Протоиерей Александр Торик - Флавиан. Жизнь продолжается.
Вместе они проводили какую-то воспитательную работу с трудными подростками, результатом которой стало воцерковление всей семьи самого подполковника и примерно трети личного состава сотрудников его отделения.
– Батюшка! К нам гости! – перегнувшись через перила, крикнул я Флавиану, сидевшему с какой-то старушкой на скамеечке у колокольни, – Михалыч «при исполнении»!
Флавиан махнул мне спускаться, поднявшись с лавочки, благословил старушку и отправился к воротам встречать гостей.
Из подъехавшего милицейского УАЗика, действительно, вылез Михалыч. Не стесняясь молоденького сержанта, сидящего за рулём, подполковник снял фуражку и чинно принял благословение от Флавиана. Они облобызались троекратно.
– Батюшка! Я к тебе за помощью, как всегда. Выручай! Или ты ему мозги поставишь на место, или он кого-нибудь убьёт, и я его посажу, а не хочется совсем. Парень хороший, честный, только вот малость этой войной чеченской, проклятой, сдвинутый. Сегодня я его чудом «отмазал», а за завтра не ручаюсь. Возьмёшь «подарочек»?
Флавиан молча кивнул.
Михалыч сделал знак шофёру, и тот, вместе с другим, постарше, милиционером вывел из задней двери сухопарого, жилистого паренька в камуфляже без погон и в наручниках. Это был Юрка.
– При батюшке бузить не будешь? Парень, опустив глаза, мотнул головой.
– Снимите наручники. Батюшка, кваском холодненьким не напоишь? – Михалыч вытер лоб и шею носовым платком.
– Владимир Михалыч, квас в сторожке, ты знаешь, где стоит, угощайся. И ребят напои с дороги! – не глядя на милиционеров, отозвался Флавиан и, в упор посмотрев на Юру,
спросил:
– Спецназ?
– Спецназ.
– Снайпер?
– И снайпер…
– Грозный?
– Грозный тоже.
– Крестился там?
– Там.
– Отец Тимофей крестил?
– Отец Фёдор.
– Госпиталь в Назрани?
– В Назрани, потом Купавна.
– Пойдём квас пить, Юра, время ещё будет для разговоров, – и Флавиан, не оглядываясь, пошёл в сторожку. Юрка безропотно двинулся за ним.
В сторожке, куда и я зашёл следом за всеми, мать Серафима потчевала милиционеров прохладным квасом из деревянной бадейки, а также свежими пирогами с картошкой и жареным луком. На столе стояла тарелка с оставшимися от пасхальных трапез крашеными яйцами. Михалыч очищал одно из них и проводил с личным составом «просветительскую» работу:
– Вот вам, хлопцы, реальный пример, – он высоко поднял свежеоблупленное яйцо, – чудо! Яйцо уже третью неделю, как сварено, и не портится! Свежее и вкусное! – он с удовольствием откусил половину яйца, прожевал, запил квасом и продолжил:
– Потому, что – освящённое. Обычное бы уже стухло. А освящённые будут лежать и – хоть бы хны! V моей тёщи с прошлой Пасхи лежат на иконной полке, только подсохли и выцвели немного, но не испортились! – и полковник осторожно положил в рот вторую половинку яйца. – Чудо и есть – чудо!
– Товарищ подполковник! Владимир Михалыч! А мне бабка говорила, что ими ещё пожары тушат! – поддержал тему сержант-водитель. – Вроде, как у неё на родине под Рязанью целая улица горела, дом за домом, в войну Отечественную, а тушить нечем было и некому, мужики-то все на фронте. А моя бабка девчонкой была тогда и сама, говорит, видела, как старухи верующие встали с иконой Богородицы между горящим домом и следующим, на который ветер огонь гнал. Стоят, говорит, икону против огня выставили, как щит, поют молитвы свои и пасхальные яйца в горящий дом покидали, несколько штук.
Огонь, говорит, столбом вверх вздыбился, полыхает, а на старух не идёт. Тот дом, что горел – весь выгорел, под ноль, на старухах платья тлели, а пожар остановился! Бабка говорит, всё сама видела, а она вроде как не врала никогда. Бывает такое, батюшка?
Флавиан кивнул и посмотрел на мать Серафиму.
– Бывает, сынок, бывает! – мать Серафима вытерла мокрые руки о передник. – Я в детстве тоже так стояла разок со старухами. Да там и не только старухи стояли, а и мужики, и бабы, много народу. Все на коленях стояли, с иконами, и уж как молились! Огонь-то на общий амбар от «каретного» сарая двигался, а там общий хлеб сложен был, сгори он – село бы с голоду по миру пошло, или расстреляли бы всех, как раз тогда революция с кулаками боролась.
Яйцо кинул кто-то, да, было это. Но, я думаю, тут всё же, в первую очередь, молитва и вера людская Матерь Божию разжалобили, и Она не дала хлебу сгореть. Не загорелся амбар, хоть и засуха была и ветер сильный, прямо на него. Правда, всё равно потом пятерых расстреляли, самых справных хозяев, работящих, из тех, кто молился на пожаре. За «религиозную агитацию». Семьи их по миру пошли. Царства им всем Небесного, мученикам Христовым!
Михалыч перекрестился. Я тоже.
– Поедем мы, отец Флавиан! – милиционеры поднялись. – Служба! Благослови нас на дорогу!
Флавиан благословил, милицейский УАЗик, зарычав, уехал. За столом в сторожке остались только Флавиан, мать Серафима, Юра-спецназовец и я.
– Подрался? – Флавиан в упор смотрел на Юрку.
Тот кивнул.
– С кавказцами? Опять кивок.
– Они спровоцировали?
– Сволочи «чёрные» у Генки костыль выбили, он инвалид с первой «чеченской», хотели, чтобы он на коленях полз за костылём, пьяный он был, а они ржали над ним, издевались. А тут я оказался…
– Не покалечил никого?
– Не знаю. Нас всех милиция повязала.
– Посадить могли!
– Они хотели. Только к ним на рынок ребята наши сходили, ветераны, поговорили… Они все заявления свои забрали и перед Генкой извинились. А меня в кутузке ваш Владимир Михалыч сутки держал, накормил, правда, обедом домашним, но не выпускал, пока сюда не привёз.
– Ты уже раньше к нему попадал?
– Попадал.
– За то же?
– За то же.
– Справедливости хочешь?
– Хочу.
– Ясненько…
Флавиан задумался. Потом, покряхтев, поднялся, проковылял в соседнюю с трапезной комнатушку, пробыл там несколько минут. Вернувшись, положил на стол конверт, достал из него несколько разного размера исписанных листов и коротенькую записку. Подержав в руках, протянул большой лист мне:
– Лёша! Прочитай нам всем вслух, будь любезен!
– Отче, благослови! – я взял лист в руки, это было письмо.
«Уважаемый отец Флавиан! По соображениям, которые вы сейчас поймёте, я буду избегать любой информации, которая могла бы как-либо указать на мою личность, в случае, если это письмо попадёт не в Ваши руки. Вас мне рекомендовал как человека, заслуживающего абсолютного доверия, мой старый знакомый, один из офицеров, с которыми Вы общались во время Вашей командировки на Северный Кавказ.
Я крещёный с детства, в крещении моё имя Филипп, его никто не знает, кроме меня, по паспорту у меня совсем другое, советское имя. В настоящий момент мне немногим больше шестидесяти лет. Суть проблемы, которая заставила меня обратиться к Вам, в следующем. Я бывший профессиональный военный, всю жизнь прослуживший в особо засекреченных частях, выполнявших различные специальные задания в разных странах. Я участвовал почти во всех тайных заграничных спецоперациях, проводившихся по заданию ЦК КПСС и компетентных органов. Сейчас некоторые из них стали известны общественности, но я, как дававший присягу, все равно не считаю возможным говорить о том, в чём давал подписку о неразглашении и не относящемся ко мне лично. Скажу лишь, что начало «Афганистана» было завершением моей военной карьеры.
Служил я безупречно, отмечен многими наградами. Так как моя работа не обеспечивала семейной стабильности, то в период службы я не позволил себе завести семью и по выходе на пенсию оказался в полном вакууме, так как мои родители уже умерли, а других родственников у меня не имелось. Первые пару лет на пенсии я прожил на юге, пользуясь гостеприимством бывшего сослуживца и друга. А в 1993-м перебрался в Центральную Россию, в небольшой провинциальный город, по просьбе другого товарища, жившего там и пытавшегося наладить небольшое собственное дело, связанное с сельским хозяйством. Не думаю, что моя помощь стала для него серьёзным подспорьем, но именно тогда и произошли события, приведшие к моим сегодняшним проблемам.
Вы, я думаю, хорошо представляете себе степень криминализации общества в то, недалёкое ещё, время и какой шок испытывали люди, видя свою полную незащищенность перед расплодившимися тогда «братками» и «отморозками», объединявшимися в различные, как их принято называть, ОПГ – организованные преступные группировки. В городе моего тогдашнего проживания было несколько таких ОПГ, разделявшихся, в основном, по территориальному признаку.
Одна из этих банд, отличавшаяся особой жестокостью даже среди других местных группировок, предприняла попытку рэкета в отношении моего друга, гостем которого я был тогда. Ему и членам его семьи были нанесены телесные увечья, от которых скончался его сын, дело было практически разорено.
