Игумен Иларион (Алфеев) - Таинство веры. Введение в православное догматическое богословие
Бог невидим, неосязаем, неописуем, непостижим, необъятен, недоступен. Сколько бы мы ни пытались исследовать Бога, сколько бы ни рассуждали о Его именах и свойствах, Он все равно остается неуловимым для ума, потому что превосходит всякую нашу мысль. «Уразуметь Бога трудно, а изречь невозможно», — пишет Платон. [28] Святитель Григорий Богослов, полемизируя с эллинским мудрецом, говорит: «Изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно». [29] Святитель Василий Великий говорит: «Я знаю, что Бог есть. Но что такое сущность Его — считаю это выше понимания. Поэтому как спасаюсь? Через веру. А вера довольствуется знанием, что Бог есть (а не что Он есть)… Сознание непостижимости Божьей и есть знание о Его сущности». [30] Бог невидим — Его «не видел никто никогда» (Ин. 1:18) в том смысле, что никто из людей не мог постичь Его сущность, охватить Его своим зрением, восприятием, умом. Человек может приобщиться к Богу, стать причастным Ему, но он никогда не может понять Бога, потому что «понять» — это значит в каком-то смысле исчерпать.
Катафатизм и апофатизм
Рассматривая имена Бога, мы приходим к выводу, что ни одно из них не может дать нам полного представления о Нем. Говоря о свойствах Бога, мы также обнаруживаем, что их совокупность не есть Бог. Бог превосходит любое имя: назовем ли Его бытием — Он превосходит бытие, Он есть сверхбытие; назовем ли правдой или справедливостью — в Своей любви Он превосходит всякую справедливость; назовем ли любовью — Он больше, чем любовь, Он сверхлюбовь. Бог также превосходит любое свойство, какое мы способны Ему приписать, будь то всеведение, вездеприсутствие или неизменяемость. В конце концов мы приходим к пониманию того, что о Боге вообще ничего нельзя сказать утвердительно: все, что бы мы ни сказали о Нем, является неполным, частичным и ограниченным. Отсюда естественный вывод: мы не можем говорить о Боге, что Он есть, а можем только говорить, что Он не есть. Этот способ рассуждения о Боге получил название апофатического (отрицательного) богословия в отличие от катафатического (положительного).
Апофатизм заключается в отрицании всего, что не есть Бог. По словам протоиерея Георгия Флоровского, Бог «выше… всякого ограничения, выше всякого определения и утверждения, а потому и выше всякого отрицания… Апофатическое «не» равнозначно «сверх» (или «вне», «кроме») — означает не ограничение или исключение, но возвышение и превосходство… Божество выше всех умозрительных имен и определений… Бог не есть ни душа, ни разум, ни воображение, ни мнение, ни мышление, ни жизнь, Он не есть ни слово, ни мысль… Бог не есть «предмет» познания, Он выше познания… Поэтому путь познания есть путь отвлечения и отрицания, путь упрощения и умолкания… Бога мы познаем только в покое духа, в покое незнания. И это апофатическое незнание есть скорее сверх-знание — не отсутствие знания, но совершенное знание, несоизмеримое поэтому со всяким частичным познанием. Это незнание есть созерцание… Бог познается не издали, не через размышление о Нем, но через непостижимое с Ним соединение…». [31]
Апофатическое восхождение ума к Богу Отцы и учители Церкви (в частности, Дионисий Ареопагит, Григорий Нисский) сравнивают с восхождением Моисея на гору Синай к Богу, Который окружил Себя мраком (ср. 2 Цар. 22:12). Божественный мрак означает отсутствие чего-либо материального или чувственного. Вступить в Божественный мрак означает выйти за пределы умопостигаемого бытия. Израильский народ во время встречи Моисея с Богом должен был находиться у подножия горы, то есть в пределах катафатического знания о Боге, и лишь один Моисей мог вступить во мрак, то есть, отрешившись от всего, встретиться с Богом, Который вне всего, Который там, где нет ничего. Катафатически мы говорим о Боге, что Он есть Свет, но, говоря так, мы невольно уподобляем Бога чувственному свету. И если о преобразившемся на Фаворе Христе говорится, что «просияло лицо Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» (Мф. 17:2), то катафатическое понятие «свет» употреблено здесь символически, так как речь идет о нетварном сиянии Божества, превосходящем всякое человеческое представление о свете. Апофатически мы можем назвать Божественный свет, который превосходит всякое представление о свете, сверхсветом или мраком. Таким образом, Синайский мрак и Фаворский свет — это одно и то же.
Терминологически апофатизм может выражаться несколькими способами: 1) через употребление терминов, начинающихся с приставки «не-" (небытие, несущий, невидимый, непостижимый); 2) через употребление терминов с приставкой «сверх-" (сверхсущий, сверхблагой, даже «сверх-Бог», hypertheos, как у Дионисия Ареопагита); 3) через употребление понятий, заведомого противоположных ожидаемому («Божественный мрак» вместо «Божественный свет», «незнание» вместо «знания»); 4) через употребление оксиморонов — словесных пар, в которых одно слово по значению противоположно другому («видеть невидимое», «постигать непостижимое», «пресветлый мрак»).
В нашем понимании Бога мы чаще оперируем катафатическими понятиями, так как это легче и доступнее для ума. Но катафатическое знание имеет свои пределы, которые оно не в силах переступить. Путь отрицаний соответствует духовному восхождению в ту Божественную бездну, где умолкают слова, где замирает разум, где прекращается всякое человеческое знание и постижение, "где Бог". Не на путях спекулятивного знания, а в глубине молитвенного молчания душа может встретить Бога, Который открывается ей как не-постижимый, не-приступный, не-видимый и вместе с тем живой, близкий и родной — как Бог Личность.
Антология святоотеческих текстов
Трудно постижимая тайна… Постоянно она уходит вперед и скрывается от того, кто, казалось, уже приблизился к достижению ее. И однако же Бог, находящийся далеко от человека, движется вблизи него. О, чудо неизреченное! «Я Бог приближающийся, — говорит Господь, — хотя существом Своим от ваших чувств Я ускользаю». И в самом деле. Ибо под каким именем Несотворенный может приблизиться к сотворенному Им? И однако же Он окружает нас Своим всемогуществом… постоянно следит за нами, постоянно благодетельствует нам, руководит нами, присутствует при нас, всех нас равно обнимая им. Посему и Моисей, убежденный, что своей мудростью человек не в состоянии познать Бога, воскликнул: «Покажи мне Себя» (Исх. 23:13). И силился он проникнуть во мрак облаков, где гремел глас Божий, то есть старался уразуметь глубочайшие и непроницаемые идеи бытия. Но Бога нет ни в облаке, ни в каком другом месте. Он вне пространства, не подлежит ограничениям времени, не объемлется свойствами вещей… Небо, хотя и называется Его троном, все же не обнимает Его; Он лишь покоится там, удовлетворенный созданием рук Своих.
Климент Александрийский [32]
«Познать Отца и Создателя этой Вселенной дело не легкое, а нашедши вы все же не в состоянии будете о Нем возвестить всем, потому что тайна Его существа — не так, как другие учения, не может быть выражена словами», — говорит искренний друг истины Платон. Он слышал, без сомнения, то, что сказано о Моисее, в котором жила также мудрость, — как он, готовясь взойти на гору, чтобы созерцать лицом к лицу эту наиболее величественную из таин, ощутимых разумом, принужден был воспретить народу следить за этими неисповедимыми откровениями. И когда Писание говорит: «И вошел Моисей во мрак, где Бог» (Исх. 20:21), то эти слова для человека, способного понимать, обозначали, что Бог не может быть видим глазом или изображен словом человеческим.
Климент Александрийский [33]
Подобает Ей как всеобщей Причине приписывать все качества сущего и еще более подобающим образом их отрицать, поскольку Она превыше всего… И не надо при этом считать, что отрицание противоречит утверждению, так как Она намного первичней и выше… всякого и отрицания, и утверждения… Божественный Моисей… лишь после всяческого очищения услышал многогласные трубы и увидел светы многие, чисто сияющие, и разнообразные лучи. После этого он покинул толпу и с избранными священниками достиг вершины божественных восхождений. Но и там он собеседовал не с самим Богом, и видел не Его самого, ибо Тот незрим, но место, где Тот стоял. Это указывает, как мне кажется, на то, что божественнейшие и высочайшие из предметов созерцания являются всего лишь некоторыми предположительными выражениями подножий все Превосходящего, с помощью которых обнаруживается присутствие Того, Кто опирается на умственные вершины Его святейших мест. И тогда Моисей отрывается от всего зримого и зрящего и в мрак неведения проникает, воистину таинственный, после чего прекращает разумное восприятие и в совершенной темноте и незрячести оказывается, весь будучи за пределами всего, ни себе, ни чему-либо другому не принадлежа.
