Коллектив авторов - Святитель Григорий Богослов
Св. Григорий любит картины природы и охотно привязывает к ним свои рассуждения. В речи на память мученика Маманта, приходившуюся на первое воскресенье по Пасхе, изображает он наступление весны такими прекрасными словами: «Все соединяется и скопляется, чтобы возвеличить этот праздник; царица времен года устрояет царице дней [Пасхе] торжественный прием; все драгоценнейшее из своей собственности и прекраснейшее приносит этой в дар. Небо уже блестящее, солнце на нем выше и блистает золотистее; диск луны сияет дружественнее, чище хор звезд. Волны заключают любезный сердцу союз с берегами, облака с солнцем, ветры с воздухом, земля с растениями, растения с глазом. Прозрачнее струятся источники, благоухает луг, тучнеют растения, трава скашивается и агнцы прыгают на покрытых живой зеленью равнинах. С песнями выводится корабль из гавани, и дельфины прислушиваются к ним, прыгая от удовольствия, вбирая в себя воду и выпуская и радостно корабль сопровождая. Земледелец закладывает свой плуг, с молитвой обращая взор свой к Подателю благ; пастух выходит к овцам и волам со своей свирелью; они внимают его песне и проводят весну между деревьями и по лощинам. Рыбак прозирает в глубины, чистит невод и садится на утес; поднимается трудолюбивая пчела на своих крыльях, оставляя улей, заявляет она свою мудрость и опустошает цветы: образец для вас в прилежании. Птица строит себе свое гнездо, другая уже садится в него, третья скользит по воде, там порхает вокруг, оглашает рощу и летает вокруг тебя, как бы передразнивая болтливость человеческого языка. Все хвалит Бога и прославляет Его в нечленораздельных звуках, за все чрез меня приносит благодарность Богу, и таким образом хвалебная песнь твари становится нашей хвалебной песнью, той хвалебной песнью, которую я здесь выражаю. Да, теперь в мире весна, весна духа, видимая весна, в которой и мы принимаем участие, если мы здесь право живем»[883].
В речи о мире, говоренной в присутствии отца (Слово 6), к свидетельству о гармонии и несравненной красоте в миропорядке присоединяет он свои напоминания о согласии и любви. Но особенно приятно излагает святой отец в речи 26 свои размышления, к каким подал ему повод вид бурно-подвижного моря: «Сам с собой и один пошел я на берег моря, когда день уже склонялся к вечеру, потому что только в это время привык я свои работы рассеивать этого рода отдыхом, ибо и почва не выносит постоянного напряжения, но иногда должна отдыхать; таким образом, я побрел, и мои ноги двигались непроизвольно, тогда как мои взоры блуждали по морю. Но неласков был этот иногда столь приятный вид, когда темно-пурпуровые волны мирно переливаются одна через другую и спокойно и тихо играют с берегом. Не то было тогда! Море всколебалось от сильного ветра и шумело, но я буду говорить лучше словами Священного Писания (ср. Ин 6:18) — волны вырастали вдали одна за другой и поднимались, хотя и на мгновение, на весьма значительную высоту, падали и опять возвышались, разбивались о берег или накидывались на соседний утес и с шумом отскакивали назад, разбиваясь в пенистую и тонкую пыль; там внизу были выплевываемы волнами мелкие камешки, но многие снова отступающей от берега волной были проглатываемы опять; но они сами, эти береговые утесы, стояли неподвижно и непоколебимо, как если бы они никем и ничем не были обеспокоиваемы, кроме как только бьющими в них волнами. Из этого зрелища почерпал я полезные мысли, и когда все это отношу к себе, то наделяет меня это зрелище рассудительностью. Не море ли, говорил я, вся жизнь наша и все вообще дела человеческие? Так много в них бедственного и неустойчивого; все неожиданное в жизни, нас постигающее, суть бури, утес же на бурно-подвижном море есть Христос; на Христе утверждаться должно, здесь можно остаться непотрясенным приражающимися к нам печалями судьбы»[884].
Точно так же говорит оратор в 34-й речи о целом флоте кораблей, нагруженных хлебом, шедших из Египта в Константинополь: «Это был превосходный и великолепный вид: море, усеянное деревьями и покрытое неким как бы легко подвижным облаком; красота и быстрота кораблей, наряженных как бы для торжественной процессии, легкий ветерок, плавающий на море город, спешивший в наш город. Как это прекрасно! Еще одно славное мгновение обрадуете нас вы и принесете с собой чистую веру»[885]. И в другом месте говорит он: «Так на берегах реки бурями не трогаемая сосна, целый год сохраняющая свою зелень, силой воды ослабляется, корни ее трогаются, почва размывается, дерево грозит упасть, вскоре разрываются слабые узы, его с ней связывавшие, волна в корнях запутывается, увлекает дерево в глубину и наконец разбивает его об утес, дождь и сырость довершают разрушение, ничего на берегу не остается более, кроме слабых следов существования тут дерева. Так и моя душа цвела некогда пред Господом, бури потрясли ее, и она почти взята из меня. Что от нее еще осталось во мне, то ищет укрепления прежнею своею силою в силе Господа»[886].
Из апологетических творений св. Григория Богослова отличаются красноречивым языком Слова: к гражданам Назианза и префекту; о себе самом и о тех, которые говорили, что он домогался епископской кафедры; последнее «прости» к 150 епископам.
Жители Назианза имели некоторые основания опасаться гнева против себя императорского наместника, были смущены, обратились к Григорию, и тот говорил речь (см. Orat. 17)[887], чтобы успокоить умы и смягчить префекта. Искусно сумел он воспользоваться отдельными местами Писания и распространить их со значительной убедительностью; излагает он обязанности властей, приводит основания из Евангелия, склоняя к кротости, называет это главной добродетелью властителей, подобно тому как это сделал Цицерон в речи pro Marcello, с которой речь св. Григория и может быть сравнена. Он показывает непостоянство человеческих дел, необходимость в счастье быть умеренным, напоминает о прежней любви префекта к гражданам города, о седых волосах своего отца, жившего вместе с ним, стращает, грозит: «Послушаешься ли ты моей откровенной речи? Закон Христов подчиняет тебя моей власти, потому что и мы властвуем, и наше господство совершеннее. Ты, конечно, одобришь мое прямодушие, потому что ты питомец великого пастыря; именем Христа властвуешь ты, с Ним проходишь свою должность, от Него получил ты меч не для действительного употребления, но для угрозы; храни его чистым, в качестве чистого обетного дара; ты отображение Божие, но повелеваешь точно так же над носящими в себе образ Божий. Почти родство, устрашись первообраза, служи, помня Бога, будь кротким властителем и не походи на жестокого тирана. Подражай Божескому человеколюбию, потому что благодетельствовать — это в человеке первое, что богоподобно. Ты без труда теперь можешь оказать божественное, не упусти случая. Ничто пусть не отклоняет тебя от кротости — ни время, ни отношения твои к сильным сего мира, ни страх, ни надежда, ни блестящее какое-либо почетное место»[888].
Народ принудил св. Григория принять кафедру Константинопольского епископа; по этому случаю в полном собрании двора говорил он речь (см. Слово 36). В ней он защищается от того, будто бы он домогался чести епископской, говорит, что общество верующих, которому он служил доселе, лучшая его защита, если только оно останется верным его учению, и затем преподает наставления сановникам, знати, образованным и богачам. Особенно красноречивы начало речи и заключение. Вначале объясняет он причины, по которым пользуется любовью общества, и, между прочим, замечает, что ничего не делает бьющего на эффект, театрального, не терпит насилия, пышности и лести. В конце оратор со всей полнотой сердечности преподает такие драгоценные наставления: «Вы, сановники, чтите ваш пурпур; подумайте, как много вам доверено, вам подчинен весь мир, который держится за вашу диадему, за ваш суконный плащ. Что вверху, на небе, то есть Божие; что здесь, внизу, то ваше — будьте же для своих подданных божественными существами, если могу я употребить это смелое выражение. Сердце царево в руце Божией (Притч. 21:1), так веруем мы.
На Боге зиждется ваше могущество, а не на золоте и легионах. И вы, окружающие князей, не гордитесь своей властью. Вы, хвастающиеся своим благородством, облагораживайте свои нравы, или я скажу нечто такое, что хотя неприятно, но все же благородно. Вы были бы воистину благородны, если бы не принимали в свое общество и не возвышали до почестей людей, того не достойных. И вы, мудрецы и философы, и вы, ораторы, гоняющиеся за одобрением народа, поистине я не знаю, каким образом можно назвать вас мудрыми, если вы незнакомы с основами и началами всякой мудрости. И вы, богатые, помните, что опираетесь на зыбкое нечто; освободи твой корабль хотя немного от тяжести, чтобы легче было плыть ему. И вы, живущие в довольстве, уделите от своих избытков и бедным что-нибудь, вы ведь оба страдаете: одни — отягощая тем свои желудки, другие — от голода; ты — от пьянства, он — от жажды. Не презри Лазаря, чтобы не случилось с тобою некогда того же, что сталось с богачом (Лк. 16:20–31). И вы, жители великого города, первого после первого [Рима], первенствуйте не в дурном, а в добродетели. Как гнусно над городами властвовать и в то же время быть рабом вожделений. Первый из городов, который для других должен был бы быть образцом во всем добром, гоняется только за удовольствиями. О, если бы вы отрешились от этих пристрастий и представили из себя град Божий!»[889] Так говорил и так действовал св. Григорий.
