Всеслав Соло - Переодетые в чужие тела

-- Ты присутствовал на защите моей диссертации? -- тут же ответила на вопрос вопросом Виктория.

-- Да, и потом внимательно читал ее содержание.

-- Тогда зачем ты, -- немного обидевшись, в свою очередь сказала собеседница, -- спрашивал о символе?

-- Не обижайся на меня. Одно дело знать об этом, и совсем другое, поверь мне, уметь правильно определяться в жизни.

-- Это касается тебя и сейчас?

-- Да... Моя дочь, Юлия... Я хочу остаться для нее в символе, целью -всегда необходимого рядом отца. Возможно ли такое?

-- Остаться отцом... -- задумалась, заботливо оживившись, Виктория. -Думается, в основном такое не составляет проблемы для большинства людей... Но отцом..., который всегда рядом...

-- Именно так, -- подтвердил без колебаний Аршиинкин-Мертвяк.

-- Что значит рядом? -- поинтересовалась Виктория. -- В смысле, возьмем гиперболу, даже в постели?

-- Я не говорил этого, но... такое... -- замешкался стеснительно Василий Федорович,-- было бы в самый раз... Идеал, -- вырвалось у него.

-- Ты говоришь о таких вещах, о которых можно услышать только человеку понимающему.

-- Да, Виктория, и ты меня должна понять правильно: она, Юлия -- как две капли воды похожа на мою вторую жену, если хочешь, то она -- мой недостигнутый символ.

-- Так и займись ею, женой.

-- Она умерла. Давно.

-- Извини, я не знала, Василий Федорович.

-- Так, возможно ли это? -- будто и не слыша извинений в свой адрес, волнительно спросил профессор.

-- Возможно, -- коротко, но почему-то настолько убедительно сказала Виктория, что профессору, стало на какое-то мгновение, окрыленно легко, по-мальчишески шаловливо и радостно. Но это мгновение ускользнуло и логика отцовства предоставила свои достоверные оправдания:

-- Как же я буду выглядеть в социуме, не говоря уже перед самой дочерью, если я предложу ей свои руку и сердце? -- опечалено, словно позоря себя вслух, сказал он.

Некоторое время, они, Виктория и Василий Федорович молчали: Виктория словно решалась на что-то -- сказать или сделать, но профессор, не замечая ее чувственной подготовки на какое-то действо, сидел все так же, на кровати, но теперь -- мучительно охватив свою голову обеими руками и облокотившись себе на колени.

-- Мне сейчас трудно тебе это объяснить, но я сейчас подумала, что такую проблему под силу решить, только... "Обратной стороне" -- шепотом проговорила Виктория последнюю фразу.

-- Ты шутишь, -- не отрывая рук от головы, почти безразлично проговорил профессор.

-- Нисколько, -- в полуголосе, но твердо подтвердила Виктория.

-- Не надо. Я прошу тебя, -- умоляюще попросил Аршиинкин-Мертвяк и, выпрямившись, посмотрел собеседнице в глаза.

-- Напрасно. Я думала тебе помочь и не более того, но то, о чем ты предположил, шутки исключены, Василий Федорович.

-- Хорошо. Помоги, -- безнадежно согласился профессор. -- Что это, "Обратная сторона"?

-- Как ты думаешь..., -- прошептала собеседница, -- кто я?

-- Виктория, -- начал было говорить профессор, но собеседница отрицательно покачала головой в знак неправильного ответа, -- я имел в виду, -- поправился профессор, -- Виктория Леонидовна Юсман, кандидат психологических наук.

-- Опять же... Неверно, -- не приняла ответа она.

-- Ну..., я не знаю..., хотя... Не назвал еще одного -- женщина?.. Так?..

-- Абсолютно не так.

-- Но позволь, не мужчина же... ты?

-- Именно так.

-- Тогда, в таком случае, мне остается подумать, что ты либо дуришь невпопад, обижаешь, а это, мягко говоря -- неприятно; либо ты... -сумасшедшая, извини конечно меня, Виктория.

-- Ты не назвал третьего.

-- Никакого третьего варианта не может здесь быть.

-- Третий вариант есть... Бондаревски Юрий Анатольевич, -- спокойно сказала Виктория.

-- Что-то не припомню. Кто он? -- озадачился профессор, настраиваясь услышать привычную логику ответа.

-- Это -- я, Василий Федорович, -- подтвердила Виктория. -- Он самый, собственной персоной, и она назвалась громче и отчетливее, -- Бондаревски Юрий Анатольевич. Но теперь, -- прибавила она, -- в телесах женщины. Прошу любить и жаловать, но это между нами!.. Что ты молчишь, Василий Федорович?.. Ты удивлен?.. А-а..., понятно... Снова подумалось, что говоришь с сумасшедшей?.. Ну..., как знаешь..., молчи, -- и она потянулась рукой, и ловко взяла свою сумочку со стоящего рядом с кроватью низенького стола и пламя свечи раскачалось от ее манипуляции.

Виктория извлекла из сумочки блокнот в кожаном переплете, быстро раскрыла его, отлистала несколько страниц и вырвала ту, на которой теперь остановилась -- страница оказалась чистой, как заметил наблюдавший за этим профессор. Виктория бегло, по памяти, написала оказавшейся в ее руке ручкой, видимо хранившейся в корешке блокнота, пару небрежного почерка строк и подала листок Аршиинкину-Мертвяку.

-- Здесь, если надумаешь, необходимый тебе адрес и телефон... Возьми, -- профессор принял листок, продолжая молча смотреть на Викторию, -"Обратная сторона" -- делает перевертышей... Это официальная фирма, правда известная не такому широкому кругу как другие медицинские учреждения. Может они и согласятся помочь, довольно не исключено. Больше... Я тебе ничего не скажу, Василий Федорович. И не смотри ты на меня такими неподвижными глазами. Никто, никогда и нигде тебе не поверит, что я не Виктория!... Ты и сам не поверишь, все-таки советую обратиться.

-- Но я же не... тот..., который... Не из тех..., что?... -- продолжая смотреть стеклянным взглядом на собеседницу, недосказал, будто попытался оправдаться профессор.

-- А я и не думала тебя обижать, Василий Федорович. Но... Не могу я, и не имею права тебе сказать больше, чем уже тебе известно теперь.

Утром, всю обратную дорогу в Москву, сидя за рулем своего БМВ, Аршиинкин-Мертвяк, машинально распознавая дорогу, сосредоточенно просматривал в своей памяти фрагментами саму вчерашнюю вечеринку, постельные удовольствия с Викторией. Но потом... Теперь, в кармане его спортивного костюма, спрятан адрес "Обратной стороны", написанный на блокнотном листке Викторией.

Дьявольщина

Аршиинкин-Мертвяк возвратился домой в Москву в привычную трехкомнатную квартиру и объявился перед своею дочерью каким-то, как показалось ей, нерасторопным: не одел свои тапочки, а только лишь взял их в руки и немного посмотрев на них, бросил валяться у вешалки -- остался в носках, проскочил на кухню -- схватил бутерброд с колбасой -- надкусил его и положил обратно в тарелку.

-- Как отдыхалось, папа? -- задала обычный вопрос Юлия, на который Василию Федоровичу можно было даже не отвечать, потому что за последние годы вопрос этот приобрел форму своеобразного приветствия между ним и дочерью, и профессор традиционно не ответил на него и было уже решил пройти к себе в кабинет, который, впрочем являлся и его спальней, но... Юлия почему-то вопреки образовавшимся правилам настоятельно повторила вопрос:

-- Как отдыхалось, папа? -- более требовательно произнесла она.

И теперь не ответить профессор не мог. Он остановился в прихожей, едва приоткрывши дверь в свой кабинет, а дочь смотрела ему прямо в глаза, и она ожидала ответа.

-- Хорошо, Юленька -- неуверенно и озадаченно проговорил Василий Федорович на инерции внутреннего раздумья.

-- Зачем же ты пытаешься от меня скрыть очевидное! Я вижу. Я понимаю, что что-то не так... Папа!

-- Все так. Все нормально, Юленька. Нет проблем, кроме тех, что и всегда с нами, -- ласково проговорил Аршиинкин-Мертвяк.

-- Как знаешь, папа. Будем считать, что мне показалось.

-- Вне каких-либо сомнений, Юля... -- коротко и подвижно сказал профессор и... на пару секунд замолчав, извинительно добавил: -- Мне еще надо успеть переодеться и кое-что обдумать.

-- Да. Конечно же, папа.

-- Надо войти в повседневную форму, -- все так же, извинительно, пояснил Василий Федорович, но уже в тоне подоспевшей на выручку шутливости.

Юлия немного успокоилась.

-- Тебе заварить кофе? -- спросила она.

-- Да-да, естественно, -- тут же согласился профессор -- быстро ускользнул в свой кабинет и уже, когда он закрыл за собою дверь, вдогонку уходящей на кухню дочери донесся его поспешный голос, -- и пожалуйста -по-креп-че!..

Аршиинкин-Мертвяк остался один на один сам с собою. В начале он медленно прохаживался по своему небольшому кабинету от окна к двери и обратно, потом он присел на свой любимый мягкий, с нежной обивкой диван, который уже два дня не принимал тепла своего хозяина и встретил теперь его прохладно. Все размышления Василия Федоровича были направлены только в одном направлении: последняя ночь, проведенная в обществе женщины, безумная, но может быть, очень хотелось так, -- реальная возможность разрешения всех нестерпимо-болевых проблем, и такая перспектива нормальной жизни! Удержаться от соблазна пофантазировать профессор не мог, но так же, не мог он, все же отдаваясь влечению обольстительного желания перестать быть самим собою -профессором философии Университета, и он, наряду с наслаждением, все-таки пытался давать себе отчет, анализировать, нарабатывать вывод в колючих рамках освоенной им на протяжении жизни логики. "Ну, это же не логично!" -думалось ему, -- "Как можно поверить в такое?!" -- спрашивал он сам у себя, -- "Виктория Леонидовна Юсман вовсе не Виктория Леонидовна Юсман, а Бондаревски Юрий Анатольевич! Не женщина, а мужчина, вернее -- мужчина в женском теле! Не верю!.. Не... верю... Но..., собственно говоря..., почему бы и не... поверить?.. Чертовщина какая-то, дъявольщина и только!" -разочарованно вскочил с дивана профессор и несколько раз бегло туда-сюда, от окна к двери, прошелся по кабинету и снова размашисто уселся на свой диван. "А хорошо бы, если все так!" -- опять размышлялось ему, и он, медленно и с предвкушением наслаждения закрыл свои счастливые глаза и стал погружаться в полудрему, пытаясь разглядеть, в теперь видимых им внутренне мельтешениях необъяснимых форм, образ любимой женщины, своей второй супруги -- Юлиной мамы, давно ушедшей, но ставшей от этого еще ближе ему, Василию Федоровичу, потому что была она с тех пор и сейчас, всегда и везде рядом в помыслах и в переживаниях чувств и даже -- ощутимо рядом, в реальности, в образе дочери, которая удивительно копировала свою мать и телом и душою и разумом, и Аршиинкин-Мертвяк все больше с годами, труднее мог различить, разобрать, кого же он остался любить: дочь Юлию или жену Катеньку? От этого он часто терялся и порою, с громадным трудом успевал себя остановить, не решиться войти на ночь в спальню к Юлии. И Юлия, порою, кажется замечала, о чем--то догадывалась, особенно, когда отец ласкал ее в ранней юности. Были моменты, когда она просыпалась и тут же, открывая глаза, упиралась своим сонливым взглядом в отца, стоящего у ее кровати: так, бывало, он стоял и смотрел, не в силах подолгу отойти от дочери, а она, ничего не понимая, смотрела на него и девственно снова засыпала под его присмотром. Он ревновал свою дочь ко всем взглядам молодых людей на нее, будь то на улице, в метро, в Университете или в каком-либо другом месте. Теперь дочь приобрела молодую, налитую свежестью упругую плоть, и такую же как и была у Катеньки смуглую, шелковисто-ароматную кожу. Девчоночным задором курносились ее груди как и у Кати. Смоляного цвета волосы до плеч, распущенные и пышные кое-где самой природой разбросано -- сворачивались они в крупные пружины плавно и мелодично обвисающие от своей тяжести. Прон-зительно карие глаза, понимающие и отзывчивые. Строгая, но невероятно женственная улыбка губ. Были моменты, когда профессора просто валило с ног от безумного желания обладать всеми этими прелестями! Но, как же дико и не по-человечески несправедливо издевалась над ним природа его жизни теперь: Аршиинкин-Мертвяк пребывал в состоянии человека, у которого отняли что-то сокровенное, во что он безумно был влюблен. Создавалось полное впечатление, что его супруга продолжала с ним жить, но только словно за невидимой, прозрачной и неощутимой преградой, нарушить которую он был не в состоянии. Будто супруга забыла его как мужа и теперь отчетливо и реально играла роль его дочери, но достучаться и напомнить о себе и совершенно не дождаться окончания спектакля! Профессор понимал это ясно, даже надежда была абсолютно исключена -- словно актер обезумел! Жена его Катенька, в образе, в роли его дочери Юлии! Как бред! Но реальность!