Энрико Гальбиати - Трудные страницы Библии. Ветхий Завет

Итак, речь идет о промежуточном периоде, охватывающем два тысячелетия истории Израиля и завершающемся новозаветным Откровением, которое вернуло браку его первоначальное достоинство и совершенство, укрепляя человеческую немощь сверхъестественными средствами, кои опираются, в частности, на сам брачный договор, возведенный к достоинству таинства.

Предусматриваемые законом случаи нечистоты [288]

102. Неприятное впечатление могут произвести на читателей Ветхого Завета мелочные предписания законов о нечистоте и о соответствующих способах или ритуалах очищения, специально оговоренных в книге Лев 11–15.

У читателя-христианина возникает вопрос: какое отношение имеют эти правила к здоровому нравственному чувству, и он склонен видеть в них что-то вроде фарисейского уклона, проявившегося задолго до появления самих фарисеев. Надо признать что, действительно, мораль не имеет никакого или почти никакого отношения к этим наставлениям, и поспешим отметить, что и сам Ветхий Завет придерживается того же мнения. Вот доказательство: соприкосновение с мертвецом делает человека нечистым (Числ 19, 11–22). Если бы здесь шла речь о нравственном предписании, то надо было бы сделать вывод, что к мертвецам никогда нельзя прикасаться, и нарушитель этого правила должен чувствовать угрызения совести, сознавая свою вину.

Вместо этого Ветхий Завет возносит бесконечные хвалы милосердию Товии, который погребал тела казненных (Тов 2, 1–9). Следовательно, Товия совершал доброе дело и одновременно навлекал на себя нечистоту. Что же тогда такое — нечистота? Это просто запрещение совершать, находясь в этом состоянии, культовые обряды, требующие соприкосновения со священными предметами.

Так, родильница нечиста в продолжение сорока или восьмидесяти дней (Лев 12), а все-таки материнства жаждут, и оно считается Божьим благословением.

Но какова же тогда цель всех этих предписаний? Все они имеют свое основание. Надо заметить, что Закон был не только моральным или юридическим кодексом; он должен был содержать в себе все, благодаря чему уровень цивилизованности еврейского народа мог повышаться.

Действительно, этим людям приходилось растолковывать буквально все, вплоть до того, как устраивать отхожие места вне лагеря, так, чтобы не оставалось неприятных следов (Втор 23, 13–15). Многие правила являются преимущественно гигиеническими, как, например, те, в которых говорится о нечистоте проказы (Лев 13, 1-46; 14, 1-32) или о венерических болезнях (15, 2-15). Другие — одновременно гигиенические и воспитательные, как, например, правила о нечистых животных, которых нельзя есть (Лев 11): по сути дела там говорится о пище вредной или отталкивающей; целью является борьба с невежеством и воспитание известной тонкости, сообразно с воззрениями той эпохи.

Другие предписания — символические, такие, как запрещение употреблять в пищу кровь (Лев 17, 10–15): таким образом признается, что власть над жизнью принадлежит Богу. То же относится к запрещению некоторых удвоений (Лев 19, 19; Втор 22, 10–11). Воспитательную цель преследуют правила, касающиеся некоторых проявлений половой жизни (Лев 15, 16–31; 16): они на конкретных примерах учат относиться с уважением и осторожностью ко всему, что связано с деторождением; да и вообще, как отмечает о. Дюбараль, эти правила внушают, что «животные проявления организма или инстинктов не могут быть приняты безоговорочно» [289].

Все это получает религиозную санкцию, так как весь закон дается божественной властью, но это не изменяет содержания самих правил. Они направлены на то, чтобы сделать народ израильский более достойным Бога, и в тех случаях, когда о грехе речи нет. Фарисейский дух, видевший в этих предписаниях внутреннюю связь с нравственным законом, противоречил не только учению Христа, но и убеждениям всех добромыслящих людей израильского мира.

Повествования о грехах и свобода речи [290]

103. Библия, без сомнения (и разве могло бы быть иначе?), назидательная книга, книга, которая «созидает», которая закаляет читателя в духовном и религиозном отношении. Мы находим историческое доказательство этого в череде бесчисленных поколений, и израильских, и христианских, религиозность и святость которых питалась из этого источника.

Но среди эпизодов, которые засвидетельствовала Библия, не только проявления добродетели, но и проявления греха. Библия о человеке говорит все, хорошее и дурное, т. е. представляет его таким, каков он в действительности. И именно это придает ей воспитательное значение. В самом деле, всякий рассказ, даже о самом зверском преступлении, может быть назидательным, если только превратится в урок и будет следовать в описании требованиям скромности. В Ветхом Завете все доброе и в особенности все дурное представлено именно в виде урока, и каждый эпизод сопровождается божественным одобрением или порицанием.

Обыкновенно эта оценка, исходящая от Господа, выражена ясно: начиная с суждения о первом грехе и кончая осуждением безнравственности идолопоклонников в последней книге Ветхого Завета, книге Премудрости.

Бывает, однако, и так, что оценка только подразумевается, когда она содержится в обстоятельствах эпизода, о котором рассказывается, или когда она заключена в общем контексте. Так, например, вне всякого сомнения, мы видим, как проявляется закон возмездия, когда Иаков, на котором лежит вина за то, что он обманным путем выманил у отца благословение, принадлежащее по праву Исаву (Быт 27), впоследствии терпит наказание, обманутый, в свою очередь, собственным дядей — Лаваном (Быт 29, 22–26).

В общем, какой бы грех ни встретился в библейском повествовании, он всегда может быть определен, как таковой в свете принципов, рассеянных в разных книгах, которые вследствие объединяющего их божественного происхождения считаются частями одного целого и потому могут быть истолкованы с помощью так называемой аналогии веры, которая использует ясные места для освещения темных.

Что касается смелого языка некоторых страниц Ветхого Завета, заметим, что он соответствует особенностям восприятия среды, в которой употреблялся. Эта среда очень отличается от нашей, не потому, что древние евреи были более грубы в отношении стыдливости, но потому, что удаление женщины от общественной жизни и весьма ранние браки почти во всем народе требовали меньшей осмотрительности в речи. Этим объясняется, почему не считалось неуместным широкое применение метафоры брака в религиозной проповеди пророков Осии, Иеремии, Иезекииля, которые говорят о неверности Израиля по отношению к Богу в выражениях, подходящих для неверности супружеской [291].

Эта метафора — иногда перерастающая в аллегорию, должно быть, оказывалась особенно действенной и убедительной, ведь неверность — одно из самых тяжких испытаний семейной жизни.

В то время как пророки в пору религиозного отпадения больше подчеркивают символизм прелюбодеяния, Песнь Песней, возникшая в эпоху религиозного обновления (IV век) [292], в оптимистическом видении развивает тему взаимной любви: «Любовь Бога к Своему народу и народа к своему Богу, в их взаимной нежности, во взаимном отдании себя и обладании друг другом… Автору Песни Песней открылась взаимная любовь между Богом и Его творениями, предвосхищающая вечное блаженство… Песнь Песней есть IV евангелие Ветхого Завета [293].

Для того, чтобы правильно понять язык Песни, мы не должны забывать, что ее персонажи — не любовники, а жених и невеста. Они предстают перед нами в тот промежуток времени, который, по еврейским обычаям, должен был пройти между заключением брачного договора (Киддушим). и началом сожительства (Ниссуим). Поэтому их страстные речи вполне законны; они проникнуты трепетной любовью, иногда немного странны и экзотичны в образах: здравомыслящий читатель призван соотнести их с соответствующей средой и воспринять в религиозно-аллегорическом смысле, оправдывающем их употребление в боговдохновенной книге.

В заключение заметим, что поскольку Библия говорит о человеке все, она является книгой поучительной, но во многих своих частях предназначена лишь для зрелых читателей. Зрелость эта должна состоять прежде всего в элементарном историческом чувстве, которое позволяет помещать события и суждения о них в определенные временные рамки; другое проявление зрелости — религиозное чувство, достаточное для того, чтобы различить отзвук гласа Божьего во всяком слове священной книги.

Глава XI. Мессианство

А.Общие сведения

104. Мессианству, как историческому явлению, присущему исключительно еврейскому народу, может быть дано такое определение общего характера: «постоянное ожидание частью Израиля несравненного блаженства (никогда не отделяемого от религиозного элемента), обещанного и осуществляемого посредством необычайного вмешательства Бога».