Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

— Тем не менее Он это сделал, — повернулся я к скамье фарисеев. — И раньше ходили слухи, что Он умеет воскрешать. Но теперь я видел это собственными глазами.

После моих слов воцарилась тишина, прерываемая только шепотом. Ионафан развел руками и снова насмешливо улыбнулся:

— Ну, раз равви Никодим сам видел…

— Это неправда! — неожиданно вскричал равви Ионатан, — Никодим этого не видел! Это значит, то есть я понимаю, что он не лжет, — поправился Ионатан, — просто он поддался обману.

— Стало быть, все, кто видит Лазаря в Храме и на базаре, поддаются иллюзии? — вмешался Иосиф. — Я сам его видел не далее, как вчера.

Снова зависла зловещая, заряженная гневом тишина.

— Да, это правда, — неохотно признал, наконец, Ионатан с видом человека, вынужденного уступить. — Лазарь ходит и всем болтает об этом своем воскресении. Может быть, это действительно было мошенничество, как сказал равви Ионафан. Но мошенничество или нет, все это должно, наконец, кончиться! Хватит уже подстрекательств со стороны Этого Галилеянина. После подобного чуда за Ним повалят толпы. Я знаю, какие разговоры ходят в последнее время в городе. Вы что, хотите завтра воевать с римлянами?

— Конечно, нет! — отозвался Каиафа. — Досточтимый равви Ионатан говорит вполне рассудительно, и мы рады, что он это говорит. Никто из нас не хочет войны. Такая война бы нас погубила.

— Надо покончить с Этим нечистым! — возопил равви Елеазар.

— Правильно! Покончим с Ним! Досточтимые, — Каиафа повернулся в нашу сторону, — Как я слышал, вы не раз ловили Его на ошибках в Его поучениях. Что же может быть проще? Пусть только кто–нибудь, подосланный вами, первым бросит камень. И пусть хорошенько бросит. Достаточно, чтобы только показалась кровь, тогда бросят и остальные…

— Этого сделать не удастся, — Ионатан покачал головой.

— Почему?

— Не раз уже наши люди брались за камни… Ничего из этого не вышло. Он тоже ловок, и у Него есть множество друзей. Особенно сейчас.

— Тогда давайте приведем Его сюда, осудим на сорок ударов и запретим находиться в городе. Пусть возвращается в свою Галилею!

— Это уже слишком поздно! — раздался голос равви Иоиля, напоминающий хриплое пение старого петуха. — Слишком поздно! Он уже научил людей грешить и пренебрегать священными омовениями! Он должен умереть!

— Правильно, — хмуро и решительно подтвердил равви Ионатан. — Он должен умереть!

— Я ничего не имею против, — отозвался Ионафан, равнодушно пожимая плечами. — Вам известно, что из–за Него я понес большие убытки. Никто уже больше не прельщается чудесами у Овечьей купальни… Без сомнения, Этот Человек опасен. Но давайте–ка подумаем вот над чем: если мы осудим Его на смерть, то наш приговор будет подлежать утверждению Пилата, верно? А Пилат, как вы знаете, может пожелать поступить нам наперекор…

— Так что лучше всего, — вмешался Иегуда, брат Ионатана, — уладить дело с помощью зелотов.

— Нет! Нет! — упирался равви Ионатан. — Необузданная ярость читалась на лице главы Великого Совета. — Нет! От них Он тоже сможет убежать. Его надо убить, а Его учение уничтожить. Он должен быть осужден и умереть позорной смертью на глазах у всех.

— Но Пилат… — повторил свое предостережение Ионафан.

— Может быть, Иосиф сумел бы это уладить… — подбросил кто–то.

— На меня не рассчитывайте! — громогласно заявил Иосиф. — Я не буду торговать ничьей смертью. Я — купец, а не убийца!

— Ты даже слишком купец, Иосиф, — язвительно заметил равви Елеазар.

— А сам–то ты кто? — парировал мой друг.

— Успокойтесь! — воззвал к нам Ионафан, ударяя посохом оземь. — Не ссорьтесь! Я тоже считаю, что Иосиф вовсе не обязан это улаживать, он только мог бы обратить внимание Пилата на то, что мы заинтересованы в этой смерти. Сейчас Пилат по горло сыт полученным золотом, он еще его и переварить–то не успел, так что ублажить его будет непросто.

— Пес нечистый! — гневно рявкнул Каиафа, который после того происшествия с водопроводом, вскидывается на каждое упоминание о Пилате.

— Так что же делать? — спросил равви Ионатан, — Он должен умереть! — еще раз подчеркнуто произнес он. — Наш уговор…

— Мы помним, — быстро заверил его Ионафан.

— Равви Ионафан просто размышляет, — примирительно проговорил Каиафа, — какой смертью должен умереть Этот Чудотворец…

— Но Он еще не осужден! — осмелился выкрикнуть я. Мои слова вызвали волнение, но Ионафан тотчас овладел ситуацией.

— Конечно, — произнес он, глядя на меня с несколько иронической улыбкой. — Конечно, равви Никодим. Сначала мы должны Его схватить и осудить. Справедливо и как положено. — Ионафан повернулся к скамьям фарисеев. — Но для этого надо сначала узнать, где Он находится. Объявите Его розыск по всем синагогам. Мы назначим награду тому, кто укажет Его местопребывание.

— Но не особенно большую, — вставил Каиафа, и, помусолив пальцами по драгоценным каменьям, которыми было выложено его священническое облачение, добавил:

— Слишком большое вознаграждение превращает преступника в чересчур важную птицу. Мы назначим маленькое вознаграждение: тридцати сиклей будет довольно. Как за раба, которого забодал вол соседа. Не будем чрезмерно поощрять того, кто решится предать Его: наверняка, это будет какой–нибудь вонючий амхаарец.

— Досточтимейший первосвященник абсолютно прав, — заметил Ионафан.

— И что же дальше? — нетерпеливо спросил равви Елеазар.

— Над этим надо еще подумать, — заявил Ионафан. — Может быть, стоит организовать небольшой бунт.

— Опять бунт, — раздраженно воскликнуло несколько молодых фарисеев, — чтобы снова весь Иерусалим был бит дубинами?

Недовольных призвал к порядку сам равви Ионатан:

— Ша! Не возмущайтесь! — сказал он. — Дубина — это хороший учитель. Если бы не дубина, то как бы не заржавела наша ненависть к римлянам. Палки могут нам еще пригодиться. Хорошо, мы обдумаем, каким способом Этот Человек мог бы погибнуть. Ибо Он должен умереть!

— Должен, — уверенным эхом подтвердили голоса нескольких других фарисеев.

Я думал, что заседание на том и закончится, как вдруг равви Ионатан снова поднялся с места и обратился к Кайафе:

— Досточтимейший равви, — произнес он, — сегодня очередная годовщина твоего служения, и ты, конечно, помнишь, какой привилегией ты сегодня облечен… — Меня поразили эти речи, а прежде всего то раболепное почтение, с которым равви Ионатан обращался к своему врагу. Видно, все–таки что–то изменилось в отношениях между нашими хаверами и саддукеями с момента их совместного выступления против Пилата. Сегодня, — продолжал Ионатан, — ты можешь совершить пророчество с помощью священных камней урим и туммим. Мы взываем к тебе с просьбой: сверши пророчество! Скажи, что Этот Грешник должен умереть…

— Зачем об этом спрашивать? — выскочил равви Елеазар. Я видел, что остальным хаверам тоже не понравилось выступление председателя раввинского Совета. — Зачем спрашивать? Мы и так знаем, что Он опасен и потому должен умереть.

— Зачем спрашивать? — повторило множество голосов. Мне тоже было непонятно легкомыслие равви Ионатана. «Он искушает Всевышнего!» — думалось мне. Но вдруг меня осенило, что если пророчество скажет «нет», то кто же тогда осмелится поднять руку на Учителя? Видно, Ионатан был просто ослеплен бешенством. Все больше голосов кричало: «Зачем спрашивать?» Но наш ученый муж упрямо затряс головой:

— Пусть священные камни скажут. Я прошу тебя, досточтимейший…

— Просишь, — повторил Каиафа голосом, в котором угадывалось удивление, — просишь… Только ты один, равви, просишь об этом? Зачем взывать к Всевышнему из–за такого пустяка?

— Я тоже прошу об этом, — вдруг резко прокричал я, будучи уверенным, что таким образом спасаю Учителя. Всевышний не может встать на сторону несправедливости. Здесь затевалось преступление против невинного, и мой долг — громко и открыто воспрепятствовать этому. Пускай мне ненавистен Каиафа как человек, но пророчествовать он будет в качестве верховного священника. В таких случаях Всевышний говорит даже устами грешника. Пусть же Он скажет! Тогда всем станет ясно, что Учитель пришел от Него. Пусть защитит Его сила Всевышнего, раз уж я сам ничего не могу для Него сделать.

— Ну, если вы настаиваете… — Каиафа развел руками: уступать ему явно не хотелось. У него не было ни малейшего желания пророчествовать, и он озирался по сторонам, словно ища, кто мог бы его от этого освободить. Но все собравшиеся пребывали в растерянности, не зная, как воспротивиться требованию Ионатана. Первосвященник машинально теребил пальцами обшивку своего облачения. Он, конечно, понимал, что любой ответ поставит его в затруднительное положение: в первом случае ему придется добиваться согласия Пилата на исполнение приговора, во втором — охранять жизнь тогда уже неприкосновенного Человека, которого сам он считает опасной. Но отступать ему было некуда: первосвященник обязан пророчествовать по требованию двух членов Синедриона.