Григорий Дьяченко - Полный годичный круг кратких поучений. Том III (июль – сентябрь)
III. Вот почему св. Церковь повелевает нам не скорбеть в день Успения Божией Матери, а радоваться, и ради этой радости прекращает дни поста. (Составлено по «Словам и речам» прот. С.-Петербургского Исаакиевского собора о. П. Смирнова, ч. 2, с. 123).
Поучение 4-е. Успение Пресвятой Богородицы
(Переход человека в загробную жизнь)
I. Если название нынешнего праздника взять в прямом, буквальном смысле, то это будет торжественное воспоминание тихого, мирного сна, в котором Пресвятая Дева окончила Свое земное поприще и перешла в блаженную вечность. Итак, умереть для некоторых людей значит только спокойно заснуть. Вот истинное, совершенное бессмертие!
А какова смерть других и большей части людей? Какими ужасами она окружается, какое зрелище представляет живым?
Хотите ли вы, братия мои, вместе со мной остановить взгляд на последних минутах человека в здешней жизни? Мы видим кончину ближних, мы сами умрем; а понимаем ли, что в час смерти происходит в состоянии самого умирающего? Чем сопровождается шаг его в вечность?
II. А) Вот наступает последний час человека в этом мире. Болезнь, приблизившая его к смерти, уже прекратилась; она подорвала основы телесного организма и сделала его уже неспособным к дальнейшей деятельности в настоящем его виде, и тело уже не служит духу. Тогда жизнь души начинает отторгаться от частей и органов тела, к которым была прирождена и в которых доселе действовала. Судорожные движения и необычайные сотрясения всего организма (т. е. тела) показывают, как усиленно, как жестоко это отрешение души от тела, а чем крепче организм, чем сильнее была привязанность духа к телу, тем сильнее эти сотрясения, потому что тем более силы нужно духу, чтобы оторваться от тела. Как страшно уже это одно зрелище!
а) Но всмотритесь ближе, вы увидите, что тут не одни телесные страдания. Трепещет душа, чувствуя свое невольное, быстрое приближение к вечности; в трепете она силится как будто остановиться на этом страшном пути; она порывается как бы уклониться от тех ужасов, какие ее ожидают, или овладеть собой и этими самыми ужасами, чтобы спокойнее и смелее пройти. Но эти порывы, подавляемые более и более приближающеюся смертью, производят только то невыразимое возбуждение и раздражение всех сил и чувств души, которые кладут еще более страшную печать на лицо и на все состояние умирающего. Да, в час смерти овладеть собой и самим путем смертным и всеми его ужасами, – какая это неизобразимая задача!
б) Есть однако же кончина без ужасов предсмертной борьбы: душа отходит мирно, конечно, не без смущения и телесных страданий. Это душа чистая, добрая, кроткая. Ясность, чистота и тихость чувств, глубокая вера и преданность Богу, отличавшие ее при жизни не оставляют ее и в час смерти; она владеет собою; внутренняя светлость ее рассевает пред ней мрак и страх смертного пути, и, всецело вручая себя Богу, она с тихой покорностью отдается последним волнам житейского моря, прибивающим ее к берегам вечности.
в) А душа злая? Видели ли вы, как она отходит из здешнего мира? Она не знала в жизни, не имеет и в час смерти ни самообладания, ни покорности. Все чувства ее волнуются: но эти чувства злы, и раздражение их в последние минуты доходит до крайней степени. Ее зло, освобождаясь вместе с ней от последних уз, которыми еще сдерживалось сколько-нибудь в здешней жизни, со всей силой поднимается и, в виду ужасов смерти, ожесточается до отчаяния. Душа хочет как бы одолеть самую смерть; она усиливается овладеть отлетающей жизнью, но в то же время, чувствуя под собой разверзающуюся бездонную пропасть вечного зла, неодолимо увлекается в нее силой сродных стремлений своей злой природы. В борьбе с жизнью и смертью душа борется еще сама с собою; она терзает самое себя. Можно ли и какими словами выразить весь ужас этих минут? Один внешний вид этого зрелища заставляет живых бежать от умирающих. Так поистине смерть грешников люта.
Б) Как бы то ни было, смерть не отступает, жизнь не возвращается, и человек умирает; и вот ему, едва только умершему, начинает уже открываться вечность; он уже подходить к рубежу ее.
а) Он замечает предметы и явления, невидимые для других, слышит необыкновенные звуки, прозревает то, что нам не может быть известно естественным порядком. Еще несколько минут, и человек переступает в вечность. Как вдруг изменяется форма его бытия, дух его видит самого себя, свое собственное существо, как не видел его в теле, он видит предметы и самые отдаленные уже не телесными глазами, а непосредственным разумом, и то, что прежде он мог постигать только разумом, теперь он видит как бы глазами; он говорит не членораздельными звуками слова, а мыслью, и то, что прежде он мог представлять себе только в мыслях, теперь уже выражает как бы словом: не руками осязает предметы, а ощущениями и чувствами, и предметы самые тонкие и прежде для него неуловимые и неосязаемые он теперь обнимает в ощущениях, как бы в руках; движется не ногами, а одной силой воли и то, к чему прежде он мог приближаться с великим трудом, медленно, через большие пространства места и времени, теперь он достигает мгновенно, никакие вещественные препятствия его уже не задерживают. Теперь и прошедшее ему видно, как настоящее, и будущее не так сокрыто, как прежде, и нет уже для него разделения времени и мест: нет ни часов, ни дней, ни годов, ни веков, нет расстояний ни малых, ни больших, все сливается в один момент – вечность, вечность никогда не оканчивающуюся, и всегда только еще начинающуюся; все соединяется в одну точку зрения, и эта точка не подлежит никаким измерениям.
б) Что же он видит и чувствует? Невыразимым ужасом поражает его открывшаяся вечность; ее беспредельность поглощает его ограниченное существо, все его мысли и чувства теряются в ее бесконечности. Он видит предметы, для которых у нас нет ни образов, ни названия; слышит то, что на земле не может быть изображено никаким голосом и звуком; его созерцания и ощущения не могут быть выражены у нас ни на каком языке и никакими словами. Он находит свет и мрак, но не здешний свет, перед которым наше яркое солнце светило бы менее, чем свеча перед солнцем; мрак, перед которым наша самая темная ночь была бы яснее дня. Он встречает там и подобные себе существа и узнает в них людей, также отшедших из здешнего мира. Но какое изменение: это уже не здешние лица и не земные тела; это одни души, вполне раскрывшиеся со всеми их внутренними свойствами, которые и облекают их соответственными себе образами: по этим образам души узнают друг друга, а силой чувства узнают тех, с которыми сближались в здешней жизни.
в) Итак, в этом чудном мире дух человека, ничем не стесняемый, и силой своей духовной природы, и неодолимой силой притяжения сродного ей мира, летит, летит все далее и далее, до того места, или, лучше сказать, до той степени, до какой могут достигать его духовные силы, и весь поразительным для него образом перерождается.
Тот ли это дух, который жил в человеке на земле, дух ограниченный и связанный плотью, едва заметный под массой тела, всецело ему служащий и порабощенный, так что без тела, по-видимому, и жить и развиваться не мог? Тот ли это дух немощный, с таким трудом развивавший здесь и неширокие свои помыслы, и неглубокие чувства, и несильные стремления, так часто и легко падавший под бременем чувственности и всех условий земной жизни? Тот ли наконец это дух, в котором и добро было большей частью только в семени, и зло скрывалось глубоко, так что он почти не сознавал сам в себе ни того, ни другого, и так было в нем все не твердо и перемешано, что и добро побуждалось злом, и во зле проглядывало иногда добро, и нередко являлось одно под видом другого?
г) Теперь что с ним сталось? Теперь все, доброе и худое, быстро с неудержимой силой раскрывается; его мысли, чувства, нравственный характер, страсти и стремления воли, все это развивается в необъятных размерах; он сам их ни оставить, ни изменить, ни победить не может; беспредельность вечности увлекает и их до бесконечности; его недостатки и слабости обращаются в положительное зло; его зло делается бесконечным, его скорби и духовные болезни обращаются в беспредельные страдания. Представляете ли вы себе весь ужас такого состояния? Твоя душа, теперь не добрая, но еще подавляющая и скрывающая в себе зло, там явится злой до бесконечности; твое худое чувство, здесь еще чем-нибудь сдержанное, если ты не искоренишь его здесь, обратится там в бешенство; если ты здесь владеешь собою, там ты уже ничего не можешь с собой сделать: все в тебе и с тобой перейдет туда и разовьется в бесконечность. Чем ты тогда сделаешься? Если ты здесь не хорош, ты там будешь темным, злым духом. О, тогда ты сам себя не узнаешь, или нет, ты тогда слишком хорошо узнаешь себя и еще гораздо лучше, чем здесь. Помощи никакой и ниоткуда уже не будет, и понесет тебя твое зло собственным своим тяготением туда, где живет вечное, бесконечное зло, в сообщество темных, злых сил. И на этом пути ты ни остановиться, и возвратиться не можешь и во веки веков ты будешь страдать – чем? Бешенством от твоего собственного зла, которое не подаст тебе уже никакой надежды к лучшему и не даст тебе покоя в самом себе; и – от той злой среды, которая будет сильнее тебя, будет вечно окружать тебя и терзать тебя без конца.
