Иеромонах Исаак - Житие старца Паисия Святогорца
Старец не принимал денег и от тех людей, которых поминал. Он писал: «Если мне понадобятся деньги и случится так, что в то же время Вы пришлете мне письмо с просьбой помолиться о серьезной мучающей Вас проблеме, то знайте, что я предпочту занять у кого-то еще и потихоньку своим скромным рукоделием отдать долг — чем просить денег у Вас».
Если у Старца оказывались деньги, он старался их раздать. Однажды у него оказалось пятьсот драхм, и он хотел дать их одному студенту. Юноша заколебался. Он не хотел брать эти деньги, зная бедность самого Старца. «Не надо, Геронда, не надо! У меня есть деньги!» — отнекивался студент. «А сколько миллионов?» — в шутку спросил Старец и убедил его принять помощь.
Переселяясь из каливы батюшки Тихона в «Панагуду», Старец нагрузил все свои вещи на двух мулов. Больше всего места занимал тяжелый пресс, с помощью которого он делал штампованные иконки, и годичный набор Миней[159]. Личных вещей было совсем немного. Они умещались в один рюкзак, и он мог носить их за собой — как улитка или кочевник. Таково было все его имущество.
Когда он переселялся в «Панагуду», у него было всего двести пятьдесят драхм, и он дал их в задаток мастеру, у которого заказал маленькое железное окошко для храмика кельи, в которую переселялся.
Когда Старцу было нужно выехать в мир, у него не было денег на билеты. Часто он был вынужден просить деньги в долг. Также ему было трудно скопить деньги, чтобы купить дров на зиму, — это случалось в последние годы, когда у него уже не оставалось времени на то, чтобы заготовить дрова самому. Когда знакомые Старца предлагали заплатить за дрова, он отказывался и просил помочь стареньким нуждавшимся монахам.
Его ряса и подрясник были истрепанными и старыми, но чистыми. Однажды, когда он выехал в мир, его знакомый заказал у портного новую рясу для Старца, полагая, что он носит дырявую, потому что не может купить себе новую. Но Старец эту рясу не принял. Однако вскоре он сам заказал себе новую рясу и больше такими предложениями его не беспокоили.
Несмотря на то что Старец жил в каливе и общался со многими людьми, он хранил обет нестяжания, подобно отшельнику. Некоторые имевшиеся у него вещи он держал ради людей, «яко имущ и не содержаяй»[160].
Однажды Старца посетил пожилой монах, старец Викентий. В этом монахе была скрыта какая-то тайна. Он носил монашескую скуфью, короткое пальто и выглядел как что-то среднее между монахом и мирянином. С мешком за плечами он ходил по конаками[161] по кельям в Кариесе и вещи, которые ему давали, складывал в этот мешок. Потом он тайно шел к беднякам и больным и раздавал им собранные вещи.
И вот однажды таинственный старец Викентий пришел в «Панагуду», развалился во дворе и стал спрашивать Старца Паисия: «А это у тебя есть? А то у тебя есть?» Старец на все давал утвердительный ответ и отдавал отцу Викентию все, чего бы тот у него ни попросил. Тогда, набив свой мешок благословениями, посланный Богом Старец Викентий ушел. Если можно так выразиться, он взвесил и испытал любовь Старца Паисия и убедился в ее искренности и чистоте.
Старец после этого случая говорил: «На меня произвело впечатление, что вещи, которые он у меня просил, действительно были мне нужны. Он попросил у меня пятьсот драхм — я дал ему тысячу триста. Потом он забрал у меня увеличительное стекло с удобной ручкой, плащ, оставил меня без продуктов, без керосина и так далее. Да, или он пришел в великую меру, или же Бог просвещает его вести себя так, чтобы мы познали самих себя, увидели, не привязано ли наше сердце к чему-то материальному, хотя и необходимому нам».
Старец говорил: «Если у нас что-то попросят и мы жалеем отдать эту вещь или если мы огорчаемся, когда что-то теряем, это значит, что мы любим вещь больше, чем Христа. Если человек радуется, отдавая, и огорчается, принимая, — это хороший знак. Если кто-то войдет в мою келью и вычистит ее до последнего гвоздя, меня это нисколько не огорчит. Однако если я услышу, как кто-то хулит Христа или Пресвятую Богородицу, или же увижу, например, что кто-то ломает часовенку, тогда я отдам всего себя, защищая святыню».
Выезжая со Святой Афонской Горы в последний раз в жизни, Старец имел с собой лишь маленький рюкзачок, в котором лежала одна ряса и какие-то благословения. Поняв, что на Святую Гору ему уже не вернуться, он попросил, чтобы ему привезли великосхимническое облачение и куколь. Материальных ценностей, денег, дорогого антиквариата у него не только никогда не было, но он никогда и не старался это приобрести.
Люди мира сего не могут понять смысл добродетели нестяжания. Нестяжание и девство — это не заповеди Бога, данные всем людям, но — монашеские добродетели. Нестяжание и девство — это те жертвы, которые монахи сами, по своему любочестию, приносят Господу.
Своей жизнью Старец учил тому, что утешение и радость монаха находится не в материальном, а в Боге. Тому, кто хочет Его достичь, очень помогает нестяжание — это «истинное имение». Поэтому Старец говорил: «Чем больше выбрасываешь (то есть даешь милостыню) — тем выше летишь[162] (то есть духовно восходишь)». Стяжание монахом денег и материальных благ Старец считал неудачей и опасным препятствием. Он желал, чтобы монах «не жил чужими благословениями, но раздавал благословения сам».
Так, свободный от всякого материального пристрастия, Старец вступил на монашеское поприще и ушел из этой жизни материально нищим, но богатым сокровищем своего нестяжания.
Нищ бе, богатства бескрайнего ради, И ничтоже имущ имети многая мни[163].
«Алчность подвижничества»
Как монахи, так и миряне называли Старца Паисия «подвижник». Это имя было дано ему за аскетические подвиги. Самому Старцу его «прозвище» не нравилось, и он от него уклонялся.
Однако сами дела Старца доказывают его великое подвижничество. В этой главе будет изложено немногое — то, что ему не удалось скрыть, и то, что сам он открывал другим ради духовного назидания. Многие из его подвигов остались тайными и неведомыми людям. Однако о них ведал Бог, Который и воздаст Старцу за его труды. О некоторых подвигах Старца не будет упомянуто сознательно, потому что они превосходят обычную меру подвижничества и могут быть поняты неправильно.
Уже с юношеского возраста Старец подвизался, беря на себя изнурительные посты. Будучи солдатом, он продолжал строго поститься среди невзгод, снегов и опасностей.
Когда он вступил в общежитие, вначале его организму было немного трудно от постов, изнурительных послушаний и малого сна. Однако вскоре он к этому привык.
Подвизаясь в монастыре Стомион, он очень много работал и очень мало ел. Его желудок, как он сам говорил, стал «как у птички». На сутки ему хватало кружки чая и немного сухарей.
На Синае Старец жил ангельской жизнью, так, как живут бесплотные. Будучи свободным от всякого земного пристрастия, он подчинил плоть духу. Его тело утончилось, стало невесомым, воздушным, приобрело подвижническую благодать, однако одновременно было мужественным, бесстрашным и гибким, как у атлета. Живя в Синайской пустыне, он провел целый Великий пост, вкушая одно лишь Божественное Причастие. Он вкушал немного пищи только по воскресеньям, а в остальные дни, если это было необходимо, пил лишь немного воды.
Переселившись в Иверский скит и увидев, что возле его новой кельи смоковницу и вишню, он сказал: «Слава Богу, этого мне хватит, чтобы жить здесь. Человеку, чтобы поддерживать себя, нужно немного». Живя в Иверском скиту, Старец три месяца питался только кедровыми орехами. Там, неподалеку, росло несколько кедров. Но можно ли было набрать с них хотя бы две-три ложки орехов на каждый день? Такого количества пищи было достаточно для пропитания лишь такому настоящему аскету, каким был Старец Паисий.
Хотя аскеза приносила ему радость, хотя он вкушал«воздержания сладость», его аскеза была прервана после операции на легких. Оказывая послушание врачам, он ел то, что ему давали, даже мясо.
Однако, вернувшись на Святую Гору, он вновь отдал себя изнурительным постам. Как-то, желая оказать пользу одному из своих учеников, он сказал ему: «Я старался применить в своей жизни то, что написано в книгах. Я проводил без пищи целые дни и доходил до того, что не мог даже поднять ноги. У меня не было сил, чтобы выйти с тропинки на дорогу. Я боялся, что кто-нибудь увидит меня упавшим. Тогда я просил Божию Матерь, чтобы Она дала мне силы. Потом хватался за ветки и подтягивался руками, чтобы идти дальше».
Каждый день Старец держал Девятый час[164], а, желая помочь тем, кто нуждался в помощи, воздерживался от пищи и воды три дня подряд. То есть он сопровождал свою молитву о нуждавшихся людях с жертвой поста. В Успенский пост он все дни, кроме субботы и воскресенья, старался ничего не есть — в честь Пресвятой Богородицы. К установленным Церковью многодневным постам Старец добавлял свои собственные многодневные посты — когда молился о каком-то серьезном вопросе или о страждущем человеке.
