Сергей Желудков - Литургические заметки
Богослужение древней Церкви развивалось в свободе местного предания и живого творчества. Новшества возникали и приживались, входили в традицию, либо не прививались и исчезали; и все это происходило постепенно, повседневно, мирно, так что ученые литургисты нередко теряются в догадках — когда же и как образовалась та или иная традиция. Эта «перманентная реформация» проходила во все замедляющемся темпе, так что в позднейшей истории мы почти не замечаем движения — напротив, наблюдаем устойчивую консервативность в отношении современников к своим формам церковного Богослужения. Но если окинуть все прошедшее одним взглядом — оно представится как грандиозная «реформа»: — от ветхозаветного храмового и синагогального культа, в котором принимали участие первые христиане из евреев, и от первых евхаристических собраний «домашних церквей» раннего Христианства до столь разнообразных его нынешних литургических форм на Западе и на Востоке.
На Востоке последней крупной реформой был переход на монастырские уставы (типы) церковного Богослужения, характерным качеством которых и до сих пор является утомительность и обильный элемент чтения. Эти уставы пришли на смену уставу так называемой Великой Константинопольской церкви, который отличался музыкальным, «песенным» характером Богослужения. Устав этот оказался и для древней Руси «просто непосильным» — ибо требовал для своего исполнения многочисленного клира и искусных певцов.
В дальнейшем русская церковная история была страшно омрачена расколом старообрядчества. Конечно, иерархия была кругом виновата в своей административной жестокости. И здесь же великою силой выявилась в нашем народе та особого рода литургическая консервативность, которая совершенно сливается с суетной верою в магическую силу и священную неприкосновенность обряда. «До нас положено, лежи оно так во веки веков» (протопоп Аввакум).
Это суеверие живет и среди нас, «никониан». И среди нас сегодня много невежественных христиан, для которых «православие» и «древность» определяются привычками одного поколения. На них равняются и многие представители иерархии, совмещая иногда фарисейское почитание этой псевдодревности с саддукейским неверием в будущее Русской церкви... Для них существующие сегодня формы русского церковного Богослужения абсолютны, они не допускают и мысли ни о каком литургическом развитии.
Но Христианство будет жить до окончания века — и с ним будет жить, то есть развиваться, церковное Богослужение. В Русской церкви это развитие задержалось, «накопилось», — искренние души понимают это, для них это давно уже вопрос не принципа, а практики. «Большинство высказывавшихся за истекающее десятилетие в печати голосов стоит за реформу устава» (проф. И. А. Карабинов, Актовая речь в Петроградской Духовной Академии, 1915). Частично эта «реформа устава» совершается стихийно. Наши литургические книги изданы с благословения высшей церковной власти; но многочисленные хорошие и плохие изменения Типикона, Служебника, Требника в практике церковного Богослужения происходили и продолжают происходить без канонических решений, при молчаливом согласии или попустительстве иерархии. Впечатление, будто все остановилось, — обман близкого зрения. Просто мы не замечаем постепенных изменений; однако вот уже и на нашей памяти появилась, например, Общая Исповедь.
Литургическое развитие продолжается. Другой вопрос — в каком направлении оно совершается и не могла ли бы иногда церковная иерархия, как и в древности, употребить увещание и власть против некоторых ложных движений. И вместе с этим всегда своевременно заняться вдумчивой подготовкой положительных рекомендаций.
3
Полезно вообразить: вот, мы строим храм. Как и многие, до недавнего времени я полагал, что нам остается только выбирать и копировать древне-русские образцы. Но вот в одном счастливом знакомстве мне открылось, что возможно талантливое новое творчество, возможно вообразить на нашей земле храм, в котором сочетаются древность и современность, отображается трагизм нашей истории, взлет нашей молитвы... Тут бы нужен рисунок, у меня его нет.
Не знаю, как представляется архитектору внутренность нового храма. В своих художнических поисках он непременно встретится с проблемами русского иконостаса, местоположения «жертвенника», ризницы, внеслужебного пребывания духовенства — с проблемами, от разрешения которых зависит устранение наших современных литургических несообразностей (об этом — потом, ниже). И еще проблемы — живопись, освещение, икона, убранство храма. Художник увидит, что сам по себе критерий «древности» тут непригоден, ибо в конце концов приводит к «белому месту» — к абсолютной простоте «домашних церквей» первоначального христианства. Охотникам же командовать, указывать на «традиции» — надо отвечать конкретными вопросами: когда возникла, каким авторитетом утверждена традиция? И сразу же станет ясно, как все это относительно, условно.
В одном храме, готовясь к ремонту, я стал ревизовать медальоны с ликами угодников на стенах. А кто же это в среднем медальоне? Какой-то старец; но почему у него голубь под бородой? Неужели?.. Всмотревшись, я увидел надпись: «Бог». Вот к чему приводит бездушное следование текущей «традиции», — мы уже привыкли к таким нелепостям.
Столь же условны наши традиционные евангелисты на парусах сводов и многое тому подобное. С другой стороны, может быть очень полезно изучение традиций, в свое время исчезнувших. Д. С. Мережковский в исследовании «Толстой и Достоевский» цитировал слова Иконописного Подлинника об изображениях в храмах Древней Руси Гомера, Платона, других представителей дохристианского человечества — «их же в неверии касашася благодать Духа Святаго»... Покойный проф. А. И. Макаровский рассказывал, что в каком-то храме во Пскове весь цокольный ярус иконостаса был заполнен изображениями дохристианских мудрецов и поэтов. Но такой универсализм оказался нам не по плечу, и «язычников» закрасили.
Электричество в современном храме необходимо по соображениям чистоты и безопасности; но его нужно хорошо спрятать в абажуры, чтобы с клиросов или от свечного ящика не падал на целую половину храма этот мертвенный свет, разрушающий благодатный полумрак молитвы. Очень хорошо «воцерковляется» электричество в лампадах: преломляясь в цветном стекле, электрический свет приобретает мягкость и теплоту. Хороши лампады в скоплении у чтимой иконы, в паникадиле, которое напрасно превратилось у нас в концертную люстру. Но позволительна ли в храме Божием эта имитация, когда электричество «притворяется», что оно — масло? Много и других проблем явится в строительстве нового храма, и совсем не обязательно решать их везде одинаково.
Есть две стороны церковного Богослужения, которые в самом общем смысле можно обозначить как молитву и проповедь. Если представить себе не «помесь оперы с вокзалом», как это нередко у нас бывает, а образцово-стильный русский храм с лампадами и свечами, с древними иконами, с хорошим пением, — это будет достойное выражение первой, сакраментально-молитвенной стороны церковного Богослужения. Можно назвать это бесспорным историческим достижением русской церковности. Зато вторая сторона — в широком смысле проповедь — никогда не была в нашем стиле. В обстановке русского храма немыслимо, например, цитировать в проповеди газету и даже многое из художественной литературы, сослаться на кинофильм, проявить юмор... А где же нам прочитать лекцию с откровенной постановкой острых вопросов веры, где устроить дискуссию, литературное чтение, концерт? Все это нужно в современной христианской общине. По-видимому, наш архитектор должен будет разделить функции молитвы и в широком смысле проповеди — запроектировать вместе с храмом непременно еще и лекционно-концертный зал, библиотеку и все остальное для внемолитвенного общения верующих. В таком ансамбле преодолена будет «монофизитская» односторонность русского церковного Богослужения.
4
Священные одежды — иллюстрация внеканоничности развития церковного Богослужения. Никакой собор не постановлял ничего относительно церковных облачений. Сегодня для нас ясно только их общее назначение — выделить священнослужителя из обыденности и обозначить его особую уполномоченность в Церкви. Поднятие диаконом ораря хорошо выражает приглашение к общей молитве. Но когда, как появился орарь, что он сам по себе означает — этого никто не знает. Даже происхождение слова объясняют по-разному. Мне говорили, что корифей русской литургии проф. Н. Д. Успенский выдвигал предположение, что орарь мог преобразоваться из полотенца, которое носил на плече диакон-служитель древнехристианской трапезы и которое он воздевал для приглашения к молитве. Эта практическая догадка, по крайней мере, гораздо более солидна, чем так называемое «символическое» толкование, которое я читал в каком-то популярном издании, что орарь обозначает ангельские крылья. Ибо он просто не похож ни на какие крылья.
