Коллектив авторов - И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене
В посёлке жила блаженная старушка, инвалид, которую возили на убогой детской тележке. О. Александр в окружении молодых ребят шёл по Тарасовке на станцию. Нам повстречался один из местных начальников, толстый, здоровый мужчина. И при всех набросился с руганью на о. Александра, указывая на блаженную: вот, мол, ей‑то не помогают попы. Хотя блаженная питалась тем, что собирала милостыню у церкви, а не у поссовета.
В то время настоятелем тарасовской церкви был о. Серафим, который «славился» доносами. Так, по его доносу лишили регистрации о. Николая, которого о. Серафим обвинил ни больше ни меньше, как в антисоветских проповедях. Это было тем более странно, что о. Николай вообще никогда не говорил о политике. Над о. Александром нависли тучи, и уже были сигналы в ГБ. О. Александр рассказывал, что хотя о. Серафим на него «стучал», но заканчивал свой донос всегда так: «В служебном отношении безупречен».
Как‑то одна прихожанка в электричке встретила о. Григория, только что приехавшего из Албании, откуда его выдворил Энвер Ходжа. О. Григорий уже тогда был в преклонных годах, и нуждался в молодом помощнике. Так о. Александр оказался в Новой Деревне.
Надо сказать, что о. Григорий был из старых русских интеллигентов и с большим уважением и любовью относился к о. Александру. На всех службах он говорил: «А сейчас наш проповедник отец Александр скажет проповедь». О. Александр рассказывал, что о. Григорий шутил в алтаре: «Я только конферанс, только конферанс».
В отличие от других священников о. Григорий с любовью относился и к нам — молодым московским прихожанам, рассказывал много интересного.
Из тарасовского периода хочется вспомнить крещение первого моего сына Антона. О. Александр приехал к нам на новую квартиру в Медведково. Тогда я был студентом консерватории, и из мебели были только кирпичи с досками, на которых лежали книги. Я сам смастерил вешалку. О. Александр пришёл и тут же нарисовал на вешалке детскую картинку: крючки стали ножками симпатичных поросят, а сама вешалка превратилась в летящую сову, на крыльях которой сидели поросята.
Помню, как о. Александр вёл службу в Тарасовке в совсем пустынном храме, и только один псаломщик пел за хор. Причём он пел альтовую партию, которая совсем непохожа на мелодию, и это впечатление осталось на всю жизнь: холодный пустой огромный храм, ледяной кафельный пол и возгласы священника, чередующиеся с отрешённым пением псаломщика.
Как‑то мы заговорили о детях в церкви, о. Александр рассказал, что схиигумения Мария не заставляла его отстаивать длинные монастырские службы. Провожая мальчика на всенощную, она говорила: «Постой столько, сколько захочешь». «И я, — говорил о. Александр, — зная, что сам могу решить, когда уйти, в результате прослушивал всю службу».
О. Александр рассказывал также, что схиигуменья Мария, которая была одно время его наставником, ещё в 50–е годы предрекала, что после смерти патриарха Алексия, будет назначен патриархом Пимен.
А вот ещё рассказ о настоятеле храма в Акулово. Один священник называл его членом секты «типиконщиков», ему ничего не стоило выбежать на всенощной из алтаря и закричать на весь храм хору, который находился на балконе напротив алтаря: «А где задостойник 8–го гласа?» Служба прерывалась, на балконе клирошане судорожно хватались за книги и начинали в панике разыскивать злополучный задостойник[33]. И таких «великих выходов» из алтаря могло быть несколько. Посредственный бухгалтер, решивший во времена благополучные переменить счёты на епитрахиль, так и остался бухгалтером, скрупулёзно высчитывающим дебет и кредит в службе по своему Евангелию — по типикону, где описан порядок служб.
О. Александр говорил, что к нему, 22–летнему дьякону, обращались люди за поддержкой, минуя счетовода. Конечно, бухгалтер не оставил это без внимания: во времена до знаменитого собора, на котором управление храмов передали поставленным исполкомами старостам, все огромные деньги были у настоятелей. Счетовод платил о. Александру очень мало (даже уборщица получала больше). И поселил он о. Александра с Наталией Федоровной и только что родившимся ребёнком в доме, у которого так промерзала стена, что от подоконника до пола образовывалась огромная наледь, не таявшая до весны. (Обо всём этом я узнал от прихожанки К.) Хочу добавить, что о счетоводе о. Александр рассказывал с юмором, в ролях разыгрывая все реплики, без малейшего чувства горечи и обиды.
Известен эпизод с реставрацией храма в Алабино, где о. Александр был уже настоятелем. Его алтарник, хронический алкоголик, продал храму ворованные керамические плитки из музея. Над о. Александром сгустились тучи, следствие готовило шумный процесс. Это было время, когда в газетах проходила затеянная Хрущевым шумная кампания против церкви. Постоянно печатали «разоблачения» разных людей, вроде Осипова, и по стране закрывались десятки церквей. О. Александр рассказывал, что его делом занялся генеральный прокурор Руденко[34], который хотел на этом сделать карьеру.
Бог чудом спас о. Александра от тюрьмы, но власти, не сумев посадить честного священника, написали в газете клеветнический пасквиль, обвинив его во всех грехах. Епископ был вынужден перевести о. Александра в Тарасовку. Храм в Алабино был частью помещичьей усадьбы. В 60–х годах приезжал хозяин усадьбы и был потрясён тем, что остались от усадьбы лишь храм и колоннада, которую местные жители использовали для сушки дров, ибо она хорошо продувалась.
Хочется сказать отдельно о хоровом кружке, который по совету о. Александра вёл о. Николай В. По тем временам о. Николай сильно рисковал: он жил в коммунальной квартире с неверующими соседями и одного доноса было достаточно, чтобы у него отняли регистрацию. В кружке собиралась верующая молодёжь, мы изучали гласы, литургию, всенощную и другие службы. После спевки пили чай и обсуждали разные новости. Конечно, такое общение очень помогало вхождению в церковь.
Мне посчастливилось быть в катехизаторской группе, которую вёл О. Александр. В ней состояли Миша М., Миша Г., Марина Б. и я, грешный. О. Александр вёл занятия по Символу Веры. После занятий он давал нам список литературы, которую нужно прочитать. Часть книг давал из своей библиотеки. У меня сохранился конспект беседы, посвящённой Христу:
«Если у Магомета есть элементы истерии, болезненности, то личность Христа — трезвость, ни одного намёка на экзальтацию. Обаятельность: призывает учеников и сразу идут. Без конца в пути. Полон сил. Загорелый. Плотник на Востоке, где мало дерева, «тектон» — скорее каменщик. Строитель. Встаёт рано. Гамма слов. Нежность к Матери, забота об апостолах. Чужд сентиментальности. Элементы иронии. Элементы суровости (порождение ехидны — буквально гадючие яйца, змеиное отродье). Сатана — противник. Сомнение Иоанна Крестителя, Моисей, колеблющийся в решительный момент, Будда 7 лет шёл по ложному пути, апостол Павел — все они были раздираемы противоречиями. Но Иисус не таков: каждый раз как отрубает. Даже когда искушение в пустыне. Не колеблется, ни с кем не советуется».
Сейчас я читаю этот отрывочный конспект и вспоминаю, что о. Александр мог бесконечно говорить о Христе, как о близком человеке, причём каждый раз находить новые живые черты. В наше время, когда все слова уже сказаны и перестали работать, о. Александр умел находить живые и действенные слова, волнующие душу и зажигающие сердце. Каждый, кто с ним общался, знает этот эффект: когда приезжаешь подавленный, удручённый, и вот о. Александр скажет несколько слов, улыбнётся, и все сомнения, страхи уходят, и сердце успокаивается.
Однажды он пригласил меня и моего друга для того, чтобы — ни больше ни меньше — мы понесли культуру в московское духовенство. Начал он с того, что рассказал историю о том, как после войны в Загорске хулиганы забавлялись тем, что раскачивали толпу в Успенском соборе, и старушки, зажатые как сельди в бочке, всю службу качались взад–вперёд. «И вот я, — говорил о. Александр, — 14–летний подросток, останавливал эти волны. Я изо всех сил упирался и нажимал в противоположную сторону».
Власти создали «волну», не пускающую культуру в духовенство. По личному указанию Сталина из семинарии были удалены светские предметы: физика, математика и химия. В семинарию принимались в основном юноши из деревень, где, прожив до окончания школы, они и паровоза‑то ни разу не видели. Они были политически абсолютно наивны, их туг же вербовали, затем четыре года натаскивали на требоисполнительство и отправляли в приходы.
И в Москве уже появился определённый тип священника: это человек, говорящий с украинско–белорусским акцентом, абсолютно не понимающий жизнь современного человека, враждебный культуре и проклинающий христиан других конфессий. О. Александр хотел, чтобы мы попробовали знакомиться с молодыми священниками и как‑то просвещать их. Но вскоре мой друг загремел «за диез»[35], и эта идея так и не была воплощена в жизнь.
