Алексей Павловский - Ночь в Гефсиманском саду
«Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Матф. 15: 24), то есть дал ей понять, что первым своим делом считает спасение людей своего народа. И в пояснение добавил: «…не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Матф. 15: 26), то есть, в сущности, повторил ту же мысль, но почти в обидной форме, обычно ему не свойственной. Одни толкователи этого места считают, что слово «псы» было тогда обычным и вовсе не ругательным словом, обозначавшим язычников в обиходной речи иудеев; другие полагают, что Христос этим словом намеревался испытать ее веру, а также, возможно, и ее способность пойти на жертву унижения ради спасения жизни дочери. Во всяком случае, слова Христа были определенным испытанием для язычницы, не перестававшей верить в целительную силу Христа, что могло стать началом ее обращения. Вспомним, что, по Христу, обращение в веру невозможно без очищения через страдание. Именно по этой причине скорее всего и отказывал он поначалу женщине в исцелении ее дочери.
Женщина, однако, на слова Иисуса о детях и «псах» ответила находчиво и мудро.
«Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их.
Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час» (Матф. 15: 27, 28).
По преданию, ту женщину звали Юстой, а дочь ее Вероникой.
НАСТАВЛЕНИЯ АПОСТОЛАМ И ПРИТЧА О ДОЛЖНИКЕ.
Возвратившись из языческих стран, Иисус вместе с апостолами вновь стал обходить из конца в конец землю Галилейскую, стремясь обратить в свою веру тех из «овец», каких он считал заблудшими, чтобы вырвать их из-под опеки фарисеев. Но каждый раз он неизменно возвращался в свой любимый Капернаум, расположенный, как мы помним, на берегу Тивериадского озера.
И вот, приближаясь однажды к Капернауму, Иисус, шедший немного впереди своих учеников, услышал за своей спиной какой-то спор, который то затихал, то усиливался, но продолжался до самого дома. Христос не прислушивался к тому, о чем говорят ученики, будучи углубленным в свои размышления, но, войдя в дом и вспомнив о странной разноголосице, все время раздававшейся у него за спиной, пока они шли к Капернауму, он спросил, о чем был спор.
«Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше» (Марк. 9: 34).
Споры учеников, кто из них больше, происходил и не раз (например, они спорили, кому из них ближе сидеть к Христу), и всегда огорчали Иисуса, но он снисходил к ним, помня, что все двенадцать апостолов слишком молоды и совсем недавно оставили среду, далекую от духовности. Поэтому он и в этом случае, ничего не сказав осудительного, прибегнул к наглядному примеру.
«Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них
И сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное;
Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном;
И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает;
А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (Матф. 18: 2-6).
Это излюбленная мысль Иисуса, которую апостолы, конечно, слышали неоднократно. Однако Христос, огорченный спорами учеников, от примера с ребенком, который, будучи «малым», на самом деле является «большим», так как ему предстоит будущее, переходит на другие наглядные уроки. Он особо хочет подчеркнуть и внушить мысль, что самый «малый» должен быть наравне со всеми, а если он к тому же беззащитен, то именно его и надо предпочесть. Необходимо исходить из нравственных требований, из истинно человеческой морали, а не из иерархии общественных и иных преимуществ, которые всегда временны и потому иллюзорны.
«Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся?
И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся» (Матф. 18: 12, 13).
Этот нравственный постулат, в такой категорической форме говорящий о ценности любой единичной жизни, трудно было бы представить в атмосфере Ветхого завета, хотя и там, как мы уже неоднократно говорили, описывались поступки высокой человечности. В Новом завете, в наставлениях, притчах и проповедях Христа любое существование под небесами — великий дар жизни, благо и драгоценность, а уж тем более — человеческая жизнь.
Здесь уместно вспомнить, что Иисус ни в самом зените своей известности, ни тогда, когда он начинал свои проповеди и собирал учеников, — никогда не считал себя большим по сравнению с самым простым из бедняков. Легенда об Иисусе, складывавшаяся уже при его жизни с помощью народной молвы, широко разносившей вести об исцелениях и чудесах, и всегда преувеличивавшая то, что на самом деле происходило, нередко затуманивает и даже непроизвольно искажает черты его личности, выступающие из его собственных слов, поучений, афоризмов и притч. Он, например, никогда не говорил, что равен Богу и, за исключением некоторых мест из Иоанна — евангелиста, склонного к своеобразному поэтическому романтизму и экзальтации, — не объявлял себя сыном Божьим — в том смысле этого выражения, которое обычно подразумевается. Он считал всех людей сынами Божьими. Правда, Христос при этом не скрывал ни от слушателей, ни от учеников, ни даже от фарисеев, что именно ему дана большая власть самим Богом-отцом, но власть его, убеждал он, зиждется прежде всего на беспрекословной вере. Веры же такой, полагал он, может достичь всякий. Вот почему все люди потенциально равны ему, Христу, а он равен всем. Здесь и заключено зерно того знаменитого и притягательного во все века демократического гуманизма, который Иисус неустанно проповедовал. Споры апостолов о том, кто из них больше, а кто меньше, были для него принципиально и абсолютно неприемлемы. Чтобы заострить свою мысль о равенстве всех каждому, он поступил так: выбрал среди всех бывших в тот момент в доме ребенка и его поставил в центр. Будучи самым слабым и беззащитным, ребенок не меньше апостола Петра или Андрея и всех других, включая Христа, Иисус даже полагал, что среди спорящих о большинстве и главенстве ребенок — в тот момент — превосходил всех, вместе взятых, уже тем, что был чист и мал.
ПРАЗДНИК КУЩЕЙ.
Приближался праздник Кущей, установленный в память сорокалетнего странствия евреев по пустыне. После Пасхи это самый радостный, веселый и чуть ли не «светский» праздник в году. На улицах и площадях Иерусалима, куда стекались тысячи паломников, устанавливались шалаши (кущи) на подобии тех, в каких жили странствовавшие по пустыне евреи в летние месяцы; возжигались факелы; шли праздничные шествия, перемежавшиеся танцами и пением; многие, по старинному обычаю, держали в одной руке лимон, а в другой пальмовую ветвь, перевитую миртовыми и ивовыми ветвями; приносились в жертву тельцы и овны, а также один козел (в отпущение грехов). Последним обрядом праздника было выливание воды, состоящее в том, что каждое утро священник приносил из Силоамского источника в золотом сосуде воду, которую, смешав с вином, выливал в две серебряные трубы, укрепленные на западной стороне жертвенника: то была дань воспоминанию о том, как Моисей извел воду из скалы и тем спас свой народ. В отличие от Пасхи, когда можно было после вкушения пасхального агнца возвращаться домой обычно на третий день, в этот праздник предписывалось быть у святилища всю неделю. В последний день устраивалась иллюминация. Священники и левиты, стоя на пятнадцати ступенях лестницы, ведущей во внутренний притвор храма, пели псалмы, сопровождая свое пение игрой на музыкальных инструментах, а мужчины устраивали танцы с факелами в женском притворе. По своему радостному настроению праздник Кущей отчасти напоминал ликования в честь подвига Эсфири, избавившей еврейский народ от происков Амана при Артаксерксе.
Не прийти на праздник Кущей Иисус, по-видимому, не мог, так как закон обязывал каждого совершеннолетнего участвовать в нем, чтобы принести благодарения Богу за прожитый год. Он, кроме того, был слишком известным лицом, чтобы его отсутствие прошло незамеченным. Между тем он понимал, насколько ему опасно появляться в Иудее, где было полно недоброжелателей и врагов. В Галилее, где он обычно путешествовал, было гораздо спокойнее.
Вот уже и родственники его ушли в Иерусалим, а он все еще оставался в Капернауме.
«…вы пойдите на праздник сей, а Я еще не пойду на сей праздник, потому что Мое время еще не исполнилось.
Сие сказав им, остался в Галилее.
