Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей

Он ощутил внезапно, увидев ее после стольких лет, что он ее не видал и как будто забыл ее, «великую силу своей старой любви» «d’antico amor senti la gran potenza». Из глубин поднялось — забытое или полу–забытое и вновь живет! Любовь может как будто быть, может оказаться сильнее смерти!

Или вот чувство, живое, на несколько другой душевной плоскости, переданное стихами человека, не имевшего как будто религиозной веры:

… Ich aber verhange die FensterDes Zimmers mit schwarzem Tuch,Es machen mir meine GespensterSogar einen TagesbesuchDie alte Liebe erscheinet,Sie stieg aus dem Totenreich,Sie setzt sich zu mir und weinetUnd macht das Herz mir weich»(H. Heine)

Или у него же:

Ich stand in dunklen TraumenUnd starrte ihr Bild mir an,Und das geliebte AntlitzHeimlich zu leben begannAuch meine Tranen flossenMir von den Wangen herab —Und ach, ich kann es nicht glauben,Dass ich dich verloren hab:

Или вот еще из Albert Samain’a:

«Ton Souvenir est comme un livre bien aimЈQ’on lit sans cesse et qui jamais n’est refermЈUn livre ой Гоп vit mieux sa vie et qui vous hante,D’un rЈve nostalgique, ой l'stme se tourmente»

(из сборника «Au Jardin de l’lnfante»). Вспоминаются слова русского поэта:

«О память сердца ты сильней,Рассудка памяти печальной!» …(Батюшков).

В самой горечи — сладость, йбо любовь жива в сердце, или может ожить в сердце, и тогда каким–то образом — не–понятным, несовершенным, неполным еще, может быть, — она сильнее смерти.

Но ведь все же проходит прошлое и даже как будто лучшее в нем? Ведь не остановишь, не зафиксируешь, не вернешь.

Или это только так кажется? Нет, не только кажется: есть, как мы знаем, какая–то двойственность в нашем несовершенном, слабом, жалком существовании и более того — в самом нашем существе, и преходящесть, повидимому, в нем господствует, ибо кончается оно здесь — смертью.

Но смерть — мы знаем — начинается уже раньше, она проникает всю ткань нашей жизни:

«… В себя ли заглянешь — так прошлого нет и следа,И радость и муки и все так ничтожно» …

Так заостренно ощущает это Лермонтов.

Возвращаемся к радостям жизни, к «праздничным», повышенным, оплодотворяющим душу переживаниям. Какая тут двойственность! Они ощущаются как богатство души, они оплодотворяют, питают, вдохновляют ее. Радость детства, радость юности — как они чистым, любимым пламенем освещают и последующую жизнь! И все же все это — в потоке, уносится. Было и нет. Или, если есть где–то, то не видно его. Но и мы ведь уносимся потоком. Прошлое пускай живо в нас. Но мы — то сами ведь проходим?

«И больно так в груди сожмется сердце»

пишет Леопарди в своем знаменитом стихотворении: («Вечер Праздничного Дня»)

«Когда подумаешь, что все проходит,И нет ему следа. Вот и пронессяДень праздничный, и вслед за днем досугаДень будний настает, и все уносит Безжалостное время» …(Е fieramente mi si stringe il coreAl penser come tutto al mondo passaE quasi orma lion lascid.. Ecco ё fuggitoIl di festivo, ed al festivo il giornoVolgar succede, e se ne porta il tempoOgni umano accidente…)

Последнее слово нашей личной, индивидуальной жизни не за смертью ли?

Что такое культура и культурная традиция, что такое преемственность в истории человечества, как не попытка преодоления смерти? Один уходит, а другой вступает на его место, заменяет его и продолжает начатое им дело. И хотя данное дело — данная культура, данное государство — отмирает или гибнет, самый принцип преемственности переживает все частные свои проявления. Отсюда огромное значение культурной традиции, игнорируемое иногда нашей радикальной интеллигенцией — в этом стремлении преодолеть смерть, в этом творческом порыве к бессмертному и вечному. Этой мечтой живет человечество. Эта мечта, этот порыв передать что–то от себя, от своего по ту сторону пропасти преходящести и смерти есть также одна из главных побуждающих причин к рождению детей и к основанию семьи и рода (как указал на это например Платон в своем диалоге «Кратил»). Здесь мы прикасаемся к самым основным и заветным устремлениям человечества. Это — то, чем мы живем, в нашей личной и общественной деятельности, в нашей семейной и народной жизни. Вся более ответственная, более благородная, вся высшая деятельность человека может рассматриваться как стремление к бессмертию, к преодолению смерти, это ее освещает и вдохновляет. И, повидимому, она этого достичь не может, все эти попытки и устремления — ив плоскости более общей: целых родов, племен, народов, всего человечества — разбиваются и уничтожаются Победою Смерти.

Это — так. Это — Закон жизни, подчиненной смерти, порабощенной смертью, но это не окончательно так. Здесь мы переходим в область религиозных чаяний, и не только чаяний, но и религиозного опыта, и, что более этого, здесь мы прикасаемся к сфере Божественной Действительности.

Ибо есть Божественная Действительность, и в этом — ответ на все чаяния человечества. «Жив Бог, жива душа моя», говорит ветхозаветный праведник. Особенно яркое выражение получает эта уверенность в словах Христа: «Разве вы не читали в книге Моисея что говорит Бог: ’Я есмь Бог Авраама, и Бог Исаака и Бог Иакова’, Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых, ибо в Нем все живы».

В Нем все живы. Есть более глубокая, более осмысленная, единственно подлинная область жизни, в которой Смерти уже нет, — Божественная Реальность. Она — смысл и цель и тайный, часто не осознанный источник высших человеческих чаяний и вдохновений. Прикоснуться к краю божественной ризы Его, прикоснуться к Вечной Жизни Его, вот — глубочайший предмет и смысл этих чаяний. И не может быть жажда духовная человека удовлетворена и смысл жизни его не может быть осуществлен, пока он не прикоснется к ней, к этой Вечной Божественной Жизни. «Душа моя как душа безводная по Тебе». «L’abime du coeur, le gouffre infini ne peut etre rempli que par un objet infini et immuable, c’est–a–dire que par Dieu Lui–meme». «Inquietum est cor nostrum, donee requiescat in Те!»

В Нем — жизнь и полнота жизни, и Он открывается нам, но нигде и никогда не раскрылся Он как безмерно снисходящая и жертвенная Любовь, как только в Сыне Своем, сошедшем в глубины смерти! Смерть поражена в самых основах своих через сошествие в глубины ее Вечной Жизни, через безмерное излияние Вечной Жизни в этот мир наш, через безмерное, до конца, самоотдание Любви. Все должно смолкнуть перед этим самоотданием Божественной Любви. И Он воскрес в славе и тем бросил семя воскресения и восстановления в это падшее тварное естество наше и всего мира.

Любовь побеждает Смерть, об этом мы говорили. Но недостаточно это. Это — лишь предчувствие, лишь указание на нечто большее, на нечто более действительное и более победное. Божественная Любовь победила Смерть. В Ней и наша любовь, и наша личность и все наше существо со всеми сокровищами душевными и духовными, как будто бы отданными на попрание смерти, оживут, ибо прикоснутся к Его победе. Аккорд — торжественно–победный и радостный, но проходящий через Смерть и делающий поэтому и смерть служительницей Вечной Жизни, средством проявления, орудием Его побеждающей Смерть Любви… «Смертию смерть попра». И вместе с тем нашим актом сыновнего доверия нашему Господу, послушанием Ему через участие в послушании Его Сына.

Все — даже преходящесть и ужас смерти и уничтожения — становится чрез Его победу преддверием Вечной Жизни.

«И Смерти не будет уже» (Апок. 21,)«Из глубины, из пропасти забвеньяОпять узрел я незакатный Свет:Есть Жизнь и Жизнь! И только Смерти нет.Угасла Смерть в лучах Преображенья»

Религия и жизнь

Религия и жизнь, — та жизнь, которая течет вокруг нас, которая захватывает нас со всех сторон, волны которой нас несут с собою. Жизнь современная, сегодняшняя, жизнь отдельного человека или семьи, жизнь человеческого общества с его устремлениями, достижениями, разочарованиями и надеждами.

Как относится все это к религии и в особенности к тому мистическому опыту, о котором так много говорится в этой книге? Не есть ли этот «мистический опыт», лишь маленький, укромный, часто очень привлекательный но, может быть, искусственный островок среди волн обтекающей и его и нас и несущей нас реальной нашей жизни — менее, может быть, привлекательной, менее отдохновительной, поэтической, но реальной, и потому ценной и дорогой для нас, несмотря на все её недостатки, все страдания и разочарования, связанные с нею? Не есть ли то, о чем говорит в разных своих частях эта книга, скорее уход от жизни?