Александр Мень - История религии (Том 5)
Даровал Я Ему Дух Мой, Он принесет справедливость народам.
(Ис 42, 1)
Еще Второзаконие предрекало явление в мир нового Моисея, а у Исайи Второго этот Пророк носит к тому же явно мессианские черты. Тот, через Кого свершится спасение, будет Помазанником, Мессией, Христом (10).
Уже Исайя Иерусалимский сознавал, что Мессия должен действовать в Истории иначе, нежели земные цари, а последователь его говорит об этом с ясностью, не оставляющей места сомнениям. Мессия, по его пророчеству, будет совершать свое служение как бы незаметно, в нем не будет и следа внешнего величия:
Не станет кричать Он и не возвысит голоса, не даст услышать Его на улицах,
Надломленной тростинки не сломит, теплющегося огонька не потушит.
(Ис 42, 2-3)
Его миссия не ограничится спасением народа Господня, она охватит весь мир. На это указывают слова Ягве, обращенные к Его Посланнику:
Мало того, что Ты будешь Слугой Моим для восстановления колен Иакова
и возвращения остатков Израиля, НО Я СДЕЛАЮ ТЕБЯ СВЕТОМ НАРОДОВ,
ЧТОБЫ СПАСЕНИЕ МОЕ ДОШЛО ДО КРАЕВ ЗЕМЛИ.
(Ис 49, 6)
Пределы раздвинуты, светильник вышел из-под спуда! Мы не знаем, насколько осведомлен был пророк о духовной ситуации в тогдашнем мире, но интуитивно он мог угадывать, что повсюду начинается великое духовное пробуждение. И в самом деле, современниками Второисайи были Ксенофан, учивший о "едином Боге", и Пифагор, искавший божественную Монаду. То было время зарождения буддизма, конфуцианства, заратустризма. И пусть даже все эти движения оставались вне поля зрения пророка, но он со свойственной ему прозорливостью видел, что мир вступает в эпоху напряженных духовных поисков. Поэтому благовестие о мировой миссии Слуги Господня обрело для Второисайи особое значение.
В то время как Иезекииль и духовенство радели об ограждении Общины, новый пророк, поднимаясь над временным и частным, торжественно провозглашает универсальную цель Израиля и всечеловеческое дело его Мессии. Свет Богопознания, озарявший дотоле лишь избранных, должен отныне стать достоянием всего мира.
Но Мессия, как Его видит пророк, станет не просто наставником народов. Одними поучениями исцелить греховную болезнь невозможно; для этого нужен особый подвиг Слуги Господня. Кроткий Учитель будет, подобно Моисею, заступником, Ходатаем за человечество. Это слово, кроме одного случая, в Ветхом Завете употребляет только Второисайя, ибо яснее всех других постиг он богочеловеческую роль Слуги Ягве.
Мессия разделит участь гонимых пророков, и Его страдания за людей таинственным образом принесут им спасение.
Как это будет? Пророк не знает, но он видит почти воочию Чистейшего из всех на земле, Который отдает Себя в руки злых сил лишь затем, чтобы стать Искупителем грешников.
Зрелище поруганного Слуги ужасает самого провидца. Он стоит перед ним потрясенный, вместе с земными царями и народами изумляясь добровольной жертве Страстотерпца:
Кто поверит слышанному нами? И кому открылась сила Ягве?
Перед Ним Он взошел как росток, как побег из корня в земле сухой.
Не было в Нем ни вида, ни величия, что к Нему нас влекли бы,
Ни благолепия, что пленило бы нас.
Презираем и отвергнут людьми был Он, Муж скорбен, изведавший мучения.
И как человека отверженного мы ставили Его ни во что.
(Ис 53, 1-3)
Таков был тернистый путь Иеремии и других посланников Божиих, а грядущий Спаситель как бы соберет в Себе все их страдания. Для плотского взгляда это - предел уничижения, но на самом деле страсти Помазанника - Его слава, ибо Он пройдет через них ради людей:
Он же взял на Себя наши немощи и понес наши болезни;
Думали мы, что Он поражен, наказан и унижен Богом,
а Он изранен был за грехи наши и мучим за беззакония наши.
(Ис 53, 4-5)
Это не растерянная, ничего не понимающая жертва, а Мученик, свободно и сознательно приносящий Себя на заклание:
Он принял на Себя кару для спасения нашего, и ранами Его мы исцелились.
Все мы блуждали, как овцы, каждый своею дорогой,
но Ягве возложил на Него грехи наши.
Истязуем был Он, но в муках не отверз уст, как агнец, ведомый на заклание,
и как овца перед стригущими ее-безгласна, Так и Он не отверзал уст Своих.
(Ис 53, 5-7)
При чтении этих строк кажется, что пророк присутствует в претории Пилата. Еще одно слово - и он заговорит о тайне Креста, о Боге, страдающем вместе с миром и за весь мир...
Но этих слов пророк не произнес и не мог произнести. Здесь порог и граница Ветхого Завета. Только побеждающая реальность Воплощения совершила переворот в сердцах учеников Христовых, заставив их перешагнуть немыслимую грань и вместить невместимое.
x x x
И тем не менее Новый Завет, говоря о мистерии Искупления, обращается к образам и языку Второисайи. Евангелисты и апостол Павел принимают его символы Агнца и Жертвы, которые отныне становятся неотделимы от попыток выразить тайну Спасения.
Искупительное деяние в сознании Церкви тесно связано с понятием Жертвы. Прежде всего это - Жертва Божия: "Так возлюбил Бог мир, что Сына Своего единородного отдал, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную". Сам Сущий входит в мир, который отпал от Него и оказался во власти зла. Сам Творец принимает участие в муке твари, чтобы открыть ей путь к высшей жизни. Это божественное Жертвоприношение начинается уже на заре бытия, когда свет Логоса загорается во тьме падшего мира. Поэтому апостол Иоанн называет Слово "Агнцем, закланным от создания мира" (11).
Но нельзя обойти молчанием и то, что агнец в Ветхом Завете был также и жертвой, приносимой людьми. Именно с этим непорочным агнцем сравнивает Второисайя Слугу Предвечного.
И здесь во всей остроте встает вопрос: имеем ли мы право переносить на евангельскую тайну этот древний образ кровавой жертвы? Ведь она понималась как "выкуп" и, следовательно, сделка! Не мыслим ли мы в таком случае Бога в виде деспота, требующего крови для того, чтобы смыть оскорбление? Тень этого кощунственного понимания тайны витала над страницами многих теологических книг. Древние и средневековые богословы, видевшие в жертвенном обряде лишь умилостивление, задабривание, почти что подкуп грозного Божества, приходили порой к чудовищным и абсурдным толкованиям догмата, вроде того, что крестная кровь была выкупом дьяволу за человека (12).
Но если таков смысл Искупления, то как совместить его с евангельской Любовью, которую предчувствовал уже и Ветхий Завет? Если же это понимание невозможно, то для чего был сохранен символ Агнца и Жертвы?
Соблазн порождается здесь главным образом узким, односторонним толкованием жертвенной символики вообще. Верно, что в жертве был и магический аспект, мотив подкупа и сделки, но этой низменно-лубочной стороной смысл ее не может исчерпываться. Более того, не кто иной, как пророки, с крайним негодованием говорили о таком недостойном "служении" Богу, и тем не менее саму жертву как принцип они не отвергли. Почему? Не Означает ли это, что они усматривали в ней нечто более серьезное и возвышенное, нежели суеверная толпа?
Библия указывает на жертву как на древнейшее проявление благочестия (Быт 4,3). И действительно, ее искони знали все народы, поэтому именно в древнейших преданиях человечества следует искать ответ на вопрос, в чем сущность жертвенной символики.
С отдаленнейших времен кровь означала для людей принцип жизни. Ритуалы с участием крови знаменовали закрепление "кровной", жизненной связи их совершителей. Приносимое на алтарь животное почиталось в первобытном мире воплощением божества. Своею кровью оно соединяло участников обряда. Иными словами, главным в жертве был знак сопричастия Высшему, сочетания людей с Ним и через Него-между собой.
Это относится и к другому аспекту жертвы, о котором уже было сказано выше, - аспекту трапезы. Вкушая во время священнодействия плоть сакрального животного, древние искали все того же: обретения единства с Богом, ощутимого отождествления с Ним.
Следовательно, идея кровавой жертвы имела в основе своей не столько сделку, сколько жажду подлинного богообщения. Мистерия алтаря была прообразом богочеловеческих уз (13).
В свете этого становится понятным, почему величайший пророк Ветхого Завета, а вслед за ним и Новый Завет дорожили этим символом и обращались к нему, когда говорили о спасении мира.
Существует мнение, что, отождествляя искупление с жертвой Страдальца, Второисайя мог находиться под впечатлением мифа о страждущем божестве, с которым познакомился в Халдее (14).
Однако вавилонский бог Таммуз не изображен в мифе добровольной жертвой, и поэтому фигура его лишь внешне напоминала образ Мессии-Страстотерпца.
К преддверию центрального события мировой истории пророка подвели не языческие мифы, но крестный путь служения лучших сынов Израиля, апостолов Ягве. За их скорбными и героическими силуэтами он различал в дали веков образ Пророка и Ходатая, Который перекинет мост над пропастью, отделяющей человека от Бога.
