Роланд Бейнтон - На сем стою
Не использует ли он в таком случае двойные стандарты нравственности? Лютера обвиняли в том, что он ограничивает применение христианской этики личной жизнью, отдавая государство во власть дьявола. Это полное непонимание его позиции. Лютер проводил разграничение не между личным и общественным, но между индивидуальным и корпоративным. Суть дела заключается в том, что если на человеке лежит ответственность за жену, ребенка, учеников, прихожан и подданных, он не может пребывать в такой же счастливой беспечности, как если бы дело касалось лишь его одного. Он не имеет права отказываться от прав, если это права других людей. Разграничительная линия пролегает между государством и всеми другими институтами, поскольку Лютер помещал семью в ту же категорию, что и государство, наделяя отца правами мирового судьи и обязывая его проявлять суровость, сколь различны ни были бы применяемые методы. Можно сказать, что Лютер призывал к буквальному соблюдению принципов Нагорной проповеди в личных отношениях. Он не наделял индивидуума правом защищать себя. Возможно, что поистине бескорыстный человек может сделать это каким-то чудом, но такой путь весьма опасен. Далее следует уяснить себе, что предложенная Лютером шкала не исчерпывается различием между индивидуальным и корпоративным. Церковнослужитель также не имеет права использовать меч ни ради себя, ни ради другого человека, поскольку у него иные обязанности. Городской управитель использует меч, отец использует кулак, служитель использует язык. Иными словами, существуют различные кодексы поведения в зависимости от призваний. Лютер использовал, упростив, взгляды св. Августина, который в своей этике войны различал четыре категории: в одну из них входит правитель, который определяет справедливость дела и объявляет войну; в другую - отдельный гражданин, который обнажает меч лишь по повелению правителя; третью категорию составляет священнослужитель, который воздерживается от использования меча, поскольку служит у алтаря; четвертая категория - монах, который воздерживается от меча, поскольку его жизнь строится в соответствии с идеалами совершенства. Лютер использовал эти категории, исключив из них монаха.
Но все эти кодексы должны иметь единую основу. Таким объединяющим фактором является христианская любовь. Именно в этом смысле положения Нагорной проповеди применимы ко всем явлениям, даже к войне, поскольку убийство физическое в глазах Августина и Лютера нельзя воспринимать как несовместимое с любовью. Убийства и грабежи во время войны следует уподоблять ампутации члена, совершаемой ради спасения жизни. Поскольку использование меча необходимо для поддержания мира, войну следует рассматривать как меньшее бедствие, предназначенное предотвратить большее. Но далее Лютер перекладывает проблему с управителя на Бога.
"Когда управитель осуждает на смерть человека, который не принес ему никакого вреда, он не враг его. Он делает это по повелению Божьему. В сердце человека не должно быть места гневу или горечи, поскольку здесь действуют лишь гнев и меч Божьи. Также и в войне, где, обороняясь, необходимо рубить, колоть и сжигать, мы видим один лишь гнев и мщение, но исходят они не из сердца человеческого, но по суду и повелению Божьему".
Таким образом, перед Лютером стояла в конечном счете богословская проблема. Он верил в то, что Бог погубил род человеческий во время потопа, что Он уничтожил огнем Содом, что Он стирал с лица земли страны, народы и империи. Поведение Бога заставляет считать Его всемогущим и вселяющим страх. Но Он - сокрытый Бог, и вера предполагает, что в конечном счете Его жестокость оборачивается милостью. "Посему гражданский меч из великой милости должен быть безжалостным, и во имя благости он должен нести гнев и суровость". Дуализм лежит не в какой-либо из внешних сфер, но в сердце Бога и человека. Поэтому деятельность управителя неизбежно должна преисполнить его скорбью. "Благочестивого управителя печалит осуждение виновных, а смерть, которую обрушивает на них правосудие, приносит ему истинную .скорбь". "Палач скажет: "Боже мой, я убиваю человека не по своему желанию, ибо в Твоих глазах я ничем не лучше его"".
Церковь и государство
Что касается взаимоотношений между Церковью и государством, то здесь дело осложнялось тем, что Лютер ввел два новых и неравнозначных понятия. Он назвал их царством Христа и царством мира. Ни одно из них реально на земле не существует. Они являют собой противопоставленные друг другу принципы, подобно граду Божьему и граду земному св. Августина. Царство Христа - это поступки людей, побуждаемых Духом Христа, и в этом случае они не нуждаются ни в законах, ни в мече. Подобного общества, однако, никто еще не наблюдал, даже в самой Церкви, в которой наряду с пшеницей есть и плевелы. Царство же мира - это поведение людей, не ограниченных законом и государством. Но фактически такие ограничения присутствуют. Церковь и государство в таком случае нельзя отождествлять с царством Христа и царством мира. И Церковь, и государство раздираются борьбой между демоническим и Божественным.
Граница между сферами церковной и государственной соответствует, грубо говоря, дуализму, характеризующему природу Бога и человека. В Боге сочетаются гнев и милосердие. Государство является орудием Его гнева, а Церковь - Его милосердия. В человеке присутствуют обе сферы - внешняя и внутренняя. Преступление относится к сфере внешней и является компетенцией государства. Грех относится к сфере внутренней и является компетенцией Церкви. Все, что принадлежит человеку, есть внешнее и относится к сфере государственной. Вера же есть состояние внутреннее и относится к сфере церковной, поскольку "вера есть свободный труд, к которому никто принужден быть не может. Ересь суть вопрос духовный, и предотвратить ее принуждением нельзя. Сила может быть применена либо для укрепления равным образом веры и ереси, либо для сокрушения искренности и превращения еретика в лицемера, исповедующего устами то, во что он не верует своим сердцем. Лучше позволить человеку заблуждаться, нежели подтолкнуть его ко лжи".
Наиболее важное в политическом мышлении Лютера разграничение пролегало между низшими и высшими способностями человека, что соответствовало отношениям между природой и разумом, с одной стороны, и между благодатью и откровением - с другой. Человек природный, если он не побуждаем эгоистическими мотивами, обладает достаточными честностью и умом для того, чтобы управлять государством в соответствии с принципами правосудия, справедливости и даже великодушия. Это гражданские добродетели. Церковь же утверждает кротость, смирение, долготерпение и любовь - христианские добродетели, достигнуть которых, пусть даже и в относительной степени, способны лишь те, кто наделен благодатью, и, соответственно, от масс этих добродетелей ожидать нельзя. Вот почему обществом невозможно править согласно Евангелию. И вот почему вопрос об установлении теократии неактуален. Далее вновь возникают различные уровни. Бог государства - это Бог-Вседержитель, возвышающий низких и смиряющий гордых. Бог Церкви - Бог Гефсимании, Который страдал от рук людей, не пытаясь отомстить, не обвиняя и не позволив поднять меч в Свою защиту.
Все эти разграничения указывают и на разделение Церкви и государства. Но, с другой стороны, Лютер не делил Бога и не делил человека. И, не помышляя о христианизированном обществе, он в то же время не был приверженцем секуляризованной культуры. Лучше Церкви пойти на риск утраты своего единства, чем оставить государству лишь холодный свет разума, не смягчаемый любовью. Конечно, если управитель не христианин, то результатом скорее всего будет разделение. Но если он верный член Церкви, то Церковь не должна отказываться от его помощи, открывая доступ к благам религии всем людям. Управитель должен быть отцом-попечителем для Церкви. Такой параллелизм напоминает сон Данте, который никогда фактически не стал явью, поскольку там, где государство и Церковь выступали как союзники, кто-то из них обязательно занимал главенствующую роль, в результате чего устанавливалась либо теократия, либо цезарепапизм. Лютер возражал против отделения Церкви и государства, выступал против теократии и поэтому оставил открытой дверь для цезарепапизма, сколь бы ни были далеки от этого его намерения.
Лютера обвиняли в том, что он способствовал установлению политического абсолютизма, оставил граждан без защиты от тирании, подчинил совесть государству и сделал Церковь служанкой любой политической власти. Во всех этих обвинениях есть толика истины, поскольку Лютер действительно насаждал почитание государства и порицал выступления против него. Он утверждал свою позицию с особой эмоциональностью, поскольку паписты обвиняли его в подрыве государственной власти. Лютер реагировал на это обвинение с характерной для него чрезмерной остротой, что сразу же сделало его уязвимым для другой стороны, обвинявшей Лютера в раболепстве. "Никто еще со времен апостолов не восхвалял гражданские власти так, как это делаю я". Говоря это, Лютер подразумевал, что никто столь последовательно не выступал против светских посягательств Церкви. Сам Христос, по утверждению Лютера, отверг все теократические притязания, позволив Себе родиться в то время, когда вышел указ императора Августа. В самых решительных выражениях Лютер отвергал восстание, поскольку если вы позволите разразиться народному бунту, то вместо одного тирана получите сотню. В этом вопросе он разделял точку зрения св. Фомы, согласно которой тирания может завершиться восстанием лишь в том случае, если ущерб от насилия будет предположительно меньшим, нежели то зло, против которого оно направлено.
