Иустин (Попович) - Достоевский о Европе и славянстве
Православие — носитель и хранитель пресветлого образа Христова и всех богочеловеческих сил — и есть то "новое слово", которое Россия во главе православного славянства должна сказать миру. Для Достоевского формулой и девизом русского и славянского будущего является Православие и "православное дело". А что такое Православие и "православное дело"? "Это вовсе не какая-нибудь лишь обрядовая церковность, а с другой стороны, вовсе не какой-нибудь fanatismus religius (как уже и начинают выражаться об этом всеобщем теперешнем движении русском в Европе), а что это именно есть прогресс человеческий и всеочеловечение человеческое, так именно понимаемое русским народом, ведущим все от Христа, воплощающим все будущее свое во Христе и во Христовой истине и не могущим и представить себя без Христа" [545]. "Величайшее из величайших назначений, уже созданных русскими в своем будущем, есть назначение общечеловеческое, есть общеслужение человечеству, — не России только, не общеславянству только, но всечеловечеству" [546].
Всечеловеческую роль Достоевский приписывает русскому народу не потому, что он русский, но потому, что православный. Ибо, будучи православным, он свято и богобоязненно сохраняет Лик Христов, Который дарует ему богочеловеческую любовь и силу для духовного единения со всеми народами и для радостного евангельского служения всем людям. Для Достоевского главное и не народ, но Церковь, народ же важен настолько, насколько он в лоне Церкви и насколько живет Христом и ради Христа. Церковь — совесть народа, она должна овладеть душою народа с помощью чудесного и чудотворного Лика Христова. Для Достоевского Православная Церковь — это то "социальное слово", которое должно быть сказано миру русским народом, ибо она (Церковь) является совершенным и незаменимым идеалом. "Если мы захотим одним словом выразить социальный идеал Достоевского, то это не будет слово — народ, но будет — Церковь" [547], - по праву говорит ближайший друг Достоевского философ Владимир Соловьев.
Достоевский никогда не идеализировал русский народ, и еще менее поклонялся ему как идолу. Он всегда беспристрастно подчеркивал и его отрицательные особенности. Будучи мудро объективным, он не преувеличивал его положительные стороны, умаляя отрицательные, но их правильно различал и отделял одни от других. "В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то, что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи брильянты. Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе — мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем путь освещают!.. Судите наш народ не потому, что он есть, а потому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений, они срослись с душой его искони и наградили ее навеки простодушием и честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом, и все это в самом привлекательном, гармоническом соединении. А если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее более сам, и верит, что все это — лишь наносное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет" [548].
Народ сохранил красоту своего духовного лика, имея такие идеалы, как: св. Сергия Радонежского, св. Феодосия Печерского, св. Тихона Задонского и им подобных святителей [549]. Кроме того, в народной душе глубоко укоренено пламенное ощущение своей всегрешности, ответственности перед всеми, которое выливается в непрестанный подвиг покаяния и совершенствования себя по образу Христову [550]. Все, о чем народ страстно воздыхает в тоске своей, всю истину, правду и спасение он находит в Православии, а поэтому ему ничего другого и не нужно [551].
Такое народолюбие Достоевского вызвало бурную реакцию со стороны той части русской интеллигенции, которая духовно формировалась на началах западноевропейского гуманизма, который величие человека строит на умалении Бога. Этим в особенности отличался Градовский, который подверг острой критике знаменитую "Речь о Пушкине" Достоевского. Достоевский ответил ему своим "исповеданием веры" (profession de Foi) в последней тетради своего "Дневника". Он пишет об этом в одном из своих писем: "Решил написать еще одну главу в "Дневнике" как profession de foi для Градовского. Всю душу вложил в эту статью, она вылилась в два печатных листа" [552].
Это "исповедание веры" Достоевского имеет решающее значение для правильной оценки его понимания Европы и России. Здесь он открыл "всю свою душу", которую прикровенно являл в различных персонажах в своих романах. Это "исповедание веры" Достоевского заслуживает более подробного изложения, с целью сопоставления с его ранними идеями на ту же тему.
Прежде всего, Градовский утверждает, что всякий русский человек, пожелавший сделаться просвещенным, непременно получит это просвещение из западноевропейского источника, за полнейшим отсутствием источников русских. "Сказано, конечно, игриво, — отвечает Достоевский Градовскому, — но вы произнесли и важное слово: "просвещение". Позвольте же спросить, что вы под ним разумеете: науки Запада, полезные знания, ремесла или просвещение духовное? Первое, т. е. науки и ремесла, действительно не должны нас миновать и уходить нам от них действительно некуда, да и незачем. Согласен тоже вполне, что неоткуда и получить их, кроме как из западноевропейских источников, за что хвала Европе и благодарность наша ей вечная. Но ведь под просвещением я разумею (думаю, что и никто не может разуметь иначе), то, что буквально уже выражается в слове "просвещение", т. е. свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум и указующий ему дорогу жизни. Если так, то позвольте вам заметить, что такое просвещение нам нечего черпать из западноевропейских источников за полнейшим присутствием (а не отсутствием) источников русских" [553].
Без сомнения, Христос — истинный Свет, и в Свете этом просветлением является просвещение. Он Собою освещает и тем самым просвещает. Где Он — там и свет, там и просвещение. Свет этот освещает всю тьму жизни и смерти, свет, который просветляет и ум, и сердце, и душу вечной Божественной просветленностью. И поэтому Христов человек знает, в чем вечный смысл жизни и всего мира, знает, для чего создан, ради чего живет в этом мире и для чего переходит из этого мира в другой. "Я утверждаю, — говорит Достоевский, — что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят, — но это возражение пустое: все знает, все то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молитвы еще в лесах, спасаясь от врагов своих, в Батыево нашествие еще, может быть, пел: "Господи сил, с нами буди!" И тогда-то, может быть, и заучил этот гимн, потому что кроме Христа у него тогда ничего не оставалось, а в нем, в этом гимне, уже в одном вся правда Христова. И что в том, что народу мало читают проповедей?.. Зато выйдет поп и прочтет: "Господи Владыко живота моего", — а в этой молитве — вся суть христианства [554], весь его катехизис, а народ знает эту молитву наизусть. Знает тоже он наизусть многия из житий святых, пересказывает и слушает их с умилением. Главная же школа христианства, которую он прошел — это века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных за всю историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и на вся, оставался лишь с одним Христом — Утешителем, Которого и принял тогда в свою душу навеки, и Который за то спас от отчаяния его душу! Впрочем, что же вам это все говорю? — обращается Достоевский к Градовскому. — Неужто я вас убедить хочу? Слова мои покажутся вам, конечно, младенческими, почти неприличными, Но повторяю в третий раз: не для вас пишу. Да и тема эта важная, о ней надо особо и много еще сказать, и буду говорить, пока держу перо в руках, а теперь выражу мою мысль лишь в основном положении: если наш народ просвещен уже давно, приняв в свою суть Христа и Его учение, то вместе с Ним, с Христом, уж, конечно, принял и истинное [555] просвещение". [556]
