Брюс Липтон - Биология веры: Недостающее звено между Жизнью и Сознанием
Недавние исследования в области генетики выявили еще один механизм межвидового сотрудничества. Если раньше считалось, что гены передаются исключительно родителями потомкам, ныне стало ясно: передача генов, иными словами генный трансфер, имеет место и между отдельными представителями одного и того же вида, и между различными видами!
Такой генный трансфер существенно ускоряет эволюцию, поскольку благодаря ему организмы могут воспользоваться опытом, приобретенным другими, весьма отличающимися от них организмами [Nitz, et al, 2004; Pennisi 2004; Boucher, et al, 2003; Dutta and Pan, 2002; Gogarten 2003]. Это означает, что между разными биологическими видами нет непроницаемых стен. Дэниел Дрелл, руководитель программы Департамента энергетики США по изучению генома микроорганизмов, сказал в интервью журналу «Сайенс» (2001 294:1634): «...теперь нам не так-то просто сказать, что такое биологический вид» [Pennisi 2001].
В то же время внутри- и межвидовой генный обмен заставляет нас подумать об опасностях генной инженерии. Становится очевидным, что игры биологов, например, с генами помидора могут непредсказуемым образом затронуть всю биосферу. Одно из недавних исследований показывает, что генетически модифицированная пища изменяет свойства полезной микрофлоры кишечника человека. [Heritage 2004; Netherwood, et al, 2004]. Аналогичным образом, генный трансфер между генетически модифицированными сельскохозяйственными культурами и соседствующими с ними обычными полевыми растениями приводит к появлению сверхустойчивых «суперсорняков» [Milius 2003; Haygood, et al, 2003; Desplanque, et al, 2002; Spencer and Snow 2001]. Ha беду, генным инженерам нет дела до реалий генного трансфера, и мы начинаем пожинать катастрофические плоды их недальновидности уже сегодня — искусственно сконструированные гены, бесконтрольно распространяясь, изменяют живые организмы [Watrud, et al, 2004].
Специалисты предупреждают: если мы не осознаем общность генетической судьбы всех биологических видов и необходимость сотрудничества с природой, существование человечества окажется под угрозой! Нам необходимо отказаться от дарвинизма, апеллирующего к интересам обособленного индивидуума, и вооружиться теорией, подчеркивающей значение сообществ.
Британский ученый Тимоти Лентон приводит свидетельства того, что эволюция обусловлена межвидовым взаимодействием в большей степени, чем взаимодействием отдельных особей одного и того же вида. В 1998 году он писал в журнале «Нэйчур»: «...нам необходимо принимать во внимание всю совокупность организмов и их материальное окружение, чтобы понять, какие из признаков склонны сохраняться и доминировать» [Lenton 1998]. Отсюда следует, что эволюция есть сотрудничество групп, а не индивидуумов.
Лентон говорит о своей приверженности разработанной Джеймсом Лавлоком теории Геи, согласно которой Земля и все обитающие на ней виды представляют собой единый сверхорганизм. Сторонники данной гипотезы доказывают, что любое вмешательство, лишающее этот сверхорганизм присущего ему внутреннего равновесия, — будь то уничтожение тропических лесов, разрушение озонового слоя или генная инженерия — угрожает его (а значит, и нашему!) благополучию.
Результаты недавних исследований, финансированных Британским советом по изучению природной среды, свидетельствуют о том, что эти опасения отнюдь не беспочвенны [Thomas, et al, 2004; Stevens, et al, 2004].
В истории нашей планеты массовое вымирание живых существ происходило пять раз, и всякий раз — по внеземным причинам: таким, например, как столкновение Земли с кометой. Автор одного из недавних исследований заключает, что «мир природы переживает сегодня шестой и наиболее масштабный период массового вымирания за всю свою историю» [Lovell 2004]. Однако сейчас, как пишет один из авторов цитированного выше исследования Джереми Томас: «Насколько мы можем судить, причиной массового вымирания биологических видов является один-единственный живой организм, а именно — человек».
Практические выводы из уроков клеток
Годы преподавания на медицинском факультете убедили меня в том, что наилучшим воплощением дарвиновского закона выживания сильнейшего являются студенты-медики. Их жесткой конкуренции и взаимному подсиживанию могут позавидовать даже юристы. Но откуда столь оголтелый дарвинизм у тех, кто готовится получить профессию врача, подразумевающую искреннее сострадание к людям? Это всегда казалось мне несколько странным.
Тяготившие меня стереотипы по поводу студентов-медиков изрядно пошатнулись на Карибах. После произнесенной мной вдохновенной речи мои незадачливые бойцы сплотились в настоящую команду и сотворили невозможное — они все вместе успешно завершили семестр! Более сильные помогали отстающим и благодаря этому сами становились сильней.
В итоге все закончилось голливудским хэппиэндом. Экзамен, который им пришлось сдавать, был ничуть не легче, чем в Висконсинском университете. И я не могу сказать, что эти «отверженные» справились с ним хоть сколько-нибудь хуже, чем их «элитарные» коллеги в США. Позднее многие из моих тогдашних студентов рассказывали мне, что вернувшись домой и встречаясь со сверстниками, окончившими американские университеты, они с удовлетворением убеждались в том, что лучше понимают принципы, которым подчинена жизнь клеток и целых организмов.
Само собой, я был в восторге от того, что моим подопечным удалось сотворить такое чудо. Но как именно они смогли этого достичь, я понял лишь спустя годы. Тогда же мне казалось, что все дело в моей изобретательности (впрочем, я и сегодня считаю, что сопоставление биологии человека и клетки — хороший способ подачи материала). Сейчас, обосновавшись на научной территории, которую, как уже было сказано, многие считают владениями слегка сумасшедшего доктора Дулиттла, я полагаю, что успех моих студентов во многом объясняется тем, что они отказались от поведения, принятого в среде их американских коллег. Вместо того чтобы копировать эгоистичных умников-студентов, они поступили так, как ведут себя умные клетки, — объединились и стали еще умней. Нет, у меня и мысли не было предлагать им учиться жить у клеток — все-таки я был воспитан в духе традиционной науки. Но мне доставляет удовольствие думать, что они двинулись в этом направлении интуитивно, после моих восторженных рассказов о способности клеток группироваться и создавать сложные и конкурентоспособные организмы.
И еще, сейчас я думаю (тогда мне это тоже не приходило в голову), что еще одной причиной успеха моих студентов стало то, что я не ограничился похвалой в адрес клеток. Я хвалил и их самих! Чтобы быть образцовыми студентами, им требовались свидетельства того, что их воспринимают как таковых. В последующих главах я покажу, что очень многие из нас живут ограниченной жизнью не потому, что иначе нельзя, а потому, что они думают, будто только так и можно. Но тут я забегаю вперед. Сейчас достаточно сказать, что за четыре месяца в Карибском раю я окончательно прояснил свои взгляды на клетки и на те уроки, которые они преподают людям. Иными словами, я нашел путь, ведущий к пониманию Новой биологии — науки, решительно отбрасывающей и пораженчество наследственной генетической запрограммированности, и дарвинизм с его выживанием сильнейших.
Глава II
Это же среда, тупицы!
Я никогда не забуду урок, полученный мной в 1967 году, когда, будучи студентом-старшекурсником, я учился клонировать стволовые клетки. Мне потребовались десятилетия на то, чтобы понять, какое огромное влияние он оказал не только на мою работу, но и на всю мою жизнь.
Мой наставник и выдающийся ученый Ирв Кенигсберг, одним из первых овладевший искусством клонирования клеток, сказал мне, что, если клетки гибнут, причину следует искать не в них, а в окружающей среде. Ирв Кенигсберг не отличался прямотой выражений, свойственной Джеймсу Карвиллу, руководителю избирательной кампании Билла Клинтона, который заявил: «Это же экономика, тупицы!» На тех выборах этот лозунг стал едва ли не мантрой.
Ей-богу, подобный лозунг: «Это же среда, тупицы!» стоило бы повесить над своими рабочими столами всем цитобиологам. Раз за разом я убеждался в том, насколько мудр был совет Ирва Кенигсберга. Стоило мне обеспечить клеткам здоровую среду, они начинали благополучно расти. Едва состояние среды ухудшалось, их рост приостанавливался. Как только я улучшал среду, «занемогшие» клетки снова приходили в себя. В конце концов до меня дошло, что именно тут скрыт ключ к пониманию природы живого!
Большинство цитобиологов не обращает внимания на подобные тонкости культуральной техники. После того как Уотсон и Крик открыли генетический код ДНК, ученые махнули рукой на влияние окружающей среды. Однако им следовало бы помнить: сам Чарльз Дарвин под конец жизни признавал, что его эволюционная теория недопустимо умалила ее роль. В 1876 году он писал Морицу Вагнеру [Darwin, F 1888]:
