Коллектив авторов - Святитель Григорий Богослов
«Что значит эта страсть к словопрениям, что значит этот зуд языка, что это за недуг и жажда ненасытная? Нам дела нет до странноприимства, до братолюбия, до любви супружеской, до детей, до призрения бедных; всенощное стояние на молитве, слезы, усмирение тела постом не для нас…»[825] «Для праведности и для премудрости одно опасно — горячность в делах и слове, от излишества преступающая пределы совершенства и добродетели. Равно вредят и недостаток, и избыток, как правилу — прибавление и убавление. Посему никто да не будет ни мудр более надлежащего, ни законнее закона, ни блистательнее света, ни прямее правила, ни выше заповедей. <…> Учить — дело великое, но учиться — дело безопасное»[826].
По изложению Слова о богословии — лучшие из проповедей Григория: по всему видно, что, сознавая не только вседостоинство и величие предмета, но также и важность исторического момента, когда он решился посвятить свою речь этому предмету, проповедник, находясь в периоде высшего развития своего великого таланта и полной зрелости и силы своей могучей мысли, приложил всетщание к обработке этих Слов. При краткости и сжатости выражения они отличаются всей той ясностью и точностью богословской терминологии, какой только можно требовать, проникнуты воодушевлением и кротким благочестивым пастырским чувством.
Со Словами о богословии отчасти одинаковы по предмету и по степени достоинства Слова «О соблюдении доброго порядка в собеседовании и о том, что не всякий человек и не во всякое время может рассуждать о Боге» и «Против ариан и о самом себе».
Нам нет надобности входить в подробное и точное определение времени произнесения остальных константинопольских проповедей св. Григория: все они произнесены на пространстве времени двух с половиной лет, все группируются около знаменитых Слов о богословии, отчасти предшествуя им, отчасти сопровождая, но в том и другом случае представляя с ними большее или меньшее сходство по содержанию. К сентябрю 380 года относят[827] «Слово к пришедшим[828]из Египта». Из Египта доставлялся в Константинополь хлеб, прибывшие с ним в этом году оказали внимание св. Григорию, посетив его церковь. Григорий приветствует их Словом, исполненным остроумия. Проповедник припоминает древнее, при Иосифе, значение Египта как страны хлеба, значение этой страны в жизни Иисуса Христа, останавливается на современном значении Египта как житницы столицы и затем предлагает слушателям-пришельцам вкусить его хлеба: «…И мы раздаем пшеницу, и наше раздаяние, может быть, не хуже вашего. Приидитв, ядите мой хлеб и пиите вино, ежерастворих вам, — вместе с Премудростью (Притч. 9:5) призываю вас к своей трапезе»[829]. Затем проповедник припоминает значение Египта в новейшей истории христианства и приглашает слушателей к единодушию и единомыслию в вере. «Объемлю и приветствую тебя, лучший из народов, народ христолюбивейший, пламенеющий благочестием, достойный вождей своих! Хотя немногое предлагаю устами, однако многое храню для вас в сердечном расположении. Народ мой — ибо своим называю народ единомысленный и единоверный, учившийся у тех же отцов, поклоняющийся Троице! Вот я даю десницу общения при стольких свидетелях, видимых и невидимых, и древнюю клевету отражаю новой благорасположенностью»[830].
После того как император Феодосии, прибыв в Константинополь, изгнал из столицы еретиков и возвратил все церкви православным, Григорий (в декабре 380 года) произнес свое «Слово на память мучеников и против ариан» — первое Слово, произнесенное им в кафедральном храме столицы, которым дотоле владели ариане. По незначительности объема этого Слова некоторые (Монтакуций) считают его в том виде, как оно дошло до нас, не целым Словом, а отрывком из Слова; некоторые же сомневались в принадлежности этого Слова Григорию, приписывая его Златоусту. Но сходство его в слоге с другими проповедями Григория, а в содержании с тем, что он рассказывает об обстоятельствах этого времени в «Стихотворении о своей жизни», делает последнее предположение неосновательным.
В том же декабре 380 года, как думают, Григорий произнес «Слово о себе самом и к говорившим, что св. Григорий желает Константинопольского престола». Из этой проповеди, имеющей не просто автобиографический характер, как можно предполагать по ее заглавию, но содержащей немало прекрасных мыслей о епископском служении вообще, видны как всеобщее уважение, приобретенное уже Григорием между православными в Константинополе, так и интриги против него со стороны еретиков. После подробного изображения самого себя, своего характера и стремлений проповедник с классическим совершенством изображает порок зависти, потом делает такие наставления: «Мы стыдимся, скажешь, сделанных тебе оскорблений. А мне стыдно за вас, что стыдитесь сего. Если терпим сие справедливо, то должно стыдиться больше нам самим, стыдиться не столько потому, что нас бесчестят, сколько потому, что достойны мы бесчестия. Если же терпим несправедливо, то виновны в сем оскорбляющие нас, и потому о них больше нужно скорбеть, чем о нас, ибо они терпят зло»; «Цари! Уважайте свою порфиру (ибо наше слово дает законы и законодателям), познайте, сколь важно вверенное вам. Целый мир под вашей рукой, сдерживаемый небольшим венцом и короткой мантией. Горнее принадлежит единому Богу, а дольнее и вам; будьте богами для своих подданных! Мы веруем, что сердце царево в руце Божией (Притч. 21:1): в сем должна состоять ваша сила, а не в золоте, не в полчищах. Приближенные к царским дворам и престолам, не очень превозноситесь своей властью! Будьте верны царям, первоначально же Богу, а ради Него и тем, которым вы преданы. Гордящиеся благородством, облагораживайте нравы, или скажу нечто, хотя неприятное, но благородное: тогда ваше благородство было бы подлинно благородное, когда бы в родословных книгах не писались и неблагородные люди. Богатые! Послушайте сказавшего: богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс. 61:11), — знайте, что полагаетесь на вещь непрочную. Надобно облегчить корабль, чтобы легче было плыть. Может быть, отнимешь что-нибудь и у врага тем, что к нему перейдет твое имущество. Питающиеся роскошно! Отнимите что-нибудь у чрева и дайте духу. Нищий близ тебя — окажи помощь в болезни, излей на него что-нибудь от избытков. Для чего и тебе страдать несварением желудка, а ему — гладом? Тебе головной болью от вина, а ему от водяной болезни? Тебе чувствовать обременение от пресыщения, а ему изнемогать от недуга? Граждане великого града, первые после граждан первого в мире города! Окажитесь первыми не в пороках, но в добродетели, не в распутстве, а в благочинии! Стыдно господствовать над городами и уступать над собой победу сладострастию, в ином соблюдать целомудрие, а к конским ристалищам, зрелищам, поприщу и псовой охоте иметь такую бешеную страсть, что в этом одном поставлять свою жизнь и первому из городов стать городом играющих. О, если бы вы отринули сие, соделались Божиим градом и, светлые, светло предстали вместе с нами Великому Градозиждителю!»[831]
«Слово на евангельские слова: Егда сконча Иисус словеса сия (Мф. 19:1)» составляет единственную [экзегетическую] гомилию в числе дошедших до нас проповедей св. Григория. Думают, что это одна из тех бесед Григория, которые он держал к народу без приготовления и записи, и что таких бесед было произнесено им немало, что настоящая гомилия есть лишь часть целого ряда толкований на Евангелие от Матфея. Представляя своего рода образцовое произведение по форме, гомилия эта замечательна и по мыслям, по толкованию учения о браке и девстве, содержащегося в Евангелии от Матфея (Мф. 19:1-12). Между прочим, проповедник влагает в уста Иисуса Христа такую речь: «Касательно целомудрия, как вижу, многие имеют неправильное понятие, да и закон у них неравен и неправилен. Ибо почему закон обуздал женский пол, а мужскому дал свободу, и жена, злоумыслившая против ложа мужнего, прелюбодействует и подвергается за то строгому преследованию законов, а муж, прелюбодействующий с женой, не подлежит ответственности? Я не принимаю такого законодательства, не одобряю обычая. Мужья были законодателями, потому и закон обращен против жен; потому и детей отдали под власть отцов и слабейший пол оставлен в пренебрежении. Бог установил не так (Исх. 20:12; 21:16; Сир. 3:9). Один Творец мужа и жены, одна персть оба они, один для них закон, одна смерть, одно воскресение; одинаково рождаемся от мужа и жены. Как ты требуешь целомудрия, которого сам не соблюдаешь? Взыскиваешь, чего не дал? Почему, будучи сам плоть такого же достоинства, не равно законополагаешь? Жена согрешила, но согрешил и Адам; змий прельстил обоих, не оказался один слабее, а другой крепче. Но возьми во внимание лучшее. Обоих спасает Христос страданиями. За мужа стал Он плотью так же, как и за жену. За мужа умер, но Его смертью спасается и жена. Христос от семени Давидова именуется, но от Девы рождается, — не честь ли это женам?»[832] В этих словах комментаторы проповедей Григория видят критику с его стороны действовавших в его время узаконений греко-римского кодекса относительно брака и развода, которая тем больше должна была иметь значения, что при произнесении этой проповеди присутствовали высшие государственные чины империи, а может быть, как думает Тиллемон, и сам император Феодосии. К этому последнему предположению действительно подают повод следующие слова беседы: «Сие предписываю (νομοθετώ) мирянам, сие заповедую священникам, а равно и тем, кому вверено начальство (τοις άρχειν πεπιστευμένοις). Вспомоществуйте слову все, кому дана от Бога возможность вспомоществовать. Великое дело — воспрепятствовать убийству, наказать прелюбодеяние, обуздать хищничество; несравненно выше внушить благочестие и преподать здравое учение. Не столько будет иметь силы мое слово, подвизающееся за Святую Троицу, сколько твое повеление (тό πρόσταγμα), если ты заградишь уста злонамеренным, поможешь гонимым, остановишь убийц… разумею не одно телесное, но и духовное убийство… Мужи и жены, начальники (άρχοντες) и подчиненные, старцы, юноши и девы, люди всякого возраста! Переносите всякий ущерб, касающийся имущества или и тела; одного не потерпите — чтобы понесло ущерб учение о Божестве»[833].
