Андрей Десницкий - Люди и фразы (сборник)
Причем — к евхаристическому единству. Да, слова насчет упитанного тельца понимаются порой в том духе, что вот можно наконец наесться мясом до отвала, но на самом деле это, конечно, приглашение к Трапезе Господней, к причастию. Пламенные слова Иоанна Златоуста приходят в резкое противоречие с нашей обычной практикой: как это так — «все насладитесь»? А как же с подготовкой к причастию? Как с исповедью? А что, если человек вообще не был в храме весь год, зашел случайно, ничего не понимает, да и вообще, может быть, не крещен? Как же такому не рыдать об убожестве, не оплакивать прегрешений?
Вот почему не так уж давно был распространен обычай вообще не причащать на Пасху — мол, для причастия есть Великий четверг, а до того был целый пост, и если нет возможности устроить исповедь на пасхальной службе (а ведь и устраивают, и как только это получается, говорить о грехах под ликующее «Христос воскресе»?), — лучше и вовсе никого не причащать или причащать избранный круг, кого священник хорошо знает лично. Вот так сугубое наше благоговение приводило к тому, что слова Златоуста торжественно возглашались с амвона… и делалось все ровно наоборот.
А с другой стороны, как так взять и причастить всех? Я видел, как однажды в очередь к Чаше в пасхальную ночь встал парень прямо с недопитой бутылкой колы в руке (его не причастили, заметив бутылку, — а если бы он ее успел допить и выбросить?). Видел, как в другой раз от Чаши отходил причастившийся милиционер с очень напряженным лицом, из тех, что дежурили возле храма, и, подойдя к своим товарищам, сообщил им: «Там имя спрашивают… так я на всякий случай чужое назвал!» Как вот таких — и причащать? А с другой стороны, как установить у Чаши обычный наш барьер — «готовился ли, когда исповедовался»?
На Пасху 2009 года Святейший Патриарх благословил духовенство Москвы причащать народ без индивидуальной исповеди, оставляя вопрос о степени готовности на личной совести каждого. Правда, не все воспользовались этой возможностью, но важно, что она была дана, хотя бы для того, чтобы вспомнить: Пасха — главный праздник ликующей Церкви, единой многоликой общины, где никто не достоин участвовать в Трапезе, но все на нее приглашены.
Вообще-то мы все большие индивидуалисты. Так уж устроено наше общество, постиндустриальное, постсоветское, постхристианское, пост-какое-там-еще… Былой общинный уклад, когда все соседи знали друг друга, остался в прошлом (правда, когда мы жили в хрущевке, куда переселили жителей деревни, стоявшей на месте этой хрущевки, бабушка-соседка непременно угощала нас пирожками каждый раз, как их пекла, но это редчайшее исключение). Советский коллективизм, с его партсобраниями и проработками на месткоме, тоже остался в прошлом, и слава Богу. Ну а западная размеренность быта, когда все действия регулируются законами и обычаями и каждый человек занимает четко определенное место в социуме, нам тоже пока неизвестна, и не факт, что когда-нибудь мы к ней придем.
Так что пока каждый житель российского мегаполиса живет сам по себе, как захочет и как сможет. Особенно хорошо это видят водители на московских улицах… Но и в Церкви обычно наша жизнь выглядит примерно так же: люди годами ходят в один и тот же храм, стоят рядом, они уже узнают друг друга в лицо, может быть, даже знают имена (ведь называют перед Чашей), но остаются друг другу совершенно чужими, даже не пытаясь познакомиться. У каждого из них есть свои отношения со священником (или с разными священниками, если в храме их несколько), свои приятели и друзья на приходе, в лучшем случае какой-то свой кружок вроде группы милосердия. Но все, что мы делаем в храме, во многом остается нашей частной инициативой: мы даже к исповеди и причастию приступаем по собственному графику, строго индивидуально.
Я совершенно не хочу сказать, что это плохо. Это прежде всего естественно, и в христианстве обязательно должно быть место и личному, индивидуальному началу. На протяжении всего Великого поста в наших молитвах постоянно звучит «я, меня, мое». Конечно же, только таким и может быть покаяние: «Я согрешил, помилуй меня, не помяни грехов моих», а не «от лица всего нашего коллектива заявляю, что…». И наверное, здесь нашла свое отражение древняя монашеская традиция проводить пост в уединении, собираясь вместе только на воскресное богослужение, а иногда отшельники расходились по кельям на все 40 дней. Хотя вместе они были Церковью, но каждый из них представал перед Богом в одиночку.
А потом приходит Страстная, и мы забываем об этих «я» и «меня». Все «мое» уже не имеет значения, даже мои грехи, даже мое покаяние: Христос идет на Крест, чтобы уничтожить и саму память о грехах, и говорить на Страстной мы можем только об этом. Да, в другое время это, может быть, самые важные на свете вещи, но только не сейчас. Велики или малы грехи, положено ли начало покаянию, — что это значит в масштабе Голгофы? И уже на крестном ходе прежде радостного «Христос воскресе!» мы начинаем говорить о нас как об общине: «…и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».
И вдруг оказывается, что все частное, личное в нашей христианской жизни было лишь ступенями к событиям Страстной и к Пасхе. И вся пасхальная служба наполнена не только светом Воскресения, не только ликованием будущего Царства, но и горячим, безусловным призывом к нам, закоренелым индвидуалистам: «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга обымем, рцем: „братие“, и ненавидящим нас простим вся Воскресением, и тако возопиим: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!»
Виртуальное милосердие
Когда Христу задали вопрос: «Кто мой ближний?» — Он рассказал притчу о милосердном самарянине и тем самым дал ответ: ближний — это всякий, кто попадется тебе на пути, даже если он совершенно чужд тебе по вере, национальности и прочим внешним показателям. Ближний — это тот, с кем ты обошелся как с ближним. Все мы так или иначе бывали в ситуации, похожей на ту притчу: на нашем пути оказывался лежащий человек, скорее всего пьяный, но кто его знает на самом деле… И так не хочется наклоняться к этому неопрятному человеку и выяснять, что там с ним произошло.
То ли дело в Интернете! Мы теперь на дальние дистанции перемещаемся в основном по нему, и «впавшие в разбойники», а также в тяжелые болезни и несчастные случаи встречаются нам на его просторах. Давайте представим себе, как обсуждалась бы новость о пострадавшем на Иерихонской дороге и о милосердном самарянине в электронном пространстве.
А: Согласно сообщениям информационных агентств, на трассе Иерусалим — Иерихон произошло разбойное нападение. Пострадавшему оказана медицинская помощь.
Б: Никакая помощь не оказана! Я как раз проезжала мимо и видела, как этот несчастный лежал в луже собственной крови с оторванными руками и ногами. Целая толпа священников и левитов прошла себе спокойненько мимо, и пришлось мне лично пришивать ему оторванные конечности…
В: Девушка все наврала, как заявляют компетентные органы, никаких происшествий на дороге вообще не было. И уж конечно она не смогла бы сделать хирургическую операцию в полевых условиях!
Г: Компетентные органы лгут! Долой прогнивший режим!
Д: Производится сбор средств в пользу пострадавшего, которому необходима срочная операция, расчетный счет номер…
Е: Не верьте им, они мошенники, это подложные реквизиты!
Ж: Как низко пали нравы в наше время, когда пострадавшие так и валяются по всем дорогам и никто не желает остановиться, особенно это жадное и коррумпированное так называемое «священство», которое только и мечтает что о полном господстве…
3: Говорят, ему помог какой-то самарянин. Кто-нибудь знает имя этого человека?
И: Самаряне, убирайтесь в свою Самарию! Понаехали тут…
И так далее и тому подобное. Что общего у всех этих столь разных отзывов? Человеческое несчастье становится здесь поводом для выражения собственных мыслей и чувств, и, говоря о пострадавшем, каждый на самом деле говорит о наболевшем. Мимо не проходит, но ничем не помогает.
Нет, я совершенно не хочу сказать, что сетевое милосердие бесполезно. Можно привести множество примеров, как в блогах и на форумах люди собирали средства на помощь тем, кто в ней действительно нуждается, и находили тех, кто может им помочь. Без Интернета у них это просто не получилось бы. Но я сейчас немного о другом — о тех сторонах сетевого милосердия, которыми оно отличается от обычных форм благотворительности. А может, не так уж и сильно отличается, судите сами…
Сообщений о чужих бедах, пожалуй, слишком много. Мы не в состоянии не то чтобы помочь — отреагировать на каждое. И наше обычное действие — «перепостить», «вывести в топ». Так у нас появляется чувство пусть мимолетной, но сопричастности: мы не прошли мимо чужого горя, мы на него отреагировали.
