Александр Мень - История религии (Том 6)
В Майтри-упанишаде учитель предупреждает, что йога есть священный путь, "стезя Брахмана", и на нее нельзя вступать человеку, который целиком не посвятил себя поискам высшего познания (8). А Катха-упанишада говорит о йоге как о способе покорить чувства, рассудок и в конечном счете-саму мысль, т.е. как о высвобождении чистой, не выразимой словами интуиции (9).
Согласно Упанишадам, йогин должен стремиться растворить себя в Запредельном, ибо, только слившись с Ним, можно его познать. "Те, кто, предаваясь размышлениям, занимались йогой, видели самосущую Силу, сокрытую ее свойствами" (10).
В Шветашватаре намечены уже и основные технические приемы созерцания. В ней говорится о положении тела, задержке дыхания, о необходимости для йогина контролировать чувства, "подобно тому, как он впрягал бы строптивых коней в колесницу" (11). Отрешенный от всего преходящего созерцает "единственного Бога, сокрытого во всех существах, всепроникающего, внутреннего Атмана всех существ, следящего за действиями, живущего во всех существах, всевидящего, знающего, одного-единственного и лишенного свойств" (12).
Йогу практиковали не только брахманы, но и мудрецы из варны кшатриев (воинов). Они подходили к ней по-своему, будучи убеждены, что к Богу ведет множество путей. Так, Бхагавад-Гита, сложившаяся в кшатрийской среде, придает большое значение Карма-йоге, йоге действия. Эта йога учила очищать душу посредством служения людям и активности на жизненном поприще, однако требовала отказа от плодов своей деятельности, "ибо не бывает йоги без отрешенности от желаний" (13). В то же время Гита высоко ценила и путь чисто созерцательный:
Победивший себя, умиротворенный на высшем Атмане сосредоточен
В холод, жар, в счастье - несчастье, в бесчестии - чести,
Насытивший себя знанием и осуществлением знания,
Стоящий на вершине, победивший чувства,
Воссоединенным именуется йогин, равный золоту, кому земли, камню.
Устроив себе в чистом месте крепкое сиденье,
Не слишком низкое и не высокое, покрытое одеждой,
шкурой лани и травой куша,
Там сердце на одно направив, укротив волнение чувств и мысли,
Опустясь на сиденье, пусть ради самоочищения он упражняется в йоге
Стойкий, пусть прямо, недвижно туловище, голову, шею держит,
Взор устремив на кончик носа, по сторонам не глядя (14).
Кшатрии признавали авторитет ведических книг, но толковали их по-своему. Они упрочили связь йоги с философским умозрением, получившим название санкхьи (См. Том 3).
Единство мистики и метафизики особенно подчеркивается в тех частях Махабхараты, которые сложились в последние века перед нашей эрой (15). В них речь идет не об одной из шести даршан, или школ брахманизма, а о первой попытке подвергнуть Веды рационалистическому анализу. Утверждал, что "санкхья и йога-одно", мудрецы Индии доказывали, что их концепции служат спасению человека в той же степени, что и мистическая интроверсия.
Метафизика ранней санкхьи мало чем отличается от учения Упанишад. Она тоже учит о Брахмане как о единой Реальности, уподобляя его ожерелью, вернее - нити, на которую нанизаны золото, жемчуг, коралл или глиняные украшения, т. е. все многообразие проявленного мира. Умение отличать нить от нанизанных на нее предметов и составляет сущность санкхьи. Тому, кто этому учению следует, не предстоит возврата:
Для него, ставшего непреходящим, лишь Несравненное,
Запредельное, Незыблемое существует (16). Йога в данном случае представляет собой практический аспект науки различения истинного от иллюзорного. Не отрицая ведических обрядов, санкхья-йога рассматривает их как низшую ступень очищения духа. Ведь обряды связаны с верой в небесную помощь, а "доктрина спасения" ждет ее не свыше, а от самого человека, который, следуя определенным правилам, срывает с себя тленные оболочки. Никакой человек или бог не поможет
Счастья достигнуть; кто сам себя обуздал, тому оно достанется (17). Обуздав плоть воздержанием, подавив в себе "страх, тоску, изнурение, всякие человеческие страсти... похоть, сон, труд - неодолимую дрему", йогины "сами собой" достигают высшего состояния: они не только "превосходят всех смертных", но и сливаются с божественной природой, "претворяют себя" в богов (18). Освобожденный покидает страдания и рассыпается, словно ком земли, упавший на камень;
Как сбрасывает старые рога олень или змея кожу
И, сбросив, не озираясь, уходит,
так освобожденный покидает страданье (19). Йогины стремились, в сущности, к тому же, что и буддисты: прервать вереницу земных рождений и погрузиться в полноту Целого. Возникновение, гибель, всю деятельность они всячески превосходят,
Четыре вида существ, всех владык и Самосущего они превосходят (20). Таким образом, согласно Мокша-Дхарме, йога определяется как путь к спасению через самообожествление.
Более поздняя санкхья, которую обычно связывают с именем мудреца Капилы, исповедует иной взгляд на бытие, но это мало меняет формы и назначение йоги.
Подобно большинству дохристианских учений, считавших мир эманацией, или проявлением духа, доктрина Капилы не знает идеи творения, при этом последователи поздней санкхьи настаивают на тождестве причины и ее следствия. По их мнению, физическая Вселенная не может быть излиянием духовного Начала; бессознательные стихийные процессы порождаются такой же слепой стихийной природой. Эта Первоматерия, Пракрити, производит все вещи, как вымя выделяет молоко, "без всякого сознания" (21). Нечто подобное высказывалось и в Мокша-Дхарме, которая утверждала, что непроявленное бытие-"бессознательно" (22).
Это, казалось, должно было привести санкхью к материализму. Но она отличалась большей последовательностью. Для нее оставалось бесспорным, что духовный мир столь же реален, как и физический, и, следуя все той же логике, санкхья приходила к заключению об особом, независимом происхождении сознания. Сначала она мыслила его источник в виде единого Духа, Пуруши, но постепенно склонилась к точке зрения, согласно которой все духовные единицы неисчислимы и составляют особое царство ("лоно") нетленных сущностей (23). Это чем-то напоминает онтологии Лейбница, Ренувье и Н. Лосского (24). В целом же классическая санкхья выливается в ярко выраженный дуализм, признающий извечное противостояние двух миров: материального и духовного. Из их сочетания и возникает мир, каким мы его знаем. Соединившись, два плана бытия порождают действительность столь несовершенную, что вся она оказывается пронизанной болью и страданием. Мокша-Дхарма даже называет ее адом. Нетрудно понять, какой вывод вытекает из подобного взгляда: человек, изнывающий под бременем плоти, должен направить усилия на ослабление связей между духом и материей.
Из концепции Капилы и исходил Патанджали. Следуя ей, он обоготворял человеческий дух, рассматривая его как царственного пленника попавшего в силки Пракрита. В этом йога Патанджали сближается с человекобожием раннего джайнизма и Упанишадами. Действительно, если признать единосущностъ человеческого Я и Вселенского Атмана, мысль о нетварной природе ядра индивидуума становится вполне естественной.
По словам Патанджали, подвижник должен отвратиться от "жажды предметов видимых и слышимых" (25). Человек, не осознавший своего сверхприродного величия, остается в рабстве у материи. "Неведение,-говорит Патанджали, есть принятие того, что неверно, нечисто, мучительно и не является Я,-за вечное, чистое, блаженное, Атмана" (26).
Таким образом, ясна первая задача йогина: борьба против заблуждений, мешающих изолировать его дух от всего, что на самом деле им не является. Только достигнув полного очищения, йогин сможет в гордом одиночестве вкушать никем не замутненное блаженство мокши. Учение Патанджали, в отличие от йоги ранних Упанишад и Мокша-Дхармы, представляет собой уже не путь к слиянию с Абсолютом, а - порыв, усилие отдельного духа освободиться от уз.
Тем не менее практика, отраженная в "Йога-сутре", не настолько сильно отличалась от прежней, как ее доктрина - от философии Упанишад. Поэтому даже для тех, кто не разделял взглядов Патанджали, его руководство стало "высшим авторитетом и настольной книгой" (27).
Одно из исходных положений йоги заключало в себе универсальную и глубоко верную мысль о том, что человек в своем обычном состоянии не подготовлен к высшему духовному познанию.
Эту мысль мы встречаем и в других религиях. Не ее ли подразумевал пророк Исайя, когда, застигнутый видением в Храме, счел, что он обречен на гибель как "человек с нечистыми устами и сердцем"? Не на этом ли настаивали платоники, когда требовали очищения "внутреннего ока"? О необходимости духовной подготовки будут впоследствии говорить учители и подвижники христианства, которые выработают методы аскезы и созерцания, в чем-то сближающиеся с йогой. Это сходство, впрочем, не следует преувеличивать. Отличаясь от Упанишад, йога Патанджали тем более отличается и от христианской мистики, ибо последняя лишь готовит человека к воздействию благодатной силы (28). В "Йога-сутре" же все начинается и кончается человеком. В этом ключ к пониманию места йоги в мировом духовном наследии.
