Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)

Вика отошла к бару, на ходу продолжая рассказывать:

— Тут он меня как-то заревновал, Отелло придурошный. Увидел, какой у меня постоянный взлет успеха. Говорит: «Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный шлейф». Я возмутилась, чего-чего, а умею ставить в рамки приличия: «Если они кобели, так, что ли, я сучка? А к тому же один ты, что ли, говорю, ценитель прекрасного, что ли?» Правильно отрапортовала?

— А шлейф из кого состоит?

— Охранники там разные, шоферня, водилы. Но они же понимают: если что, им тут не жировать. И вообще даже не жить. Дальше комплиментов не идут. Повар только в коридоре прижал, прямо туши свет. «Ошшушшаешь?» В смысле, чувствую ли я искомое волнение? Но тут же и отскочил. Боятся же все жутко. А я не боюсь! Я с кем угодно могу закрутить, но не́ с кем же, его же все трепещут. И есть отчего. Он не только с деньгами, это и дураки могут, но и умный. Я раз подслушала их заседание. Он так резко кого-то перебил: «Сядьте! Вы думаете, что сказать, а я говорю что думаю».

Вика переставила вазу с цветами со стола на подоконник.

— Раз я его чуть не уморила до смерти. Частушкой. «Милый Вася, я снеслася у соседа под крыльцом, милый Вася, подай руку, я не вылезу с яйцом». Что было! Он хохотал до покраснения морды. Я испугалась, даже пивнула из его рюмки для спокойствия. Думала в первый отдел звонить. Я же положительная женщина, зачем мне убойные ржачки? До кипятка хохотал. Ожил. Икал только долго. Вот такая моя планида, — сказала Вика, вдруг пригорюнясь. — Я — копия женского пола, нам много не доверяют… — И тут же встряхнулась: — А рассудить, так больше-то нам, бабам, зачем? — Вика вновь загрустила. — Дни мои идут, я тут заперта. Иван же царевич не придет же. Ох, вот бы пришел, я бы посмотрела на него взором, он бы ответно посмотрел, это же было бы вполне не хуже, так ведь именно?

— Он придет, — пообещал я.

Николай Иванович

Явился белый человек лет пятидесяти. Крепкий, доброжелательный. Такими бывают важные референты у больших начальников, без которых начальники ни шагу. Коротко пожал руку, представился Николаем Ивановичем, предложил сесть. Мы сели в дорогие кожаные кресла напротив друг друга. Он немного помолчал, видимо ждал какого-то вопроса с моей стороны, и заговорил сам:

— «Существует выражение: „Человек — самое высокоорганизованное животное“. Вот до какой дикости додумались высокоорганизованные животные». Кого цитирую? — Я молчал, он продолжил: — Или: «Несчастья человека никогда не прекратятся, пока он будет думать о земном, а не о небесном.» Или: «У Бога нет смерти, у Него все живы. Душа бессмертна, поэтому надо готовить себя к вечной жизни». И еще: «Россия всех ближе к Небесному престолу». Еще? «Демократия в России — не власть народа, а власть над народом». Еще? «Где Конституция — там видимость справедливости, при ней человек бесправен». Или: «Воруют не в России, а у России». Далее: «Любые реформы демократов увеличивают число дармоедов и ухудшают условия жизни». Блестяще! А эта? «Вся система российского образования теперь — это конвейер производства англоязычных егэнедоумков». Или на десерт: «Чем необразованнее бизнесмен, тем он успешнее». А? Песня! Так бы повторял и повторял. Да листовки бы с такими текстами разбрасывал.

Мы оба молчали какое-то время. Молчать было невежливо, я сознался:

— Да, это цитаты из моих работ. Но приписать их себе не могу. Это написано на основе прочтения Священного Писания, Святых отцов. То есть тут я просто передатчик их мыслей. Пчела собирает нектар с цветов, но не для себя, несет в общий улей.

— Нектар, пыльца еще не мед, их еще надо переработать.

— Это нетрудно, — решительно заявил я. — В пединституте нас учили рассказывать другим то, что узнал. А разбрасывать листовки? С вертолета? Сразу собьют. Да и толку? Все же все знают. — Я помолчал. — И хорошо было б, если мне было позволено вернуться.

— И вам неинтересно, откуда мы тут взялись, такие умные?

— Догадываюсь. Я тут третьи сутки.

— Тут вы первые минуты, — резонно заметил Николай Иванович.

— А общество умников в селе?

— Это привезенные сюда прославленные научные мозги. Но не оправдали надежд. Правда, и мы в девяностых были не на уровне. Прямо сказать, растерялись: уж очень легко как-то все само ехало. Демократия вкатилась в Россию как в сказке, но без подкладки теории. Ее-то и предлагалось им создать. А не опровергать. Да ведь вот и вы — противник демократии, но живет же как-то Америка.

— Именно как-то. Демократию держит дубинкой и долларом. Но сколько еще протянут? Дебилизируют народ, заставляют, например, верить, что дерьмо художника — это искусство. — Я пожал плечами и замолчал. Чего говорить известное?

— А вам неинтересно знать, чем мы здесь занимаемся?

— Естественно, строите планы спасения России. Или ее умерщвления?

— Что вы, коллега, мы на такой фашизм не способны. Мы были тогда в плену обычных представлений о государственной машине: экономика, политика, оборона, культура, демография. То есть вроде все учли. А не стартануло, не взлетело. Почему такая обескрыленность?

— То есть умники не ответили на ваши вопросы?

— Да, мы платили, заказывали музыку, но где отклик? Мы поступали с ними как коммунисты, они тоже вывозили мыслителей в закрытые территории, давали все условия для трудов. — Мужчина развел руками: — Но воз и ныне там. Посему, когда мы прочли какие-то ваши работы, остановились на вашей кандидатуре. Так что помогите сию теодицею розжувати.

Темнело, поэтому я решил не церемониться. Мне же еще предстоит марш-бросок по темному лесу и лунному полю.

Надо уходить

— Николай Иванович, все, что вы процитировали, так сказать, из меня, все это легко прочесть в Священном Писании. Оно сейчас настолько доступно, что неприлично не знать его. Даже и последние безбожники, атеисты, циники, кто угодно увидели, что Советский Союз развалился оттого, что уронили экономику, ослабили армию и вконец изоврались, что партия, что комсомол. А Россия жива. Благодаря Богу. Церковь выстояла, вот и все. И других секретов живучести России не будет. Чего тут разжевывать? На месте Иудейской пустыни была земля, «текущая млеком и медом», но Господь «преложил ее в сланость от злобы живущих на ней».

Встал с кресла. Нелепо выглядел я в своей телогрейке и валенках медвежьего размера на фоне ковров, паркета, камина.

— А ужин? — любезно спросил Николай Иванович.

— И ваш вопрос, какое вино я предпочитаю в это время дня?

— Нет-нет, тут не литература. Конечно, вернетесь в село. Пожалуйста. Но проведите ночь по-человечески. Да, сермяжна Русь, но иногда хочется немного Европы. То есть здесь все в вашем распоряжении. Но помните, вы здесь благодаря нам. Вас сюда завлекли в самом прямом смысле. Для вашей же… пользы. Нет, не пользы, это грубо, скорее для помощи в реализации ваших страданий по России.

— Как? — Я даже возмутился. — Я занял в этом селе дом. Тут эти интеллектулы.

Здесь он взял снисходительный тон:

— Так кто же вам присоветовал ехать в сию благословенную глушь, а?

Я поневоле вспомнил, что на адресе именно этого дома сильно настаивал мой недавний знакомый. Уж такой весь из себя патриот. Да-да, он прямо висел над ухом. Добился же своего, дрогнул же я перед словами: Север, исконная Русь, лесные дороги, корабельные сосны, родники.

— Да, вспомнил вашего агента, — признался я. — Подловили. Но, думаю, вы поняли, что я бесполезен.

— Решать это не вам. Да! Наш старец вас хотел видеть. Он благословил меня — я правильно выражаюсь? — благословил меня пригласить вас к нему.

— К старцу? Отлично! Страшусь старцев, но куда без них?

— Почему страшитесь?

— Насквозь видят.

— Наш очень демократичен.

— То есть не видит насквозь? Но если еще и старец демократичен! Не пойду. Лучше прямо сейчас примем с вами по грамульке. У вас же все есть. Но! Среда сегодня или пятница?

— У нас свой календарь, — хладнокровно отвечал Николай Иванович. — Что хотите, то и будет. Можем и ночь отодвинуть, и время года сменить. Продемонстратировать? — Николай Иванович изволил улыбнуться. — Это у нас такой преподаватель был, семинары вел по спецкурсу. Объявлял: «Демонстратирую», — и шел к демонстрационному столу. Еще он говорил: «У меня интуиция». А дело знал. Достоконально. Иноструанцы его уважали.

Появилась Вика, несущая обнаженными руками круглый поднос. Опуская его на черный круглый столик, произнесла:

— Аперитив. — И спросила меня, назвав по имени-отчеству: — Пойдете в сауну или примете ванну в номере? Николай Иваныч, за компанию? Вы же гурман еще тот. — Она подняла бокал: — Я не официантка, мне позволено. Прозит! А их, как говорит сестричка, чтоб кумарило, колбасило и плющило!

— Кого?

— Наших же общих врагов.