Шломо Пинес - Иудаизм, христианство, ислам: Парадигмы взаимовлияния
В Иудейской войне он упоминает «обманщиков», призывающих народ следовать за ними в пустыню, где Бог, по их словам, явит Израилю знамения свободы.
А вот слова, которые у Флавия произносит Агриппа II: «Прошло, однако, время, когда можно было просто желать свободы… надо бороться, чтобы её не потерять. Велика тяжесть рабства, и борьба, имеющая целью предотвратить порабощение, справедлива. Но кто восстаёт слишком поздно, уже после того, как побеждён, тот не свободолюбивый человек, а всего лишь непокорный раб» (Иудейская война 2.16.4).
В обоих вариантах предсмертного слова предводителя защитников Масады Элеазара есть упоминание о свободе. В короткой версии речи Элеазар, призывая своих соратников покончить самоубийством, говорит следующее: «Наверное, нам следовало бы гораздо раньше уяснить себе намерения Всевышнего. То есть ещё в самом начале, когда только собирались мы порадеть во имя свободы, от чего теперь и постигли нас всяческие напасти от своих же соплеменников и ещё худшие от врагов наших. Уже тогда надо было бы понять, что народ Израиля, бывший когда-то люб Господу, теперь провинился перед Ним» (Иудейская война 7.8.6).
Отсюда следует, что те, кто подняли восстание, решив (в соответствии с призывом Иуды Галилеянина) «не быть рабами ни римлянам, ни кому другому, а лишь одному Богу», пошли тем самым против воли Всевышнего. Тем не менее, борьба за свободу представляется Элеазару — особенно во второй, расширенной версии его речи (Иудейская война 7.8.7) высшим проявлением человеческого духа. Здесь мы сталкиваемся — по крайней мере, такое создаётся впечатление — с одним из парадоксов, связанных с усвоением еврейством понятия «свобода»: евреям приходилось увязывать его с принятым представлением о Боге Израиля как абсолютном властелине народа. Приходилось либо увязать, либо столкнуть две эти концепции.
Впрочем, нет полной уверенности в том, что Иудейская война адекватно отражает проблематику религиозного сознания бунтарей-зелотов. В конце концов, у нас нет о них практически никаких из первых рук полученных свидетельств — то, что мы знаем, мы знаем в основном от их недоброжелателей. Так что не исключено, что парадокс сей не что иное, как побочный продукт упражнений Флавия (или его секретаря) в риторике. Тацит, к примеру, говоря о народах, не принадлежащих к греко-римскому ареалу, то и дело пользуется понятием «свобода». Можно предположить существование здесь определённой моды, и не исключено, что Флавий ей просто следовал. Однако при всех оговорках нет, я полагаю, оснований ставить под сомнение его свидетельство о стремлении к свободе как характернейшей особенности идеологии Иуды Галилеянина и его последователей.
Отметим в скобках, что в упомянутой расширенной версии речи Элеазара, где говорится преимущественно о свободе политической (и о борьбе за её достижение), содержится и такое утверждение: «Ведь смерть даёт душам [человеческим] свободу, отпуская их в их чистую обитель».
О важности понятия «свобода» для идеологии воинов-зелотов, захвативших в ходе восстания против Рима власть в Иерусалиме, свидетельствуют надписи на монетах того времени, на некоторых из них имеется датировка «второй год свободы (херут) Сиона». В этом смысле налицо сходство с монетами периода восстания Бар-Кохбы: там тоже зачастую отчеканено слово херут, впрочем, как и слово геула (спасение, избавление). Отметим, что на найденных до сих пор монетах эпохи Хасмонеев ни одно из этих слов ни разу не встречается.
И ещё одно замечание. Насколько мне известно, ни один из народов Востока, обладавших древним культурным наследием, не принял на вооружение лозунг «свободы», включая и тех из них, кто, подобно парфянам и персам, сражались против Рима с оружием в руках, и тех, в среде которых возникали движения «духовного сопротивления» греко-римскому засилью, принимавшие иногда форму миссионерских попыток распространить влияние восточной религии на главные центры доминирующей культуры. Усвоение евреями понятия «свобода» является, возможно, единственным в своём роде феноменом, не имеющим аналогов среди народов Древнего Востока.
В Пасхальной агаде (согласно тексту молитвенника Саадии Гаона) говорится: «Посему мы должны благодарить, прославлять, возвеличивать, превозносить все сии чудеса, и [то, что] Он вывел нас из рабства к свободе (херут). Возгласим же пред Ним: Аллилуйя!» По мнению ряда исследователей, эта версия соответствует первоначальному виду фрагмента.
Из замечаний, высказанных при обсуждении 1-го тезиса, следует, в частности, что ни в Библии, ни в каком-либо другом еврейском тексте, хронологически предшествующем созданию первой редакции Пасхальной агады (принято относить эту редакцию ко времени, близкому разрушению Второго храма или, самое позднее, восстанию Бар-Кохбы), нет никаких указаний на наличие связи между праздником Исхода и понятием «свобода» херут.
Упоминания о свободе встречаются также в Новом Завете и в раввинистической литературе (помимо собственно Пасхальной агады, о которой только что говорилось). Но мы их обсудим, когда дело дойдёт до 4-го тезиса. Пока что же обратимся к греко-римскому миру.
Тезис 3
Мы видели, что, с одной стороны, понятие «свобода» вплоть до конца I в. до н. э. или даже до начала I в. н. э. ни в политическом, ни в религиозном контексте в еврейских текстах не встречается. Как не встречается оно и у народов Востока, чьё влияние на евреев можно было здесь предполагать. С другой стороны, понятию этому отводится чрезвычайно важное место в системе политического мышления греков и римлян, факт культурного влияния которых на еврейство Палестины в интересующий нас период не подлежит сомнению. Вывод: можно с высокой долей вероятности предположить, что именно греко-римскими влияниями объясняются усвоение евреями Палестины понятия «свобода» в его политико-религиозной модификации и принятие на вооружение определёнными кругами соответствующего лозунга как актуального средства борьбы с римским владычеством, что, по мнению Иосифа Флавия, и привело в результате к национальной катастрофе.
Как бы ни относиться к вердикту Флавия, похоже, что принятие идеологии свободы действительно стало одним из тех судьбоносных событий, что в значительной мере определили дальнейшую историю народа Израиля. В свою очередь, христиане восприняли понятие «свобода», претерпевшее у них, как мы увидим, качественную метаморфозу, из иудаизма. А значит, процесс усвоения его евреями в конце эпохи Второго храма приобретает чрезвычайную важность и для всемирной истории. Но к этому мы ещё вернёмся, а сейчас я хотел бы сосредоточиться на различии в восприятии свободы греками и римлянами, с одной стороны, и евреями — с другой, различии, представляющемся мне чрезвычайно важным.
Сознание особой, присущей только им свободы сформировалось (или окрепло) у греков в период их войн с персами. Вот что отвечают два спартанских аристократа на предложение персидского командующего Гидарна перейти на службу к Ксерксу: «Твой совет […] не со всех сторон хорошо обдуман. […] Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, а о том, что такое свобода — сладка она или горька, ты ничего не знаешь…» (Геродот, История 7.135).
И ещё одна характерная цитата из Геродота. Спартанец, отвечая на вопрос Ксеркса о характере жителей его родного города, говорит, что те являются наилучшими на земле воинами, и объясняет сие следующим образом: «Это потому, что они свободны, но свободны не абсолютно, ибо есть над ними господин закон (номос), который они чтут гораздо более, нежели твои подданные чтут тебя» (История 7.104).
Попытку установить связь между политическим устройством страны и характером её жителей мы обнаруживаем и в Истории Фукидида. Если верить Фукидиду, Перикл в своей знаменитой речи утверждает, что благодаря афинской демократии афиняне убеждены в том, что «быть счастливым — это значит быть свободным, а быть свободным — значить обладать благородной душой».
Перейдём теперь к свидетельствам философов. Начнём с Аристотеля. В трактате Политика (7.1.6) содержится известное высказывание относительно того, что народы, населяющие холодные области Европы, уступают другим в смысле утончённости интеллекта и развития искусств, но зато обладают большей свободой. В противоположность им у жителей Азии развиты интеллект и искусства, но они вечно порабощены. А вот у греков в максимальной степени присутствуют оба достоинства: они и разумом сильны, и свободны. У Аристотеля греки по самой природе своей более свободны, нежели варвары (прочие жители Европы), не говоря уже о народах Азии.
