. Иначе мы впадем в метафизику и никогда не дойдем до богословия.
Тем не менее я вполне согласен, что примат «сущности» — опасное начало в богословии.
Писать сейчас подробно нет времени, и нет времени спокойно и «созерцательно» продумать все большие темы. Кое-что, впрочем, мне предстоит вскоре написать. В конце апреля читал в университете так называемую Dudleian Lecture (то есть лекцию, установленную по завещанию P. Dudley еще в 1751 году; это считается самым почетным приглашением не только в Гарварде, но во всем американском университетском мире). Я развивал там тему, намеченную еще 25 лет тому назад в статье «Проблема христианского воссоединения» (в «Пути», 1933 года). А теперь я должен эту лекцию записать для печати (у меня был только подробный конспект). Ваши письма доставили мне большое утешение. Здесь есть с кем говорить на богословские темы, но не среди православных, кроме двух-трех моих собственных учеников (не русских).
Не забывайте нас в Ваших молитвах.
С братским целованием всегда Ваш во Христе
Георгий Флоровский
P.S. Относительно трудностей «совместной» жизни и работы у меня свои соображения. Мне кажется, что «прелести» в миру гораздо больше, чем нам хочется допустить. «Осуждать» плохо и опасно, но «судить» (διακρίνειν) неизбежно, или, лучше сказать, «рассуждать». Я очень боюсь, что кроме «прелести» в собственном смысле, допускаемой по небрежению, есть много «ложной духовности», культивируемой сознательно и нарочито. В Америке это совершенно очевидно и об этом открыто говорят и пишут. Непосредственно это касается протестантских и обмирщенных кругов. Но я имею основания думать, что зараза пришла уже и в среду православных, даже духовенства, и под видом «духовной жизни» многие занимаются самым зловредным «оккультизмом». Я никого не стану обвинять, но принимаю свои меры предосторожности. Подобные же подозрения приходят в голову и неправославным. Недавно мне пришлось говорить на эту тему в одном англиканском vicarage’e[55] в Бостоне, где я проповедовал на великопостной вечерне. Разговор начался с романов Charles Williams’a, действительно очень замечательных (особенно «War in Heaven»[56]), в которых описывается демоническое действие в мире. Charles Williams — один из современных классиков английской литературы и верующий англо-католик (теперь уже покойный). Возможно, что нечто подобное есть в Европе. Было, во всяком случае, нечто подобное в первые годы в Сергиевском Подворье (до нашего приезда в Париж). А несколько позже я случайно обнаружил нечто страшное, уже будучи иереем, когда одна «благочестивая» прихожанка на 10 rue Montparnasse открыла мне свою «тайну», уверенная, что такой «ученый» священник не может быть настолько старомодным, чтобы не заниматься «высшей мистикой». Это была настоящая борьба с бесом — после двухчасовой беседы я чувствовал себя точно избитым, совершенно мокрым, как после самой изнурительной физической работы. Но, слава Богу, Господь помог. Подобных людей можно было встретить и в окружении покойного Н.А. Бердяева, который слишком доверчиво относился к этой «высшей мистике» и в тоже время бурно отвергал подлинную аскетику и учение святых подвижников. Это, может быть, и не совсем на тему, но я научился быть очень осторожным не столько насчет так называемой «наивной прелести», которую сравнительно легко распознать, сколько насчет замаскированного «демонизма», одетого в «ангельскую маску», ибо он непримирим и агрессивен.
